Петр Вяземский
Проект письма к министру народного просвещения
Между тем, за давностью времени, не упомню дошло ли письмо до назначения своего, или осталось оно в виде проекта, вследствие каких-нибудь повстречавшихся обстоятельств, и между прочими вследствие отъезда моего за границу, Впрочем дело не в том: читал ли министр письмо, или нет? Тем более, что, как можно судить по обыкновенному ходу вещей, письмо, прочитанное все же окончательно попало бы в длинный канцелярский ящик.
Во всяком случае просвещенный ум Сергея Семеновича был, без сомнения, доступен к выражению мыслей и понятий даже и противоречащих действиям министра. Впрочем в письме идет речь не о самых действиях, а скорее о бездействии министра: о излишней, по мнению нашему, терпимости его. Терпимость может быть добродетелью, но может она быть и равнодушием: таковою, вероятно, и была она в Уварове. Личные же сношения мои с ним, запечатленные давнишним Арзамасским братством, давали мне право и волю объясняться с ним откровенно, не опасаясь за посягательство на министерское звание и достоинство.
Полемические статьи имеют сходство с любовными письмами, которые мы писали в молодости; имеют они и ту же участь. И те и другие пишутся с горяча, под давлением необоримого чувства, точно вследствие роковой и неизбежной необходимости. Когда позднее случится самому прочесть их, то иногда дивишься увлечению своему, или своей заносчивости; иногда смеешься над ними и, следовательно, над собою; чаще всего, перечитывая их, испытываешь в себе чувство неловкости: хотел бы иное исправить, другое выключить, но поздно: написанное написано, не вырубишь его топором не только на бумаге, но также и из своей жизни, а впрочем и хорошо, что не вырубишь. Это дает силу и власть слову. Теперь замерла животрепещущая нота, которая свежо и сильно звучала в этой свободной речи; но эта речь была в свое время искренняя и правдивая. Следовательно и ныне сохраняет она правду свою, хотя уже и относительную.
Тоже сбывается и со мною. Ныне, перечитывая хладнокровно, и так сказать задним умом, мою обвинительную речь, я, разумеется, не вполне доволен ею. Но не хочу также задним числом применять ее к теперешним понятиям моим. Не хочу ни переделывать себя, ни переодевать себя по новому покрою. Это было бы более или менее ложь. Остаюсь в том виде, в каком я вылил себя. Единственная ценность подобного документа заключается, в глазах немногих литературных юристов, в неподдельности и в точной современности его. Таким образом можно по горячим следам дойти до дознания истины. Оставляю даже и отпечаток раздражения и страстности, которыми, так сказать, опалены нарекания мои на профессора Устрялова. Надеюсь, что тень любознательного и деятельного труженика простит мне некоторую запальчивость речи моей.
