Петр Сосновский
Коля-Коля-Николай
Вдруг с улицы раздался громкий крик, и мы услышали удар. Полкан бросился к Валере в комнату. Я побежал за ним. Брата в комнате не было. На полу валялась бутылка, из нее кровью разливалось вино. Собака, опершись передними лапами на подоконник, залаяла в темноту. Рядом с Полканом крутилась Майна и Шарик. Они жалобно выли.
4
Шел дождь. Он зарядил с утра. Мать посадила меня обзванивать родственников и сообщать им о смерти брата. Был будний день, и оповестить кого-либо было трудно. За Семеном мне пришлось съездить. Я с трудом разыскал его общежитие. Он собирался в институт на занятия. Семен меня понял, и не на какие занятия не поехал.
Отец сказал ему:
– Видишь, какое дело. Дурак-дурак ему бы жить и жить. Гусар – красавец – за такими девки гоняются, но водка – она сгубила его.
На похороны от родственников моей матери приехала тетя Надя. Рядом возле меня ходила тетя Валя, дядя Петя и их дети. Все они тыкались, не зная, что делать, мешали друг другу. Толка от них не было. Тетя Надя всех поставила на свои места. На то она и старшая сестра моей матери.
Ритуал прошел как надо. Я, пригласил на прощальный обед друзей брата. Не всех тех, которые мне были знакомы и часто встречались во дворе. Друзья, конечно, были бывшие, так как Валера последнее время ни с кем из них не поддерживал отношений. Тольяныч даже сказал:
– Странно все это, я думал, что Валера завербовался и уехал работать на какую-нибудь комсомольскую стройку.
Никуда Валера не уезжал. Мать не знала, что и говорить о сыне: одним она сообщала одно, другим другое, пока окончательно не запуталась. Она не могла объяснить причину смерти Валеры. Никто из нас не мог.
Тетя Валя после похорон, когда чужие люди разошлись, вдруг затеяла скандал:
– Это ты, ты сгубила парня! – набросилась она с обвинением на мою мать. Тетя Надя оттолкнула родственницу отца и так на нее гаркнула:
– А ты где была зараза, «москвачка чертова». Ты что не видела, парень спивается? Это наша порода, это не наша! Как ты можешь своим поганым языком такое говорить? Ты, это ты во всем виновата!
Мать была одинока. Тетя Надя это успела заметить, как только приехала. Она нутром поняла, увидела нашу жизнь и врезала тете Вале прямо под самый дых. Та осеклась, стала судорожно хватать воздух, пытаясь как-то ей ответить, но сказать тете Вале было нечего.
– Поехали отсюда! – закричала она и все – дядя Петя, Григорий и Виктор быстро принялись собираться. Моя мать, осмелев, крикнула вдогонку:
– А братца своего, что оставляешь? Мне он не нужен!
Отец, согнувшись, со страхом посмотрел вслед своей сестре Валентине Фоминичне, он знал, что она уже больше не приедет, и жалостливо шептал:
– Вера, Вера! Ну, разве так можно. Я ведь тебя люблю.
На глазах у отца появились слезы. Последнее время отец стал чувствительным и часто умилялся. Все его выводило из себя и прошлое и настоящее. Возможно – это было связано с болезнью. Отец готовился к смерти. Смерть сына его потрясла. Семен вовремя оказался рядом. Он нашелся, что сказать:
– Владимир Фомич, не мешайте разговаривать женщинам. Идемте отсюда, – и, двоюродный брат, подхватив отца под руку, увел его в соседнюю комнату. – Вас никто не собирается выгонять.
Тетя Валя и все ее семейство никуда не уехало. На улице шел дождь, к тому же время было позднее, и они остались ночевать. Правда, на следующий день их как ветром сдуло. Чуть свет поднялись и умчались к себе в Ногинск.
Тетя Надя не долго побыла у нас. Она торопилась домой в село.
– Хозяйство, – сказала она, – его не бросишь.
Но, прежде чем уехать Надежда Кондратьевна с каждым из нас поговорила и с мамой, своей сестрой и с отцом. Мне тетя Надя сказала:
– Коля-Коля-Николай будь самостоятельным. Ты уже взрослый. Через год глядишь и, в армию заберут. Не обманывай себя. Твоя мать думала, что меня обхитрила, а вышло себя. Я ведь подняла ее и Любу нашу младшую сестру. Мы с твоей матерью решили, что я поеду в Москву устроюсь там, а она останется с Любой. Через год-другой я, если она захочет вызову ее и Любу к себе. Время голодное, после войны нужно было как-то кормиться. Я поехала на «разведку». Твоя мать напросилась. Лучше бы я ее с собой не брала.
В Москве мы расположились у моей подруги. Когда настало время уезжать, Вера, твоя мать ни в какую: «Я день-два побуду» – сказала она. Я, дура, думала пусть побудет. Однако прошла неделя, другая, а ее все нет. После, мы с Любой получили от нее телеграмму: «Выхожу замуж, поздравьте!». Жить в селе, видите ли, она не пожелала – нашла способ избавиться и от меня, и от Любы – вышла замуж за того, кто ей подвернулся, за Владимира Фомича.
Мой отец был намного старше матери. Он задавал тон в семье, мать всю жизнь противостояла ему.
По прошествии многих лет я пришел к мысли, что матери нужен был другой мужчина. Ей бы в мужья дядю Мишу. Тот рад был подчиняться. Им в колхозе любой помыкал и ничего, дядя Миша слушался и делал все на совесть, как надо.
Отец, конечно, понимал мать, он даже пытался что-то сделать для нее. Но чувствовать себя сильной женщиной она при нем не могла. Того, что делал Владимир Фомич, было недостаточно.
Я и Валера формально были разделены. У моего брата не было матери, отец чуть, что кричал ей: «Не тронь парня, мой!» – у меня отца – мной распоряжалась мать. Правда, отец был не постоянен, нет-нет и вмешивался в мое воспитание, матери такое делать не позволялось. У нас не было крепкой семьи.
После смерти брата я стал главным и единственным. Теперь мне попадало со всех сторон. Однажды меня вывели из себя, и я как маленький запричитал:
– Валера, Валера зачем, зачем ты умер?
5
Мой отец тяжело переживал смерть Валеры и считал, что это он должен был умереть, а не сын.
– Успеешь, – кричала на него мать, – все еще впереди. Смотри, чтобы этот чего такого не натворил, и она бросала взгляд в мою сторону.
С кладбища мать вернулась другой. Она уже была готова поделиться и отдать часть своих прав на меня отцу. Поступок старшего сына ее напугал. Я сам был вне себя. Злосчастное окно отец закрыл наглухо и, чтобы его нельзя было открыть, снял ручки. Мы долгое время его боялись. Мать на карниз повесила темные шторы. Они очень были похожи на траурные.
Вера Кондратьевна была строгой матерью, а тут вдруг принялась за мной следить пуще прежнего. Я обязан был как можно быстрее стать дядей Колей. Жизнь мне стала невмоготу.
Однажды я не выдержал. Нарочно остался после работы в заводском скверике и с ребятами изрядно выпил. Решил, приду домой и устрою скандал. Но, доказывать, что я тоже человек мне не пришлось. Отец неожиданно слег: открылась язва. Мать, вызвала машину «скорой помощи» и она увезла его в больницу.
Я пришел не один. За мной отчего-то увязался один из моих собутыльников, товарищ по училищу и какая-то девчонка. Он, товарищ, когда я его спрашивал: «Слушай, кто это такая? – Отвечал: – Это Оксана! Сколько мне тебе раз говорить».
Товарищ куда-то пропал, а Оксана осталась ночевать, благо родителей не было дома. Легли мы отдельно. Однако оказались вместе на моей кровати. Среди ночи я не раз ее отправлял на пустующую постель моего брата. Но странно она, когда я вдруг вставал, мучимый жаждой, после перепоя, опустошить стакан воды, уже лежала рядом.
Трудно сказать, овладел я ею, или нет, но утром Оксана мне похвалилась:
– Ой, как хорошо было! Я, теперь с тобой буду жить.
Вот так, не понимая, что такое близость я стал мужчиной.
Девчонка оказалась настойчивой, прилепилась ко мне основательно. Своих родителей она обманывала во всю. Прежде чем остаться у меня на ночь Оксана звонила домой по телефону, кричала, жаловалась на транспорт и неожиданно заканчивала:
– Все, не ждите, остаюсь у подруги,– затем тут же бросала трубку.
Не знаю, с кем она там разговаривала, возможно, с матерью, но расправлялась быстро и четко: минута-две и вот уже дело сделано.
Отогнать ее я не смог, не хватило сил, и мне пришлось махнуть рукой. Мать скоро узнала о моей девчонке и хотела меня приструнить, ссылалась на отца. Однако это ей не помогло:
– Не кричи, – сказал я, – все будет нормально.
– Николай, ты же еще не совершеннолетний! Жениться всегда успеешь. Смотри, отец выйдет из больницы тебе несдобровать!
После я узнал, что он, к Оксане, отнеся спокойно, лишь поинтересовался ее возрастом.
«Хорошо, что не старуха – ровесница», – вот были его слова.
Скандал, который я хотел учинить и который не состоялся из-за болезни отца, состоялся несколько позже. Не знаю, что на мать нашло, но она вдруг неожиданно раскричалась и потребовала:
– Выгони ее сейчас же! Или я или она. Одно из двух.
Я отказался, тогда мать стала нападать на мою подругу и обзывать ее самыми последними словами:
– Шалава, проститутка…
Оксана не выдержала, схватила меня за руку и потащила вон из дома.
– Идем ко мне. Я все устрою!
Мать не унималась, ее слова еще долго звенели у меня в ушах, когда мы торопливо сбегали вниз по лестнице, шли по ночному городу, ощущая свободу и не думая о том, где остановимся. Не ожидала мать такого исхода. Она осталась одна. «Я даже ее брата увел – своего дядю Колю». Отец был в больнице и ничего исправить не мог.
Это был фактически побег из дома. Когда-то я уже совершал подобный поступок. Правда, я теперь был не один Я шел вперед, не обращая внимания ни на что, держа под руку Оксану. Мой язык не унимался, я говорил и говорил.
– Я знаю, куда мы сейчас с тобой отправимся! На вокзал. Сядем в поезд и катнем к моей родственнице – тете Любе. Она живет в селе. Я давно хотел…
– Нет! – сказала в ответ Оксана. – Уже поздно. Мы поедем ко мне домой. – Я, хоть того и не желал, был вынужден ей подчиниться и в качестве жениха предстать перед родителями девушки.
Оксана возражений от матери или от отца не ждала. Она все устроила так, чтобы лишь констатировать факт:
– Вот, – сказала девушка, – это моя, та самая, подруга, у которой я остаюсь, время от времени, на ночь. Я с ним живу. А сейчас мы устали, разговаривать не хотим и отправляемся на покой, – и она, схватив меня за руку, потянула к себе в комнату. Затем громко демонстративно закрыла дверь.
Я толком ничего не рассмотрел: ни квартиру, ни мать своей подруги, что она собой представляет, ни отца. Более близкое знакомство с родителями Оксаны состоялось позже. Ирина Петровна, в отличие от моей матери Веры Кондратьевны, старалась быть женщиной интеллигентной:
– Ну, как же так доченька, вы ведь с Николаем не женаты. Что скажут люди?
– Тогда мы будем спать на улице, – выдала Оксана, – или же отправимся в село к его тетке. – Ирина Петровна и слышать о тетке не хотела.
– Пошли Николай, – сказала мне подруга и дернулась в сторону двери, но Ирина Петровна вдруг вскочила, и закричала своему мужу:
– Александр Васильевич не пускай их. Пусть остаются. – И мы остались.
Оксана была единственным ребенком в семье. С ней было невозможно не считаться. Меня она ни разу не оставляла без внимания. До конца я так и не понял ее родителей. Они, конечно, с дочерью старались быть строгими. Возможно, это было связано с тем, что не все им в ее характере нравилось. Но изменить дочь нельзя было. Тут как говорят: «Что есть, то есть».
Я, что интересно, ушел к Оксане не один, а с дядей Колей. Без брата Николая мать жить долго не могла, порой мне казалось, что не я, а он ей был нужен, необходим, как воздух. Но отослать дядю Колю домой я не мог, без меня, не было и его.
Мать не раз побывала на заводе, где я работал. Она пыталась на меня давить через администрацию предприятия, не поленилась, разыскала в моей записной книжке номер телефона девушки и изо дня в день названивала мне, просила вернуться. Она чувствовала вокруг себя пустоту.
– Коля, ладно, приводи эту, свою. Я ругаться с ней не буду, клянусь тебе.
Я не выдержал. Мне стало жаль мать. Однажды я сказал Оксане:
– Слушай, поехали ко мне. Мать согласна на то, чтобы ты жила со мной. Я, так думаю, скоро должен выйти из больницы отец. Представь – он приедет домой, а меня нет!
Девушка возражать не стала. Мать ее встретила хорошо и долгое время нас не трогала. Однако так долго продолжаться не могло. Несоответствия, которые явно были между мной и дядей Колей, и которые, так как рядом со мной была Оксана, она видела, ее часто злили. Я хорошо знал свою мать и боялся, что она не выдержит и снова «взорвется».
Девушка, конечно, была не подарок. Но она отвлекала меня от дурных мыслей. Еще на меня благотворное действие оказывала водка. Окно, зияющее своей чернотой, манило меня. Я прилагал немало сил, чтобы не подходить к нему. Казалось, мгновение и я брошусь в него подобно брату Валере. О его поступке я старался не думать. Не думать было ох как нелегко.
Оксана не раз выводила меня из состояния депрессии. «Лечила» – упрямством. Мы с ней порой сталкивались как два камня. Я не понимал ее.
Во время застолья моя подруга могла выпить не меньше, чем я. Но, что было противно, в нее не лезло, а она лила в себя водку и лила – рюмку за рюмкой. После попойки еще хвалилась:
– Коля, а я ведь была на высоте, не подкачала, скажи – не подкачала ведь?
– Нет, не подкачала, – отвечал я и, забывая обо всем, окончательно переключался только на нее.
Курить девушка стала, также с оглядкой на меня. Хотя и раньше баловалась, но после встречи со мной вдруг засмолила как паровоз. Для отца Оксана была одним из предметов интерьера и ничем не отличалась от шкафа, стола или стоящего у окна стула. Он девушку не замечал, а тут как-то случайно поперхнувшись дымом ее сигареты, не выдержал:
– Оксана, ну как же так можно?
– Вот еще! Сейчас многие курят и ничего. Хотите, я выйду на балкон?
Мать вздыхала, провожая глазами неизвестно откуда взявшуюся невестку.
Мы были похожи характерами. Однажды про меня и Оксану старушки у подъезда так и сказали: «Два сапога – пара».
Мы дополняли друг друга и в быту, и на работе. Жизнь шла по инерции. Какой-то определенной цели в своем существовании я не видел. Чего мне хотелось? Трудно сказать! Мечты моей девушки также были просты и вульгарны.
Я на работе не горел. Мой брат Валера в отличие от меня был трудолюбив и смекалист, и, если бы не его поведение, а также пьянство, наверняка бы, он выбился в люди. Валера, в отца и в мать пошел, перенял трудолюбие с генами. Мне до него было далеко. Я думаю, специальность токаря была не моей – не подходила мне. Однообразие убивало: поставил заготовку в патрон, зажал, включил станок, затем отключил, вытащил деталь, проверил на размеры, бросил в ящик – и снова все сначала. Через пять-десять минут голова у меня уже гудела.
Мать бегала по общественным организациям хотела из меня сделать полноценного человека. Это меня еще сильнее злило.
Моя подруга работала контролером по качеству, принимала продукцию. Также, как и я, Оксана успехов не делала. Начальник на нее постоянно ругался. Девушка была невнимательна и часто пропускала брак. В ответ на его замечания она повторяла мои слова:
– Ничего страшного и так сойдет.
Эта фраза была девизом нашего существования.
– Да, – не раз говорила мать отцу, – не повезло нам с невесткой. Она также, как и наш сын без царя в голове. Ей бы праздно проводить время и не о чем больше не думать.
Мое пьянство пресекалось. Мать на меня давила. Я не мог, как Валера взять бутылку водки и распить ее в кругу своих друзей дома. Мне приходилось это делать прячась. Я отправлял Оксану в магазин. Она тихо приносила «пузырь» и прятала его в нашей комнате. Затем, когда родители укладывались спать, я закрывал на задвижку двери, и мы устраивали «оргию» – тихо надирались. Попойка меня взбадривала.
Однажды я пришел на завод с бодуна. Такое со мной случалось. Мастер на меня был зол из-за моей матери. Она довольно часто к нему обращалась, и он стремился ей насолить. Мое поведение ему показалось странным:
– Ну-ка дыхни! – сказал он.
У меня не было желания с мастером спорить, я хотел отшутиться, уладить все по-хорошему, но не тут-то было. Он напирал. Тогда я обиделся и накричал на него.
Дня два-три я на работу не ходил. Оксана, в знак солидарности также не пошла на завод. Нас разыскали и вернули. Меня перевели в другую смену к другому мастеру. Но это, конечно, положение не меняло.
– Не мой это сын, – часто кричал на меня отец. – Вот Валера тот был заводским человеком. А этот село. Твоя порода, – и он тыкал пальцем в сторону матери.
– Ах, моя, – в ответ на его слова распалялась мать. – Зря я за тебя вышла замуж. Только себя обманула. Где твоя сестрица – эта самая «москвачка»? Где? – испугалась, уехала и носа не кажет. Может мне тебя выгнать!
Причин для ссор хватало. Начинались они из-за пустяка. Казалось, все спокойно, ничто не предвещает беду, но вдруг матери под ноги попадается голодная кошка – уже шум, или же у отца разболелся желудок он не находит себе места, я же вернулся с работы «под балдой» – не трезвый.
– Ты совсем обо мне не думаешь! – тут же раздается крик отца. – Что нельзя хотя бы сто грамм принести? Сам вон напился, и свою напоил.
– Надоело, все надоело, – тут же раздавался в ответ голос матери, – и вы, и ваши собаки, вместе с кошками. Давно их уже разогнать нужно и освободить квартиру.
– Причем тут мы, причем тут собаки, – возражал обычно отец. Оксана не лезла в ссоры и часто меня от них избавляла, заставляя закрываться в комнате.
Собак у матери с удовольствием взяли бы на работе для охраны теплиц, да и кошек можно было пристроить, но отец упрямился. Все что бегало, лаяло и мяукало, ему напоминало о старшем сыне. Он и слышать не хотел, чтобы расстаться с живностью.
Не знаю, какой день для матери стал роковым, но она не выдержала и согласилась на предложение дяди Миши сантехника выпить. Согласились и ее подруги: тетя Маруся и тетя Сима. Правда, тетя Сима потом опомнилась. А мать удержаться уже не смогла. Сантехник постоянно подмигивал и предлагал:
– Бабоньки, еще давайте по рюмочке, еще!
Я сразу заметил произошедшие перемены. Мать сникла. Она перестала за мной бегать, донимать, дома, на заводе. Теперь дядя Коля для матери был уже не указ.
Однажды я, возвращаясь с работы, столкнулся с другом брата Валеры – Тольянычем. Он поздоровался и как-то странно посмотрел на меня:
– Пьяный что ли? – спросил Тольяныч.
– Пьяный! – ответил я.
– Ты идешь по стопам своего брата. Тебе хочется быть таким как он? Зачем?
– Да, хочется! Что я могу сделать? Мой отец пьет. Он пытается заглушить боли в желудке, у него язва. Врачи говорят он не жилец! Мать долго крепилась – запила. Ты знаешь, погиб брат Валера. А потом я представляешь не такой как дядя Коля – брат моей матери. У нас в семье у каждого есть причина, чтобы пить. Тетя Надя, когда уезжала, прямо так и сказала: «Ох, чувствую я, что скоро мне снова к вам приезжать. Не дай Бог – на похороны!» Вот я, может быть следующий на очереди!
– Дурак! – сказал мне в ответ Тольяныч, тут же развернулся и ушел.
6
У отца шли приступы за приступами. Однажды его продержали в больнице всего лишь неделю и, не долечив, вдруг выписали.
– Все, – сказал он нам, – меня отпустили, умирать. – Я им там, в больнице, – отец махнул рукой, – могу все показатели испортить.
В постели дома отец пролежал всего три дня и умер. Перед тем как успокоиться, он долго кричал. Мать бегала вокруг него. Ничего успокоительного у нас в доме не было, и она отправила меня за бутылкой водки. Очередь в магазине была огромной, нужно было отстоять не один час. Я бы не купил эту самую бутылку, но меня спас дядя Миша, сантехник, тот, который работал с матерью в колхозе. Он жил где-то здесь, недалеко от нашего дома. Я и раньше часто встречал его на улице.
Едва я заикнулся, что отец при смерти, кричит, как он, ни слова не говоря, сунул мне в карман четвертушку:
– На, неси ему, только что купил.
Дядя Миша весь дрожал. Ему самому нужна была эта бутылка, но он меня понял. Я попытался отдать дяде Мише деньги, но он воспротивился:
– Зачем, зачем? Я же от чистого сердца.
Мне было некогда разговаривать и я, развернувшись, побежал домой.
Мать сразу же выхватила у меня из рук бутылку, раскупорила ее и налила полный стакан. Она подбежала к постели и протянула стакан отцу:
– На, пей! – отец не мог даже приподняться. Вместе с матерью я помог ему и, чтобы он не съезжал, тут же подсунул под него подушку. Отец взял дрожащей рукой стакан и стал подносить его ко рту, затем вдруг с силой, откуда она только взялась у него, оттолкнул его от себя и закричал:
– Она, она эта проклятая водка разрушила нашу жизнь!
Мне запомнился этот момент. В его ногах валялся пустой стакан, на одеяле пятна от разлитой им водки, лицо было как из камня – застывшее, землисто-черное, рука безжизненно свисала с кровати вниз. Мать тут же упала на пол. Нет, она была в сознании. Просто от усталости. Я попытался ее поднять и перетащить на диван, подальше от отца. Она упиралась и что-то бормотала. Придя в себя, мать поднялась и пошла на кухню.
– Коля, Коля иди сюда, – услышал я ее тихий голос, – давай помянем отца. Пусть ему земля будет пухом!
После похорон отца я на работу не пошел. Этот проклятый завод у меня уже был в печенках. От него сердце ныло сильнее, чем от спиртного. В отличие от брата Валеры я предпочитал пить не вино, а водку. Она сильнее забирала. Я отключался, и жизнь была прекрасна. Оксана также бросила завод. Не знаю, что было причиной ее такого поступка. Она, вообще-то была ленивой. Я хотел работать, но мне сама обстановка на заводе не нравилась. Вот у матери я бы прижился. Как-то я ей так прямо и сказал:
– Мам, а что, если я к вам в колхоз пойду работать?
– Да ты что. Жить в Москве, а работать в колхозе. Тебя все засмеют. А потом не нравиться тебе одна работа найди другую. Сходи в бюро по трудоустройству. Рабочие везде требуются.
Конечно, я ни в какое бюро по трудоустройству не пошел. Чтобы мать не переживала за меня, вставал рано утром собирался и уходил из дома, затем проболтавшись по городу несколько часов возвращался назад.
Я был один. Оксана меня бросила. Ей родители запретили со мной встречаться, так как из-за меня она попала в милицию. Я, правда, тоже там побывал, но меня выпустили – выкрутился, а вот Оксана просидела в отделении всю ночь. Утром за ней приехала мать Ирина Петровна. Я ей сказал, что ее дочь в каталажке. Оксана за это на меня обиделась: «Так друзья не поступают, – сказала она мне, – подставил и доволен». – Конечно, я и не думал радоваться, не было причины. Однако доказать это я ей не смог.
Моя мать также, как и я была одинока. Мы были сами по себе. Она все чаще и чаще приходила выпивши. Мать больше обращала внимания на животных, бегавших у нас в доме, чем на меня. Она перестала меня доставать со своими нотациями, по поводу того, что я все делаю ей наперекор, чтобы только не быть похожим на дядю Колю. Семен появлялся у нас редко. Он работал инженером, учился в какой-то аспирантуре. Когда он приходил, мать подолгу его не отпускала из дома. Ей не с кем было поговорить. Семен действовал на нее успокаивающе. Может по причине того, что он говорил не громко. Я от него никогда не слышал крика. Да и не знаю, мог мой двоюродный брат вообще повысить голос, – возможно нет.
– Вот мой Коля, – говорила мать, долго удерживая в дверях племянника. Меня порой ее отношение к Семену расстраивало. Однажды я, напившись, не удержался и поколотил мать. Мне было, конечно, противно, но это уже после – когда я протрезвел. Она не удержалась и утром сказала мне:
– Вчера ты был невменяем. Махал кулаками, кричал на меня. Смешно вспоминать: «Я Коля, я Коля, а не он! Запомни это!» – Нет, ты не дядя Коля.
Мое самочувствие несколько улучшилось, когда я вновь сошелся с Оксаной. Она не могла долго на меня обижаться. У нас было много общего. Мы вдвоем и я, и она несерьезно относились к жизни, избегали трудностей. Нам хотелось весело прожигать дни. Надо мной не было контроля, я был человеком свободным, а Оксана после привода в милицию находилась у родителей под наблюдением. Ее мать Ирина Петровна однажды сказала мне:
– Коля, может быть вас поженить?
– Вот еще, – ответил я, – мы ведь несовершеннолетние. Ну а если бы вам было по восемнадцать лет, тогда как?
– Вот будет, тогда и поговорим! – закончил я разговор.
Однако пожениться мы не успели, потому что участковый милиционер разыскал меня через завод. Прежде выяснил, что я уже несколько месяцев не работаю. Затем, про то, что этот случай отлынивания от работы не первый. На меня в милиции подняли все документы о приводах, связанных с моим пьянством, и завели дело. Москва тогда готовилась к какому-то международному событию, кажется – к олимпиаде. Для этого в городе наводили порядок. Он заключался как в обустройстве Москвы, так и в освобождении ее от граждан, позорящих советский образ жизни.
Скоро я был осужден за тунеядство и отправлен в колонию для несовершеннолетних.
Колония мне заменила армию, так как осужденных тогда не призывали. Брат Валера, нарядившись в военную форму, вкалывал где-то в Казахстане на строительстве военных сооружений. Меня отправили поближе к Москве – на Урал, однако, как и он, я также работал на стройке. Потом мне навыки пользования топором, рубанком, стамеской, мастерком пригодились.
Из писем от матери я прочитал, что и моя Оксана, также угодила в колонию. Статья та же, тунеядство. Она вышла после меня и сразу же устроила мне скандал. Кто-то из наших общих друзей не удержался и рассказал ей о моих похождениях.
– Сволочь ты, – кричала на меня Оксана, – я значит в тюрьме, а ты шляешься с девками. – Ну, что ты Оксана, да я же мужик, сама пойми, организм требует, – оправдывался я.
День-два она меня отталкивала, не принимала, но затем успокоилась и подпустила к себе. Я сбегал за бутылкой водки и мы, как следует, отметили это событие. «Торжество» – если это можно так назвать проходило у меня в квартире. Водки мне не хватило, и я стал лазать по шкафам, разыскивая одеколон. В колонии у нас он шел на «ура». Я все перерыл, но ничего не нашел и вдруг услышал голос подруги:
– Николай иди сюда. Где ты ищешь? Смотри, вот и «Ландыш», и «Сирень», стоят преспокойно себе на комоде.
Я закрыл шкаф и побежал к Оксане.
– Дай сюда!
Она без слов передала мне плоский флакон. Я открутил пробку и стал пить. Она взяла другой флакон.
Поздно вечером пришла мать. Увидев, что ее одеколон весь выпит, она принялась нас ругать. Оксана отодвигала ее, лезла ко мне с поцелуями, кричала мне: «миленький Колечка, как я по тебе соскучилась в колонии». В голове у меня все перемешалось. Я упал на пол и заснул.
Погулять основательно после срока в колонии мне не дали. Пришел участковый милиционер и сказал:
– Николай, устраивайся на работу или же ты снова получишь срок. И запомни, заруби у себя наносу: вернуться в Москву ты больше уже не сможешь.
Участковый милиционер был прав. Это я понял поздно. Прежде чем угодить на второй срок я успел схоронить мать. Сейчас мне стыдно за то, что я ее не замечал. Она, как и я опускалась все ниже и ниже. Дядя Миша стал ее лучшим другом. Мать пила «горькую» аккуратно, после работы в своей же теплице. Ее подруга Сима ничего не могла сделать, другая – тетя Маруся сама спилась. О своем брате Коле мать вспоминала редко, а если и вспоминала, то уже пыталась силой меня заставить быть им.
Бессильной рукой мать, схватив меня за длинные волосы, тыкала головой в землю, и кричала:
– Ты, будешь у меня таким, как твой дядя Коля. Я заставляю тебя им быть.
Мне с матерью было трудно. Я, чтобы ее не видеть переселился к своей девушке Оксане. Там меня приняли с условием, что я буду работать. Мне, как я не хотел, пришлось снова пойти на завод. На работу меня не брали из-за статьи, и я сам обратился в милицию. Там, помогли. Я получил место. Моя работа была тяжелой. Я был поставлен на конвейер по сборке автомобилей. Я отработал всего одну смену и понял мне не выдержать. Странно думал я, как люди могут здесь работать месяцами, годами?
Прошло три месяца, и я сбежал с завода, да и не только с завода, но и от родителей Оксаны.
– Я, хочу жить с тобой, но твои родители чтобы были от нас подальше. Мне надоело терпеть их нравоучения. Там меня доставала мать, здесь они.
– Хорошо, – сказала Оксана, – пошли жить к тебе.
Матери дома не оказалось, хотя время было позднее. Я не выдержал и поехал к ней на работу. На проходной, в будке сидел сторож-старичок. Я подошел к нему и спросил:
– Вера Кондратьевна на работе?
– Да, а ты кто ей будешь? – спросил охранник и, не дождавшись ответа, взмолился, – забери ее сынок, спивается, жалко смотреть – хорошая работница. Сколько у нее похвальных грамот, медали есть и вот пропадает человек. Забери ее.
Я долго шел, петляя между теплиц, пока нашел ту, в которой находилась мать. Она была не одна. С ней рядом я увидел дядю Мишу сантехника и ее подругу тетю Марусю. Они сидели за импровизированным столом, составленным из ящиков, и пили. Я застал их в том момент, когда компания изрядна нагрузилась. Дядя Миша был среди них более трезвым и более спокойным. Его голос редко был слышен. Больше всех кричала тетя Маруся. Она была женщиной одинокой и постоянно об этом говорила.
– Я, я, как перст, а у тебя есть сын, – кричала она матери, – ты счастливая!
Мать долго держалась – она была женщиной сильной. Однако и она разошлась. Я ее такой еще не знал. Дядя Миша их успокаивал, целовал своим слюнявым ртом, гладил по головам и говорил:
– Бабоньки, все будет хорошо, давайте еще по маленькой выпьем и пора по домам. Уже поздно.
– А что там дома? – услышал я резкий голос матери. – Сын Валера гусар, красавец – дурак выбросился из окна. Ему жить и жить. Муж Володя и она заплакала – умер, оставил меня. А, что я могу? Я хотела быть сильной, но какая я сильная? Моя сестра Надька вот та сильная! Меня и младшую Любу хотели забрать в детдом. Она не отдала. Сказала, я их выращу, и вырастила.
Я стоял и смотрел на них издали и не знал, что мне делать.
– Бабоньки, – снова раздался голос дяди Миши, – давайте выпьем? Он вытащил бутылку и взглянул на нее. Все, пуста… Ладно, пора по домам.
– Стойте, – закричала мать, – я сейчас, – и, подхватившись, побежала прямо на меня. Я подумал, что она меня обнаружила, и быстро ретировался, прикрыв двери теплицы. Но нет, ей, оказалось, нужен был шкаф. Мать открыла дверцы и я, заглянув в теплицу, увидел, что она схватила темную бутылку. «Это же яд!» – мелькнуло у меня в голове.
– Вот, вот давайте по рюмочке выпьем этого славного зелья, и уже нам больше ничего не нужно будет.
– Да ты сдурела подруга! – услышал я голос тети Маруси.
Не думая, я тут же бросился к пьяной компании, схватил мать за руку, вырвал у нее темную бутылку и отбросил ее в сторону красно-кровавого месива тюльпанов:
