Петр Вяземский
Сочинения в прозе В. Жуковского
Разбором сатир Кантемира наш автор заплатил прекрасную дань благодарности и уважения писателю, который не пользуется у нас ни славою, ни известностью, на которые имеет права блистательные. Что у нас за такие музыкальные уши, что мы оставляем в забвении ясные, смелые, глубокие мысли, благородные чувствования, мнения истинно просвещенные, за тем только, что они предлагаются нам в размере силлабическом? В сатире Кантемира виден не только остроумный философ, знающий человеческое сердце и свет, но вместе и стихотворец искусный, умеющий владеть языком своим, и живописец, верно изображающий для нашего воображения те предметы, которые его поражали. Сей приговор, определенный Жуковским, совершенно справедлив и будет подтвержден всеми беспристрастными и сведущими читателями Кантемира. Скажем откровенно: много ли у нас писателей, заслуживающих такую похвалу? Ум, душа, житейские правила Кантемира ясно и резко отражаются в его сатирах; он мыслит и заставляет мыслить. Думая о славе его и о пользе нашей, влиянием, которое он имел бы на мнение общественное, должно жалеть, что он родился не нашим современником; но с другой стороны представляется недоумение мог ли бы он ныне, при многих переменах в нашем положении и во нравах наших, при нынешней осторожности, опасливости языка авторского, давать свободное течение перу? Не был ли бы ум его стеснен литературными и разнородными преградами и ног ли бы он изображать себя в стихах, как в зеркале, не отуманенном чуждым влиянием и не полузавешенном из уважения во многим приличиям светским? Кантемир жил для себя, если не для славы своей, в счастливое время. Он посвящал свои сатиры Феофану, а сам воспеваем был им и другим духовным сановником и побуждаем ими в продолжению занятий благородных. Он мог, пользуясь откровенностью, сродною старине и чуждою эпохам утонченности, смело и без обиняков схватываться со всеми пороками, со всеми дурачествами и предрассудками, господствовавшими в обществе: он мог, одушевленный мощным негодованием, побороть их силою истины и рассудка. Конечно жаль, что он не родился, по крайней мере, во время Сумарокова, а еще более, что, одаренный умом открытым и дарованием стихотворным отличным, не имел он силы, или воли исполинской Ломоносова, круто поворотившего наш стихотворный язык на стезю, по которой он и ныне еще следует, покорный данному движению. Поучительное и прекрасное зрелище открылось бы уму, если б тою же рукою изгонялись погрешности из языка и предрассудки из общества. Ломоносов в ряде сочинений, им избранном, мог действовать только в чисто литературном, а не гражданском смысле. Кантемир действовал бы равно в том и другом. Какие благодетельные последствия повлеклись бы за началом литературы нашей, если б первым классическим сочинением были сатиры, а не оды! В статье Жуковского, может быть, должно заметить, что вступление её слишком обширно, что частные обозрения свойств Кантемира слишком кратки и редки, а выписки из него слишком пространны; но в сем последнем отношении погрешность, если погрешностью можно ее назвать, заслуживает благодарность. Стихи Кантемира так мало похожи на все то, что у нас ныне печатается, образ мыслей его, дух так ярко отделяются от современного характера литературы нашей, что эти выписки в книге, напечатанной в 1826 году, совершенная нечаянность и находка, тем более, что не только читатели Кантемира редки, но и самые стихотворения его сделались редкостью в книжном обращении.
