Петр Вяземский
Письма из Парижа (1826-1827)
Возражение справедливо; но должно признаться, что браки между крестьянами совершаются у нас весьма рано, вопреки постановлениям правительства и в ущерб успехам народонаселения, следовательно и выгодам самих семейств.
На следующих страницах Русский автор изобличает ошибки, в которые впал Французский, а именно, говоря о запрещении Жидам селиться в Великороссийских губерниях, о разделении дворянства нашего на 14 классов, замечая, что не дворянство, а чинословие таким образом разделяется; о множестве раскольников, находящихся в полках наших. Мимоходом, и всегда кстати, он указывает на несправедливые или неосновательные выходки Французского путешественника, например: на замечания его о скором охлаждении Русских вельмож в сношениях их с чужестранцами, говоря, что когда иностранец встречает людей такого свойства, он не должен-бы придавать всеобщности мнению, которое они вселяют, но причислять их к хвастливым ветрогонам (fats), которые встречаются во всех нациях; на охотные повторения Француза о кнуте, который, по словам возразителя, виден в России только в руках палача, но довольно часто в книге г-на Ансело; на забавное опасение путешественника, который дрожал за добродетель свою, сильно угроженную в Валдае прелестями торговок баранками; на рассказы его о Цыганах и приписание Русскому языку Французского выражения, совершенно ему чуждого: проесть имение свое, manger sa fortune – галлицизм; у нас говорится прожить, промотать, проиграть свое имение. Не так-ли? Последнее выражение есть преимущественно коренной руссицизм, часто употребляемый в обществе нашем. Опровергая замечания путешественника, что в военном воспитании нашем обучение унтер-офицеров и солдат превосходит обучение офицерское, он весьма кстати напоминает ему, что барон Дамас, нынешний министр иностранных дел во Франции, есть бывший воспитанник одного из С.-Петербургских кадетских корпусов.
Приводя описание, составленное г-м Ансело о беспорядках, случившихся во время народного праздника в Москве, наш соотечественник говорит: «картина живописная, и ей в пару нахожу только одну: раздачу, производимую на Елисейских полях в Париже, когда выдают съестные припасы народу, который за ними кидается в грязь или пыль и руками и ногами бьется, вырывая добычу друг у друга. Думаю, что снаряды поливных труб были бы не лишними при этом зрелище. Театральные представления даровые в Париже ознаменованы отпечатком, почти столь-же диким: дело в том, что чернь везде чернь».
Выпишу еще кое-что из главнейших возражений, в коих наш соотечественник хладнокровно, но сильно и благоразумно оспаривает своего противоборника.
В письме 26-м, пишет он, г-н Ансело, прощаясь с Петербургом, посещает Казанский собор и, видя трофеи, разложенные в этом храме, заключает, что тщеславие (la vanité) из всех слабостей человеческих более других свойственно Русскому народу, и что Русский, говоря иностранцу о памятниках отечества своего, не скажет никогда: это прекрасно! (ceci est une belle chose), но всегда: ничего нет этого прекраснее в мире! (c'est la plus belle chose du monde!) Можно ли так легко выводить из поговорки, маловажной по себе самой, заключение против целой нации и выдавать ей грамоту на тщеславие и суетность по таким ничтожным доказательствам? Правда, автор приводит далее важнейшую укоризну. Жезл маршала Даву, говорил он, был сокрыт в одном из фургонов его, оставленных по приказанию маршала. Должно ли величаться трофеем, которым обязаны забвению? Но нельзя ли также рассмотреть это иначе. Два народа воюют один против другого; фельдмаршальский жезл, принадлежащий войскам одного из них, падает из руки врага, каким бы образом ни было; не естественно ли выставить его как трофей? Хотят ли примеров? История воинских походов изобилует ими. Наполеон, находясь в Берлине и уже в благоприятнейших сношениях с королем Прусским, вывез шпагу и орденскую ленту Фридриха великого, чтобы выставить эти трофеи в доме инвалидов. Не ужь-ли фельдмаршал Кутузов должен был отослать жезл фельдмаршалу Даву с извинением, что осмелился захватить его? Что касается до городов, от коих Россия оставила у себя ключи, то нет сомнения, что города эти были осаждены, не смотря на слова г-на Ансело: Данциг, Гамбург защищались Французскими гарнизонами и, конечно, были с воротами. Гарнизон защищался даже с героическим бесстрашием и я был тому свидетелем. Если мы не боялись бы отплачивать г-ну Ансело, то заметили бы ему, что никогда не слыхать в России похвал нашему воинству в припевах водевильных; что у нас нет ни улиц, ни мостов, украшенных именами побед, одержанных Русскими войсками. Но я лучше люблю призвать в свидетельство Французских воинов, сражавшихся с Русскими; если они не откажут им в справедливости заслуженной, то без сомнения признают их храбрость с тою же добросовестностью, с какою Русские почитают Французские войска храбрейшими из всех тех, против коих сражались.
