Петр Вяземский
Сочинения в прозе В. Жуковского
Кантемир так и смотрит в сатирах своих учеником и воспитанником Петровской школы. В нем отзываются и смелость и горячность нашего великого преобразователя. Пускай по крайней мере из этих выписок узнают многие, что у нас писалось в старину и что ныне пишется: и поубавится спесь высокомерных современников, которые не нарадуются успехами своими на поприще ума и образованности! Желательно, чтобы Академия или другое ученое общество предприняло новое издание Кантемира, который опередил свой век и, если не по языку, то по всем другим отношениям, может вполне удовлетворить потребностям читателей современных. В разборе Жуковского, между прочим, заслуживает особенную похвалу прекрасная, мастерская характеристика Ювенала, написанная с необыкновенною силою и живостью.
Три сестры, или видение Минваны – свежая, нравоучительная аллегория, в которой, под покровом прозрачным и красивым, рисуется жизнь человеческая, в трех своих явлениях: ныне, вчера и завтра.
Нравственно-философическое разрешение вопроса: Это истинно-добрый и счастливый человек? написано слогом прекрасных, и в этом случае нельзя не вспомнить определения Бюффона: le style c'est l'homme. Весь человек виден в этом рассуждении: оно писано под вдохновением сердца. Но, соглашаясь с автором, что для совершенного нравственного бытия человека в обществе гражданском должно быть семьянином, можно однако же спросить: не слишком ли увлекается он своим определением и не обижает ли холостых, которые, по склонности или по обстоятельствам, остаются холостыми, когда он отказывает им в возможности быть истиннно-добрыми (не говоря уже счастливыми, потому что не почитаю счастье принадлежностью состояния или звания, а более способностью частною, даруемою Провидением немногим избранным)? Кажется, автор несправедлив, когда говорит, что он не решится назвать добрым и судию справедливого, коего все приговоры сходны с приговорами закона и совести: напрасно! Такой исполнитель обязанности возвышенной не есть, как тут сказано, актер, старающийся блеснуть искусством на театре света. Нет! он решительно нравственное лицо, заслуживающее наименование истинно-доброго, и горе обществу, коему он служит, если не дарует оно ему способов быть истинно-счастливым, ибо для подобного судии беспрепятственное исполнение обязанностей должно быть счастьем, то есть высоким, изящным удовольствием души. Не спорю с автором, когда он не подводит под определение свое смелого, благоразумного полководца; охотно уступаю и все прочие лица, действующие на поприще света, но вопреки ему отстаиваю судию и уверен, что и холостой судия, если он только имеет способности, желание и волю быть полезным в круге деятельности своей, может смело откликнуться на вопрос: кто истинно добрый и счастливый человек? Поспорив с автором только об одном исключении из правила, спешу сказать, что во всех других отношениях обозрел он предмет свой совершенно нравственным и философическим образом. Картина обязанностей, радостей семейных начертана им превосходно; на живых, верных красках её отсвечивается ум ясный и сердце чистое. Во всяком случае, она разрешить должна в пользу автора заданный им вопрос: всякий скажет, что тот, кто так мыслит, чувствует и изъясняется, должен быть истинно-добрым и достоин быть истинно-счастливым.
