Петр Вяземский
Письма из Парижа (1826-1827)
Добросовестно показав тебе некоторые хорошие черты из книги г-на Ансело, жаль мне, что я должен по той же добросовестности изложить перед тобою недостатки и погрешности его. Путешественники любят давать мнениям и замечаниям своим объемы общие. Известен анекдот о Французе, который, проезжая через Немецкий городок, остановился в гостиннице для перемены лошадей и, увидя в ней рыжую хозяйку, которая била мальчика, записал в своей путевой книжке: «В здешнем городе женщины рыжи и злы». Этот анекдот может быть применен и в нашему путешественнику. Случалось ли ему, что в каком-нибудь Русском доме принят он был хуже в следующие разы, чем в первый, он тотчас вносит в свой журнал определение: «Русский начинает с того, что оказывается вашим искренним другом, скоро вы становитесь простым знакомцем, и тем кончится, что он перестанет вам кланяться». Положим, что автор испытал это на деле; не станем разбирать, кто виноват в этом, хозяин ли, или гость; но за чем же, если г-н Ансело напал на Русского, или даже на несколько Русских, которые не умели или не хотели поддержать вежливость и предупредительность, оказанные с первого приема иностранцу, заочно знакомому им по литтературному имени его, за чем же сейчас подводить всех иностранцев и всех Русских под один общий итог? Надеюсь, не столько для чести Русских, сколько для собственной чести автора, что и он в шестимесячном пребываний у нас умел сохранить знакомцев, которые кланялись ему до конца.
Ребячество некоторых наблюдений его доходит до неимоверности. Описывая Эрмитаж и упомянув о библиотеке Вольтеровой, в нем хранящейся и которой он не видал в подробности, за отсутствием того, у коего хранился ключ от неё, говорит он с забавною важностью: «Не могу приписать неблагосклонности путеводителя своего, или данным ему приказаниям, лишение, о воем сожалею, но тот, кому поручено хранение сих книгь, был в отлучке и никто не мог и не хотел бы взять на себя должность, на другого возложенную. Подобное неудобство встречается в России ежеминутно: в общественных ли заведениях, в частных ли домах, каждый имеет свою долю занятия и ответственности, за которые не переступает. Таким образом случилось мне однажды у знатного барина не допроситься стакана воды с сахаром, потому что человека, смотрящего за буфетом, не было, а между тех в самом доме насчитаешь до сотни служителей».
Что мудреного, что ключ от библиотеки Вольтеровой хранится в руках человека именно в ней приставленного и что другие должностные лица не взялись из угождения г-ну Ансело выломать замки книжных шкафов? Что же касается до другого примера, приведенного автором, то нельзя ли истолковать его следующею гипотезою: Наш путешественник – поэт; Французские поэты любят читать стихи свои; Француз не иначе примется за чтение вслух, как поставив перед собой графин с водою, стакан и сахар. Хозяин дома, в котором автор имел эту неудачу, может быть, не охотник до стихов вообще, или в особенности до стихов г-на Ансело, и для избежания чтения, ему угрожающего, он свалил беду на оплошного буфетчика. В этом случае сказать можно: les absens ont tort, mais les présents avoient peut être raison.
Некоторые из анекдотов, им рассказываемых, как и наблюдения его, отзываются каким-то малолетством, довольно странным в литтераторе, известном во Франции и довольно выгодно. Анекдоты его не любопытны и не верны. И тут вертится он около истины, но она ему не дается. Говоря например о строгости цензуры нашей, рассказывает он, что кто-то из Русских хотел издать путешествие свое во Францию в 1812 году, что цензура одобрила книгу, но с требованием, чтобы имя Франции было везде в ней заменено именем Англии, потому что Русскому неприлично признаться, что он в 1812 году путешествовал во Франции. Верим, что автор не выдумал этой нелепой сказки; но жалеем о нем, что он мог ей поверить, а еще более о том, который ему передал ее. В другом месте рассказывает он, что какой-то вор подменил пуком пустых бумажек пук ассигнаций, данных епископу за обряд бракосочетания. В таком плутовстве, если оно и было, нет ничего особенно замечательного, да и к тому же у нас епископы не венчают на брак. Книга кончается стихотворением: Воробьевы горы; тут более всего поэзии в свободе, с которою поэт переносит эту гору с места на место, То она очутится у него за заставою по Владимирской дороге, и тогда ведет в Сибирь; то она за Дорогомиловскою, и тогда представлен на ней Наполеон, приближающийся с войском к Москве и ожидаюший на ней депутатов с городскими ключами.
