Петр Вяземский
Письма из Парижа (1826-1827)
Говоря об описании литтературного обеда, данного г-ну Ансело в Петербурге, Русский автор указывает на противоречие Французского путешественника. Сперва сей последний говорят с справедливым уважением о чувстве общей радости, произведенной наградою, данною Государем Карамзину; далее, упоминая о погребении его, прибавляет он: справедливые почести были возданы ему; но сии почести, должно признаться, были обращены не столько к знаменитому писателю, сколько к тайному советнику, не столько к историку, сколько к государственному историографу. Кроме противоречия с прежними словами путешественника, Русский автор выводит и ложность подобного заключения, замечая, во-первых, что «Карамзин, в иерархии чинов, был не тайный, а действительный статский советник, что часто умирают особы этого чина, и еще важнейшего, но без ведома публики, которая не только не спешит почтить их данью уважения, но даже и внимания».
Замечая несбыточность анекдота о цензоре, говорит он, что какова-бы ни была строгость таможенников человеческого ума (douaniers de l'intelligence humaine), но не менее того цензоры у нас назначаются из профессоров и словесников и что ни один из них не мог-бы требовать от автора перемены, о которой Французский путешественник упоминает. «Кто бы ни был этот цензор», прибавляет возразитель, «но все понял бы он, что путешественник, который в письмах своих стал-бы говорить: я приехал в Лондон и остановился в улице Риволи, против Тюльерийского сада, ходил по Пале-Роялю; видел императора Наполеона и проч., – был-бы признан за беглеца из желтого дома».
Девятое письмо г-на Ансело так начинается: «Кому неведомо, мой любезный Ксавье, что Русский народ суевернейший из всех народов». «Исповедую неведение свое в этом отношении», говорит наш соотечественник. «Я доселе думал, что Испанцы и Итальянцы могли похвастаться этим жалким преимуществом». И против доказательств, приводимых путешественником, как-то: что Русский никогда не пройдет мимо образа и церкви, не сняв шляпы и не перекрестившись, наш соотечественник рассказывает о том, что видел в Италии: «там на распятии, стоящем посреди Колизея, вывешено об явление, что кто шесть раз приложится к этому кресту, тот выиграет 200 дней отпущения».
К словам Французского и Русского авторов можно прибавить, что народ наш, конечно, суеверен, но дело в том, что суеверие его заключается в некоторых обычаях, а не застраховано, так сказать, святостью религии, и потому безвреднее. Что-же касается до уважения Русского в предметах святыни, то можно привести в пример суеверного Ньютона, который всегда обнажал голову, когда произносил имя Бога.
«Нередко», продолжает г-н Ансело, «слышишь в церкви, как человек благодарит чудотворца Николая за покровительство его в совершении покражи невидимо». Русский автор выводит на свежую воду и эту небылицу, замечая, между прочим, что в наших церквах вслух не молятся. Другие доказательства г-на Ансело в суеверии Русском испровержены с равным успехом. Несообразности путешественника подтверждаются у него всегда свидетельством людей достойных веры, людей добросовестных (des personnes dignes de foi, de bonne foi); наш соотечественник смеется мимоходом над легковерием Француза, который доверял людям, желавшим, по видимому, посмеяться над ним.
В замечаниях своих на замечания г-на Ансело о Русском обществе, о разводе, размежевании обоих полов и проч. мы несколько разнимся с возразителем. Он соглашается в образованности Русских женщин, но отстаивает и нашу братью от обвинений Французских. «Если мужчины», говорить он, «страшились бы точно быть в сношениях с женщинами, опасались их превосходства, то не было бы более свадеб, мужья бегали бы от жен, братья от сестер и проч. и желающие вступать в брак были бы принуждены ехать в Париж и прибегать в посредству знаменитого г-на Вильома» [10].
Возразитель остроумно отшучивается, но, признаюсь, остаюсь при своем мнении впредь до решения дела.
Говоря о ранних женитьбах крестьян Русских, будто по приказанию и для выгод помещиков, Французский автор, по свидетельству тоже добросовестного человека, прибавляет, что это злоупотребление влечет за собою злоупотребление еще ужаснейшее, которое он, не обинуясь, распространяет и на весь народ. Русский автор сильно восстает против этого злонамеренного предположения, говоря: «вот, правило, основанное на чудовищном исключении, которое никак нельзя приписывать всей нации, ибо в таком предположении должно бы допустить ужасную безнравственность в помещиках и отступление религии, с совершенным развратом нравов в крестьянах».
