Петр Вяземский
Старая записная книжка. Часть 2
Книжка 11. (1838–1860)
Брайтон, 24/12 сентября 1838
Сегодня купался в море в четырнадцатый раз. Начал я свои купания в понедельник 10-го. Одно купание прогулял поездкой в Портсмут. Черт любосмотрения дернул меня. Впрочем, меня на пароходе много рвало. Может быть, это тоже к здоровью.
На другой день приезда моего, то есть 10-го, пошел я было купаться в море, но здесь купаются только до часа пополудни, а было уже около двух. Пошел я в крытое купание на берегу. Большой бассейн, род маленького пруда с проточной морской водой и фонтаном в середине.
Волн здесь мало. Вчера море было бешеное, и не бешеная собака, а бешеный лев, рьяный, пена у пасти, кудрявая грива так и вьется, и дыбом стоит, хлещет в бока, что любо. Как наскочит, так и повалит. Я был на привязи.
Вообще купания не очень хорошо устроены. В Диппе, сказывают, лучше, и более прилива волн. Кажется, купания мне по нутру. По крайней мере не зябну после.
Выехали мы из Парижа с Тургеневым в среду 5-го в дилижансе, на другой день приехали утром в Boulogne-sur-mer. Море показалось мне что-то французское, т. е. грязное, но заведение для купальщиков хорошо. Наводнение англичан. Вечером были в театре, давали оперу «Le domino noir» («Черное домино»). Порядочно. Торопыгин-Тургенев не дал досмотреть. Пароход отправился в полночь, а он уже в десятом взгомонился. Более часа ждали в трактире.
Сели на пароход «Wagnen». Поэтическое излияние, жертвоприношение морю: рвота. Из каюты бросился я на палубу, и пролежал там свиньей до утра. Морем идешь часа три или четыре, а там вплываешь в Темзу.
В Лондоне пробыл я около двух суток и выехал сюда в дилижансе, в воскресенье 9-го, в 11 часов утра. К обеду, т. е. к шестому часу, был здесь.
Ехав в Worthing, сидел я в карете со старичком, который, узнав, что я русский, спросил меня: правда ли, что ваша великая княжна выходит замуж за наследного принца Ганноверского. Я отвечал, что ничего об этом не слыхал. Разговорились мы тут несколько о принце, которого вообще хвалят. Англичанин напал на отца, и сказав, что если королева английская умрет бездетная, то он наследует престол, прибавил к тому спокойно с ребяческим и глуповатым голосом или напевом, которым обыкновенно англичане говорят по-французски: Oh! Alors ou lui cjupera tresjoliment le cou (О, тогда ему очень мило отрубят голову); и тут же мой головорез заснул и продремал всю дорогу. Это характеристическая черта: подобный разговор при первой встрече с незнакомым!
Старый доктор, которого я здесь встретил, сказывал мне, что Бульвер в романе своем Paul Clifford вывел («Пол Клиффорд») короля и министров его, в лице какого-то дворянина, который держит притон разбойников.
Сентябрь 25. 15-е купание. Море было довольно прозаическое и студеное. Вчера приехал Тургенев. Он отдумал ехать в Ирландию, убоясь моря и рвоты, а в Шотландию – потому, что некому писать оттуда. Брат лучше его знает все, что будет он ему описывать, а меня в России нет (historique – что достойно истории).
На днях узнал я, что здесь леди Морган, и вчера отправился я к ней. Нашел старушку маленького роста, нарумяненную, род Зайончековой и Мохроновской без горба, но кривобокая. Она меня приняла очень приветливо и, кажется, довольна моим поклонением. Дивилась, что имя и сочинения ее известны в России, вопреки Священному Союзу.
Речь о мнимой нашей завоевательной страсти и о видах наших на Восток. Спрашивала: есть ли надежда, что участь поляков будет облегчена? Вот два бельма, которые на глазах Европы, когда она смотрит на нас. Одно легко снять, другое труднее. Что тут отвечать?
Много расспрашивала о русских женщинах и образованности их. Говорила, что все русские, которых она знала, очень утонченные. Извинилась, что, сама кочуя в Брайтоне, не может оказать мне гостеприимства, но тотчас предложила мне представить меня вечером Горацию Смиту (Horace Smith), автору романов (которого пригоженькую дочь заметил я в концерте Рубини), и после обеда получил я карточку Horace Smith с семейством и с надписью карандашом: at home, monday evening (у себя) – обыкновенное английское приглашение.
Жозефина Кларк, племянница леди Морган, милая, с выразительными черными глазами, показала мне работы своей эскизы с портретами, на память писанными, гуляющих на пристани посетителей концерта, и я узнал многие лица, здесь мне встречавшиеся.
Муж леди Морган – также писатель. Он обогащал учеными нотами сочинения жены своей.
У Horace Smith вечером видел я первый образец английского салона. Ничего особенного не заметил. Он также принял меня очень приветливо. Жена и две дочери; старшая не хороша, но умное лицо и, сказывают, умна, к тому же певица, хотя и по-итальянски, но несколько на английский лад. Dandy a la jeune France (денди на манер молодой Франции), с усами и локонами, внешность приказчика из лавки, пел дуэты с дочерью весьма по-английски а 1а muttonchop, то есть бараньим голосом. Брат хозяина, довольно замечательное английское лицо, тоже певец, пел водевили своего сочинения и морил со смеху слушателей.
Собрание синих чулков. Miss Porter, сочинительница романов, длинная, сухая, старая англичанка, с которой через переводчицу говорил я о племяннице ее, одета вся в черном с головы до ног. Другая леди тоже романистка, к которой еду сегодня вечером, но имени не знаю, а о романах не слыхал. Леди Морган заботливо меня всем представляла и ухаживала за мною. Как ни говори, а хорошее дело грамота. Это род франкмасонства.
Досадно, что поздно узнал о пребывании в Брайтоне музы Ирландии, как можно назвать ее за сочинения об Италии и Франции, где она либеральничает во всю мочь. Вместо двух недель одиночества, в котором я был здесь погребен заживо, был бы я давно в каких-нибудь отношениях, хотя литературных. Miss Clarke пела: прелестный контральто, ученица Рубини и большая музыкантша. Леди Морган давно не пишет за слабостью глаз. Вечерний наряд ее был с большими претензиями: двойная порция румян, ток с перьями, платье с довольно длинным хвостом и маленькие китайцы с довольно большими морщинами предстали перед взорами почтенной публики. Леди Морган говорила мне, что она, т. е. ирландцы, очень довольна нынешним министерством и своим вице-королем.
Сентябрь 22. Слышал я в первый раз Рубини. Он приезжал сюда давать концерт с певицей Persiani, бывшей Такинарди, и виолончелистом Emiliani, который, сказывают, побочный сын Наполеона. В голосе Рубини что-то теплое и мягкое, сладостно льется в душу. С большим чувством пропел он из «Don Giovanni» Моцарта и арию из «Пирата». Emiliani – смычок не наполеоновский, а, напротив, плачущий. Отменная чистота и выразительность. Голос Персиани хорош, но не ворочает душу.
Подобно англичанам, плавающим по Рейну, уткнув нос в карту, многие англичанки слушали пение, уткнув нос в libretto, т. е. в английский перевод прозой арий. Но зала полна и концерт был надвое помножен, потому что все места Рубини были, по требованию публики, повторены. М-llе Ostergaard (ученица Rubini) – белобрысая, кажется, датчанка. Пение северное, но довольно чистое и свежее. Леди Морган говорит, что страсть к музыке переживет все другие страсти, и что она одно наслаждение, которое не отзывается после горечью. Вообще, англичане по крайней мере, прикидываются большими меломанами, но гортани и уши их приготовлены ли на то природой, это дело другое.
Сентябрь 26. 16-е купание. Тоже проза. Вчера гуляние и полковая музыка на пристани. Мало народа. Дождь.
Вечер у сине-чулочной незнакомки lady Sterney. Имя узнал, но о романе еще ничуть. Важный водевилист опять пел свои забавные куплеты. Милая племянница. С теткой попал я в промах, спросил о Пюклер. В том томе, который у меня, в 3-м, он хорошо отзывается о ней, но в следующем, видно, не так, и не щадит даже племянницы, которая была тогда ребенок. Леди Морган говорила о неблагодарности его к ней и что ему невозможно, после книги его, возвратиться в Англию.
Тут был какой-то отставной английский Тальма – кажется Yung; Квинт доктор гомеопат. В Лондоне называют тиграми молодых фрачных усачей. Племянница говорила мне, что львом последнего сезона был магнетизер.
27-е. 17-е купание с маленьким дождем. Тургенев, не имея кому писать, поехал в Лондон за письмами, которые никто ему не пишет.
Вот отличный сюжет для комедии. Вчера видел я леди Морган и, разумеется, племянницу в Royal Pavilion. Я имел билет от обер-камергера лорда Conyngham, присланный мне Бенкгаузеном. Этот дворец построен принцем-регентом, который особенно любил Брайтон и превратил в несколько лет рыбачье селение в великолепный уголок Лондона. Здание наружностью своей и куполами имеет что-то Василия Блаженного в Москве. Внутри он в китайском вкусе, или, лучше сказать, безвкусен, стоил несметные суммы и не отвечал ни итогу, ни ожиданию. Впрочем, дворец теперь в расстройстве. Многие комнаты снова переправляют, и мебель вынесена.
Вечером, при свечах, вид должен быть довольно красив и оригинален, а днем он очень темен, потому что по большей части освещается сверху раскрашенными стеклами. Лучшая комната Music Room, обитая красными обоями с золотыми фигурами и узорами. В столовой стол на 90 человек, замечательный тем, что, вероятно, не раз принц-регент лежал под ним. Кухня великолепная, или кухни, потому что на каждый сервиз, на холодное, на горячее, на дичь, на пирожное и пр. особенное отделение. Батареи медной посуды свидетельствуют о победах. Погреба мы видеть не могли, хотя, вероятно, он не уступает кузне, и принц-регент выразился в нем с особенным могуществом и любовью. Вообще впечатление дворца то же, что цибика огромного размера. Из китайских художественных предметов примечательны: китайские суда из кости.
Леди Морган рассказала мне, что кто-то вывез из Китая четыре картинки, которые валялись у него в небрежении. Понадобилось ему перекрасить свой дом, и маляр, призванный им, увидел эти китайские картинки, вызвался перекрасить дом, если их ему уступят. Хозяин с радостью на то согласился, но узнал после, к сожалению своему, что эти картинки проданы были в Royal Pavilion за тысячу фунтов стерлингов, если не более.
Жилые покои, спальни, кабинеты тесны и низки. Нынешняя королева не любит Брайтона. Принц-регент не только создал Брайтон, но и развратил его, и разврат пережил его. Конюшня, циркулем построенная, очень хороша. Сад порядочный, особенно для Брайтона лысого, то есть бездревесного. «В центре стоит большой собор, напоминающий Московский Кремль», сказано в описании. И это довольно странная мысль сочетать кремлевский стиль с китайским стилем.
German Spa. Заведение искусственных вод. Зала порядочная, но сад очень тесен. Англичане уморительны со своими иностранными наименованиями. У них все минеральные воды Спа, как у нашего провинциала все русские послы и посланники Поццо-ди-Борги…
Леди Морган пишет теперь книгу «Женщина и ее господин». Философское сочинение с примесью юмора, сказала она, «так как женщина не должна быть педантичной в своих сочинениях». Она хочет показать несправедливость лишения всех прав гражданских, на которые осуждены женщины, особенно в Англии. Я обещал выслать записку о некоторых узаконениях русских касательно женского пола и известие о наших женских знаменитостях. Она говорит с большим уважением о Екатерине и предпочитает ее Петру, par trop barbare (слишком большому варвару), особенно к сыну. Я оправдывал Петра, разумеется, не унижая Екатерины, левой руки его, то есть необходимой союзницы и пополнения правой.
28-е. 18-е купание. Вода холодна, но день красный. Меня иногда берет раздумье, хорошо ли купание для глаз?
Вчера утром был у Mistress Perry слушать племянницу и у Miss Porter, которая обещала мне письмо к сестре лорда Байрона. Вечером у Mistress Perry. Живая малютка, свободно говорит по-французски. Муж ее адвокат. Хорошо, сказывают, живут в Лондоне. Тут был и издатель журнала Examiner, лучшее журнальное и полемико-политическое перо. Он за министерство, но впереди.
С актером Young говорил о театре, о Тальме. По его мнению, французский театр падает, а английский упал. Декоратор – вот главный оратор. Он коротко знал Тальму и уважал в нем артиста и человека, скромность его.
С Sir Charles Morgan говорили мы об О'Коннеле. Он признает его добросовестным, хоть и честолюбивым. Недавно отказался он от выгодного судейского места в Ирландии, а сам в деньгах всегда нуждается. Однажды на митинге старуха, заслушавшись красноречия его, воскликнула: вот бы тебе быть нашим королем! Президентом, хотела ты сказать, добрая старушка, прервал О'Коннель. Он искренно поддерживает министерство, но должен всегда быть впереди того, что в пользу Ирландии делается, чтобы пугать народом тори, сохранить свою власть ажитаторства и дать министерству остыть в деле ирландском. Меньшая дочь Horace Smith – прелесть, но всего лучше – пение племянницы.
Сегодня первый мой урок английского языка. Хотя мой язык и без костей, но не переломать его на английский лад. Надобно уметь свистеть или петь. Сперва выучишься нанизывать бусы языком, а там уже английские слова. Да и вовремя начал я, за неделю до отъезда, а вот уже три недели, что я здесь праздно шатаюсь. Хорош мой титулярный советник, да и сам я по себе порядочный коллежский регистратор.
Приятельница Miss Porter, Mistress Morgan (не родня леди), просила меня написать ей какие-нибудь русские стихи для альбома. Я написал ей куплет к морю, который годится для английского альбома.
Доктор Jones звал меня: провести у него ночь с одной очень красивой особой, хорошо играющей на рояле… Здесь на вечер зовут обедать, а на ночь значит на вечер.
30-е. Вчера и сегодня 19-е и 20-е купание. Вчера ездили мы с Леонтьевой в Arundel Castle, собственность дюка of Norfolk, милей 20 от Брайтона. Позавтракали очень хорошо на половине дороги в Worthing у моих приятельниц Parson (Parson's hotel), которые дали мне письмо в Arundel Castle к содержателю гостиницы, для доступа нас в замок. Это первый английский замок, который я вижу, и хорошо, что не лучший, хоть и он замечательный и древний, по крайней мере есть остатки древности, но вообще он заново переделан. Двор и фасад строения на дворе прекрасны. В стенах много каменной резьбы замечательной.
Baronial Hall, обыкновенный театр многих сцен романов Вальтер Скотта, с расписанными стеклами (но современными), с большим камином, дал мне топографическое понятие о пиршествах старых баронов. Библиотека, или the library, по числу книг очень бедная, но шкафами своими очень великолепна из цельного магонского дерева (Пюклер Мюскау говорит, что из кедрового дерева) и вообще вся деревянная отделка резная. Колонны, начиная от потолка до пола, удивительной работы и красивости. В других покоях также много хорошей отделки деревом, но мебель довольно обыкновенная. Жилых покоев мы не видели, потому что в них живет теперь невестка герцога Норфолкского, жена единственного сына ее Surrey. Несколько замечательных семейных картин работы Lebrun, Angelica Kaufman, Holbein, Vandycke.
Вид из некоторых окон обширный: море зелени, усеянное группами деревьев как островами. Башня с жильцами. Пюклер говорил о старейшине их, который лаял как собака, но мы его в живых уже не застали. С башни, как и всегда, уверяют, что во всякую погоду видишь за тридевять земель тридесятое царство… и собор of Chichester и остров Wight; но мы ничего этого не видали. Сад, оранжерея. Особенного ничего нет. Ежегодно созревают 500 ананасов, и по образцам, виденным нами, большой величины.
Парк обширен, но мы не углублялись в него. Впрочем, Пюклер о нем мало говорит, а если было бы что описывать, то, несмотря на дождь, который так лил на него, он все не избавил бы читателей от прогулки. Да и указатели письменные и словесные, хотя англичане великие краснобаи и самохвалы, не соблазнили нас парком. Вероятно, не содержится он в требуемой щеголеватости. Есть башня, с которой можно обнять весь парк, но она была уже заперта, и ключник уже кончил свой день; а в Англии все на часы рассрочено, и не в известное время ничего не делается. Охотники проехали по парку и стадо оленей проскакало мимо нас по зеленому лугу и спустилось по склону горы в глубокий овраг.
Новейшая часть замка, построенная отцом нынешнего дюка, стоила, сказывают, 800 000 фунтов стерлингов. И как подумаешь, что это не из лучших замков, и что по всей Англии их может быть сколько? Несколько сотен, что ли? То изумляешься богатству этой земли. Да прибавьте еще к наличному итогу присутствие нескольких столетий, которые более или менее сохранились в камнях, деревьях, и эту вековую собственность, эту наследственную земельную собственность, которая не менее важна, чем наследственность династии; и нельзя не сказать, что Англия царственная земля и первая держава в Европе. Богатство, устройство германское имеет также свою цену, но все это мещанское, мещанская трагедия в сравнении с греческой царской трагедией.
Возвратились мы к десяти часам. Сели обедать и выпили шампанского за здоровье присутствующей и отсутствующих племянниц. Мой морганический союз рушился. Леди Морган и племянница уехали третьего дня в Лондон. Племянница поет Вот мчится тройка удалая и очень порядочно выговаривает, только сгрустнулось затрудняет ее. Я обещал прислать ей музыку Вьельгорского на эти слова.
Мне иногда хочется порядочно заняться английским языком, но потом, как обдумаешь, что говорят ли по-английски на том свете, да разочтешь, что я ближе к тому свету, нежели к здешнему, то печально откажешься от труда безнадежного…
В самый тот день, когда Рубини давал свой концерт, радикал Feargus O'Connor давал здесь свой meeting для предложения всеобщего избирательного права, – и я, недостойный, пошел слушать Рубини. А есть еще люди, которые считают меня либералом.
1-го октября. 21-е купание. Все спит, и ветры, и Нептун. Вчера ездили мы верхом милей за шесть Devil's Dykce (Дьявольская плотина). Возвышение, с которого видны в ясную погоду со стороны моря остров Wight, а с другой – Виндзор, но по причине Альбионского тумана мы ничего не видали. Под горой большая лощина. Земля, разбитая на четвероугольники, зеленеющиеся или чернеющиеся и обставленные живой оградой. В таком виде представляются почти все английские равнины. Солнце было как в дыму, род парной испаряющейся репы.
Сегодня второе английское языколомание. Читал главу из Спектатора о шутках вигов и тори и о барыне Rosalinda, a famous whig partizan, которая имела, a very beautiful mole on the tory (правой стороне) part of her forehead, так что часто ошибались и полагали, что она изменила интересам вигов. Мой учитель, который знает, верно, наизусть своего Адиссона, не менее того смеялся сызнова этим шуткам.
2-го. Как родятся Рафаэлями, Ньютонами, Паганини, особенно Паганини, так должно родиться со способностью произнести английский th и другие несовместимые буквы.
3-го. Третьего дня вечер у Stephens, английский вечер: камин, чай, безразговорность и смотрение альбомов и карикатур. Между прочими картинами будочник, подаренный Мещерским, и работы какого-то знаменитого французского живописца в Петербурге. Так подписано под картиной. Stepheus, адъютант герцога Кембриджского, мастер рисовать и, подобно Жуковскому, собрал альбомы всех видов, снятых им в путешествии.
4-го. Вчера и ныне 23-е и 24-е купание и четвертое и последнее язычное испытание. Учитель мой Rickard почти со слезами расстался со мной, жалея, что теряет ученика, подававшего такие большие надежды.
Третьего дня обедал у дяди, или брата, или племянника моего подполковника O'Reilly and герцогини Roxburghe, жены его. Мы не могли доискаться точно, есть ли родство между нами, потому что фамилия O'Reilly разделена на много отраслей, но он обещал справиться, когда получит от меня дополнительные сведения, которые надеюсь отыскать в бумагах семейных, оставшихся в Остафьеве; порядочно долго сидели за столом, со всеми английскими проделками, предложениями заздравных тостов, перекатыванием графинов кругом стола, и наконец, предложением урыльника, которым я не воспользовался, хотя из стеснения, из приличия и от нечего делать я довольно накачал себя, чтобы было что выкачивать.
Между тем доктор Jones давал в честь мою музыкальный вечер в тот же день и звал меня в 8 часов, а было уже около 10-ти и надобно было еще идти наверх и пить кофе и чай к duchess, которая в ожидании нас сидела одна в своем drawing-room и глядела на луну; по счастью мой Мензбир, видя тоску поджидавшего меня доктора Jones, пошел по всему городу искать меня и, наконец, выручил из беды, вызвав из моего плена.
Вчера ездили с Леонтьевой и Стевенсами в Shoram смотреть Swiss-Cottage, довольно милую игрушку, но здесь бесполезную. В Германии такое кафе было бы оживлено пивными четами, здесь нет этого рода забав. Все чинно, холодно и безмолвно – tout est trop comme il faut (все очень комильфо).
У меня здесь есть молодой камердинер Шарлота Ивановна, которая каждое утро благопристойно и целомудренно приходит будить меня, стучась у дверей, смеется моему английскому косноязычию и пр. Однажды приносит она мне сапоги мои, и я говорю ей: I kiss your hand, и спрашиваю: is it good English? – No, Sir, – отвечает она, – it is very shocking.
Вечером гулял no Cliff, смотрел на луну в большой телескоп, который за несколько грошей показывают, но луна в море была еще лучше.
Le Steele, в номере от 2 октября, рассказывает, что, когда император Николай получил королевское уведомление о рождении графа Парижского, он отбросил его со словами: «Разве в Тюильери не знают, что я подписчик на Moniteur?»
25-е купание. Вчера ходили смотреть сад адвоката Attree. Здесь сады редкость по причине каменистой почвы, сто родов анютиных глазок. Потом на празднике стрелков, archers. Не мастера.
Вечером у Леонтьевой пела Ostergaard, датская певица. Голос нежный, сильный, но немного крикливый в высоких нотах. Дали ей арии из «Жизнь за Царя».
Лондон. 12 октября. Я выехал из Брайтона 6-го. Сегодня с Озеровым был в Westminster и в Newgate. Жизнь по смерти и смерть при жизни. В Newgate я ничего особенного не заметил и почти ничего того, что видел Пюклер Мюско. Около 200 заключенных женщин, 40 детей лет 13-ти. Все за кражу. Смертоубийц не было. Затворники строже содержатся Не позволяют им пить ни водки, ни пива. Нет военного караула. Всего 14 смотрителей, или сторожей. После были в Китайском базаре. При нынешней королеве не было смертной казни. Преступников выводят на место казни через кухню. В Westminster прекрасный памятник, статуя Horner. The poet's Corner (Уголок поэтов).
Были и в House of Lords (палате лордов), и в House of Commons (палате общин). Не красна изба углами, а красна пирогами. Особенно в том виде, в котором мы их застали: все вынесено, чистят. Я сел на шерстяной мешок. Странное впечатление видеть пустынным и безмолвным то, что наполняет внимание мира и гремит из края в край, что разгромило Наполеона и проч. Пещера Эола, объятая сном.
Вечером был в Drury-lane. «Дон-Жуана» уже не застал, а видел балет, который видел в Париже: «Хромой бес» и в котором Фанни Ельснер танцует качучу. Сущая пародия парижского балета. В Париже черт мелким бесом вертится, а здешний черт не на шутку бодается, брыкает, а публика смеется. Впрочем, теперь не в сезонное время, публика средняя, все ложи, то есть большая часть, облеплена девами радости, из коих некоторые очень хороши. Зала освещена хрустальными люстрами со свечами. Не хорошо и заслоняет ложи.
Savemake Forest (графа Брюса). 17 октября 1838. Сегодня в шесть часов утра разбудили меня, в 7 без четверти был я уже в Picadilly за свои пекадилии, то есть за грехи свои, и в 7 сидел в дилижансе, взяв за 30 шиллингов (да два шиллинга на водку кучеру) место внутри до Marlborough. 75 милей с лишком мы ехали славно и прежде трех часов пополудни были на месте. Я остался, а дилижанс пошел в Bath, еще около 3-х миль. Часть дороги, но весьма малую, можно проехать и по железной дороге railway. Мы ехали просто. Сторона прекрасная. Все обработано, лесисто, довольно холмисто и обстроено красивыми городками и дачами.
В Мальбурге меня выбрили. У английских брадобреев рука очень тяжела, даже когда и намыливают они, то голову шатают. Порядочные люди сами бреются, следовательно, не на ком хорошо выучиться. Сел я в poste chaise, – весьма порядочная, довольно низкая двуместная карета, желтой краской выкрашенная, пара хороших лошадей, почтальон, род жокея в синей куртке, верхом – 5 миль – 7 1/2 шиллингов прогонов, и еще два шиллинга на водку.
Вообще считают, что пара лошадей по два шиллинга на милю, со всеми шоссе-платами и прочим, и отправился я в Savernake forest, то есть назад из Мальбурга. Недалеко от города въезжают в лес, то есть парк, мир зеленый. В здешних рощах то хорошо, что они леса и луга вместе, а что луга эти лучше наших лучших газонов. Местоположение дома и самый дом совершенно сельский: уединение, другого строения не видишь. У крыльца сказали мне, что хозяин вышел, то есть, что нет его at home. В эту же минуту подъехала ко мне дама верхом, сказала, что граф Брюс сейчас возвратится, и предложила мне ехать верхом. Но я не англичанин и не София Николаевна (Карамзина) и не хотел быть aussitot pris, aussitot pendu (сразу повешенным, как только попал в плен), и отказался. Это была мачеха Брюса, вторая жена отца его лорда Ailsbury, молодая женщина и славящаяся здесь красотой.
Здешнее общество составляют леди Пемброк с сыном и дочерью красавицей, какой-то моряк с дочерью и, кажется, женой, хозяева Брюсы и я. Леди Брюс очень похорошела, посветлела и поздоровела после Киссингена.
Дом небольшой, но уютный и красиво отделан.
Здесь многие издерживают до 2, 3 тысяч и более фунтов стерлингов на охоту. Многие имеют две, три охоты. Одна охота на паях, один содержит, а другие столько-то ежегодно вносят. Потом держат еще охоту с кем-нибудь сам-друг, сам-третей, и еще третью маленькую про себя, для дней не назначенных; ибо здесь все расчислено, напечатано. На все есть хартия. Охота регулярная начинается с 1-го ноября. До того ездят на охоту incognito, а с 1-го ноября в красном кафтане.
18-го октября. В 10 часов утра собрались завтракать. Чай, кофе, котлеты, раки, знакомые остатки вчерашнего обеда, варение. Следовательно, Кривцов прав. После собрались в гостиную. Здесь не замок и нет библиотеки, в которой обыкновенно сборное утреннее место. Лондонские журналы, рисунки заняли некоторое время. Впрочем, я думаю, мое присутствие несколько расстраивало обыкновенный порядок, ибо Брюсы и Пемброки с Воронцовской, то есть русской кровью, – уж не англичане, и, вероятно, немного чинятся для гостей.
Пошли гулять пешком по парку. Лес кругом на многие мили, лужайки с группами деревьев и только. Однообразно, но берет свежестью, зеленью и английской физиономией. Луга здесь весь год зелены, и зимой зелень еще лучше. Во втором часу другой завтрак, Lunch, всякая всячина. После коляска, верховые лошади, кому что угодно и прогулка по парку.
К прогулке приехала вчерашняя моя знакомка, леди Ailsbury, и очень хороша! Такие белокурые локоны, глаза темные, что то великой княгини. Брюс – полковник и готовится показывать свой полк, съехались его офицеры и оловянными солдатиками учатся они, как маневрировать и командовать.
Леди Пемброк, дочь Воронцова, из русской литературы только и знает что: О ты, что в горести напрасно… Добрая, приветливая женщина, нежная мать. В лице есть что-то Полянской, но чище и пристойнее. Леди Гейтсбюри, что была в Петербурге, занимается и русской литературой и получает из России книги и музыку.
19-е. Tottenham Park, местопребывание маркиза Ailsbury. Little Cottage Hall, – генерала Popham. Walter Scott говорит об этом замке и рассказывает историю перехода его во владение фамилии Popham в примечании X к поэме Rokeby.
В портретной зале портрет беззаконного судьи, в красном костюме, лицо плутовское. Леди Craven, бывшая актриса, с дочерью Miss Louis, молодой Shelburne, старший сын маркизы Lausdown. Herbert – сын lady Pembroke-Воронцовой, а Пемброк – сын первого брака.
Сегодня Herbert пел Талисман, вывезенный сюда и на английские буквы переложенный леди Гейтсбюри. Он и не знал, что поет про волшебницу тетку, которую сюда на днях ожидают с мужем и графиней Жуазель (Choiseul). Леди Пемброк, уговаривая меня погостить подолее и приехать к ней, прельщает все братом. Особенно его одолжила бы она встречей со мной. Не знаю почему, но я уверен, что он меня терпеть не может…
Я крепко обидел сегодня моего Брюса, сказав, что дом отца его вчерне не стоил бы на континенте более 500 или 600 000 франков, но уже право не более миллиона, а между тем он расстроил дела старика, имеющего миллион дохода. Понять этого не могу. Впрочем, ничто ему, зачем не повез он меня сегодня обедать к мачехе своей, при которой я еще разглядел и падчерицу. А здесь в маленьком обществе вечер был довольно скучен.
После того встретил я Воронцова в Лондоне в русской церкви, и он был со мной очень учтив.
Лондон. 10 ноября. Вчера видел я маленькую репетицию нашего пожарного кораблекрушения. Возвращаясь из New-Stead abbey, пересел я в третьем часу утра из дилижанса в паровую карету в Road Station.
В дилижансе спал я и полусонный пересел спать. Вдруг около трех часов пробуждает меня толчок в лоб или в правый глаз, спросонья не знаю. Карета остановилась. Мало-помалу сонные англичане кругом меня просыпаются, один из них с болью в боку. Выходим из кареты, чувствуя, что есть что-нибудь необыкновенное, и видим паровую машину на боку, две первые кареты почти вверх ногами, то есть колесами. Одна из железных колей опустилась на новой дороге, вероятно, от частых дождей, и машина соскочила; по счастью, остановились в нескольких шагах, врывшись тяжестью своей в рыхлую землю. Всего один только проезжающий ранен. Удивительно, как уцелели стоявшие на машине. От трех часов до девятого бивуакировали мы на дороге в ожидании приезда другой кареты. Большая часть англичан тут же пошли опять спать в карете, как будто ни в чем не бывало. На пароходе была примерная покорность. Здесь примерное хладнокровие.
Франкфурт. 9 декабря. Swift сказал, что в таможенной арифметике два плюс два равны не четырем, а одному целому.
«Bonaparte, – говорит Лафайет, – более приспособленный к достижению как общественного блага, так и своего личного, мог бы решать судьбы мира и встать во главе рода людского, (тогда был бы он Христос, а не Бонапарт). Но из-за мелочного честолюбия пришлось растратить ему огромные физические и умственные силы на удовлетворение мании гигантской, в географическом смысле, и мелочной, в нравственном смысле».
