Петр Вяземский
Сочинения в прозе В. Жуковского
Содержание сего тома заключается в следующих сочинениях: Марьина Роща; О критике; о Басне и Баснях Крылова; о Сатире и Сатирах Кантемира; Три сестры; Это истинно добрый и счастливый человек? Писатель в обществе; Путешествие по Саксонской Швейцарии; Рафаэлева Мадонна.
Заметим мимоходом, что на заглавном листке классификация оглавлений не отвечает порядку, в котором напечатаны самые пьесы. Там выставлено: Повести, рассуждения, Разборы сочинений, Письма из путешествия. Повести (если принять за повесть аллегорию Три сестры) не следует одна за другою. Разборы сочинений напечатаны прежде рассуждений: Это истинно добрый и счастливый человек и Писатель в обществе. Издатель мог бы отойти от порядка существенного для сохранения порядка хронологического, но и тот не соблюден; сочинения, писанные в 1809 году, значатся прежде сочинений 1808 года. После сего маловажного отступления от дела, в уважение критики типографической, поспешим приступить к приятнейшему и существеннейшему, занявшись не изданием, а самою книгою.
Повесть Марьина Роща принадлежит к малому числу у нас образцов в романическо-повествовательном роде. Главное содержание её довольно голо, но подробности прелестны; может быть есть излишество подробностей, расточительность в описаниях, одним словом, роскошь в украшениях, которая слишком ярко противоречит умеренности в вымысле. В слоге её отзывается молодость, но молодость многообещающая: заметно преимущественно невоздержность на прилагательные, которая есть обыкновенная погрешность и молодых писателей и молодых словесностей. Признаюсь, я не враг прилагательных: почитаю их одним из способов выражения мысли, нам оставленных предшественниками нашими. Все существительные уже высказаны; нам остается заново оттенивать их прилагательными. Прилагательное новое и кстати есть новая оправа старого существительного; она может свидетельствовать об искусстве мастера. Но тем более должно быть осторожным и вместе с тем изобретательным в этом мастерстве. Перечитывая сию повесть и пораженный иногда несообразною расточительностью прилагательных, сделал я еще другое замечание. Излишество их тем у нас чувствительнее, что, по какому-то заведенному и вероятно машинальному порядку, мы ставим почти всегда прилагательное пред существительным. Мне кажется, что сия повадка, не основанная ни на единственном течении мысли, ни на духе языка нашего, придает утомительное однообразие слогу и какую-то медленность в его движении. В Истории Государства Российского, в сей сокровищнице и святилище языка нашего, можно найти многие примеры счастливому разнообразию в перестановке прилагательных. В Карамзине, а особенно в историческом творении его, сие передвижение слов делалось, так сказать, само собою, вследствие один раз навсегда обдуманного навыка. Молодым авторам подобает следить за собою, подмечать себя. Письмо о критике исполнено здравых размышлений и может служить нравоучительным и литературным наставлением всех, готовящимся на её поприще. Наш автор ни о чем не говорит сухо и холодно; теплота сердца, ясная чистота прекрасной нравственности одушевляют его слог. Жаль, что не находим в сем томе и другого письма литературного, открывшего новую эпоху Вестника Европы, перешедшего в руки Жуковского, который с успехом поддержал достоинство журнала, обязанного оправдывать свое происхождение Европейское и по имени своему, и по тому, что он получил бытие от первого писателя нашего. Упоминаем о Письме из уезда к писателю, напечатанном в № 1-м Вестника Европы на 1808 год. Действующее лице в нем, Стародум, говорит много прекрасного с жаром и умом: может быть, как предшественник его Стародум Фон-Визина, говорят иногда слишком плодовито и заговаривается по сторонам от своего предмета, но это беда не большая. Были бы мысли, а времени у нас довольно на слушание: нечего дорожиться им и блого что есть кого и что послушать. Статья О Басне, и Баснях Крылова (напечатанных в 1808 г.) принадлежит также у нас к малому числу критик основательных, поучительных и для писателей и для читателей. Дельная критика не столько толкует о словах, сколько о деле. В дополнение к сказанному выше, что у многих из наших прозаических писателей нет слога, можно прибавить, что у многих наших критиков нет мнения. Обыкновенно, все дело кончается эволюциею слов. И как математик по выслушании сонаты спрашивал: что-же это доказывает? так и читателю иной рецензии можно спросить: что-же критик хотел доказать? Чтобы не оставаться при одних похвалах беспрекословных, замечу, что в статьях: О критике и О Баснях Крылова обнаруживается слишком безусловная покорность правилам литературы Французской и слишком отзывается Французская школа. Хорошо Французам ставит Лафонтена в пример всем последователям его, но к чему же и со стороны выводить его образцом и прототипом всем баснописцам и требовать, например, чтобы они имели все характер Лафонтена и были простодушны, потому что он от современников своих получил наименование простодушного? Главное преимущество Лафонтена над многими совместниками и последователями, по крайней мере ближайшее к понятию иностранцев и общее, а не местное, заключается в том, что он был великий поэт и всю поэзию свою перенес в басню. У самых Французов Ламот, Флориан, Бальи, Арно и еще некоторые, может быть, в вымысле и не уступят Лафонтену, но они гораздо ниже его на степени поэтического дарования и потому не могут идти с ним в сравнение.
