Петр Ингвин
Кваздапил. История одной любви. Окончание
«Моя Надя приехала»
Ну и сны. Сколько можно? Может, мне и это снится? Я сунул руку под одеяло и ущипнул себя.
Больно.
Это ничего не значит, я уже щипал себя раньше, и тоже было больно. Так же проверена версия про удивление. Обманывают нас господа ученые, на самом деле человек во сне удивляется, и еще как. Это не показатель. Другое дело, что позже проснувшееся сознание недоумевает и ужасается, почему откровенную чушь считало чем-то нормальным. Но удивления во сне тоже хватало. Как и боль, оно ничего не значило.
Во снах ко мне все время кто-то приходил. Если приходила девушка – все получалось замечательно. Может, это намек, чтобы и я куда-то сходил и что-то сделал, чтобы в реальной жизни тоже стало все замечательно?
Для начала нужно заставить себя встать.
А зачем? Что меня ждет? Очередные долгие часы в тоске и одиночестве. Что бы я ни сделал, Хадю не вернуть.
А Дашу? Созвониться и пригласить ее куда-нибудь – глядишь, и вышло бы что-то путное, как во сне.
А разве оно было путное? Даша – путная?!
Второй вопрос: а я сам – путный?
То-то и оно.
Чтобы забыть любовь или хотя бы как-то от нее отрешиться, существуют водка и другие девушки. Надо проверить, вернулась ли Даша, как это было в моем сне, или осталась в областном центре. Спрошу у Машки, когда вернется. Звонить ради этого не стоит, а то сестренка посчитает праздное любопытство за прямой интерес к подруге.
А разве он не прямой? После такого сна…
Все мысли распугал звонок в дверь. Даша?!
Одна часть сознания стремилась туда, во тьму прихожей, вторая требовала остаться. Но какой смысл оставаться и продолжать жалеть себя, непутевого? Зачем жить прошлым, которого не воротишь, если возможно сладкое бурное будущее?
Меня останавливала любовь. Любовь не умирает, а объект любви – да, к сожалению. Можно похоронить себя вместе с ним, а можно жить за двоих.
Моя любовь жива, и она говорит: ты должен быть счастлив вопреки всему. И если заставить себя быть счастливым, то однажды…
Хватит переливать из пустого в порожнее. Меня вынесло из постели. По пути в прихожую руки вделись в банный халат, и когда дверь приглашающе распахивалась, я завязывал на животе узел.
Глаза отказались верить.
– Ха…
– Тсс!
Приложив палец к губам, Хадя шмыгнула мимо меня в квартиру.
Яркие брюки и кофта, прямые длинные волосы вместо еще более длинной косы – она стала другой, но узнал я ее раньше, чем увидел изменения.
Дверь закрылась. В полутьме прихожей нас бросило друг другу в объятия. Мир растворился, словно был сном.
Нет, на этот раз сном было все остальное. Наш поцелуй стоил жизни. Живая Хадя была в моих руках. Она любила меня.
Явь оказалась лучше сна.
– Ты голый, – улыбнулась Хадя, когда в тесной возне мой плохо завязанный халат сам собой распахнулся, и руки Хади, под халатом скользнув мне за спину, обвили и прижали не менее крепко, чем я прижимал ее к себе.
– Ты под одеждой тоже голая. – Не лучшая тема для первых слов после невозможной встречи. Я срочно исправился: – Ты откуда? Я слышал…
– Посторонние думают, что меня похоронили, но никаких похорон не было, просто свадьба не состоялась. Слухи ходят разные, но это слухи. Дома я рассказала родителям о нас с тобой, и они, хоть не поверили сначала, а потом долго негодовали, в конце концов смирились и поняли меня. Они все утрясли, и сейчас я свободна.
– Это стоило денег?
– Больших. – Хадя посерьезнела на миг, но радость и мои руки заставили забыть о неприятностях, хотя бы временно. – Что может быть дороже счастья и жизни? Плохая живая дочь – лучше чем хорошая мертвая. Совсем недавно они потеряли Мадину. И Гарун был на моей стороне. Он очень хвалил тебя, рассказывал, как ты любишь меня. Втайне от всех он привез меня сюда. Родители скажут всем, что я вернулась на учебу, а потом – что собралась делать карьеру. Постепенно слухи утихнут, и можно будет заговорить о свадьбе. Мои родители – современные люди, они понимают, что в жизни возможно даже невозможное. Они хотели мне другой судьбы, но примут любую, которую я выберу сама. А я выбираю тебя.
Счастье переливалось через край, и все же я нашел силы спросить:
– Разве мусульманкам можно замуж за немусульманина?
– Какая разница, кто есть кто? Мы живем в двадцать первом веке. Никто не заставит меня жить с человеком, которого я не люблю.
– Но ты сбежала от меня как раз по этой причине.
– Я считала, что долг перед родителями выше собственного счастья, меня так воспитали. Потом перед глазами встал пример Мадины. Она мечтала о другой жизни, из-за этого все пошло наперекосяк. Мадина погибла из-за своих желаний, которым старые традиции не давали осуществиться. Каждый сам должен отвечать за свою жизнь. Мадине нужен был карнавал с фейерверком, а ее собирались запереть на кухне. Мне, наоборот, хочется домашнего покоя, но с тем человеком, которого я люблю и уважаю. Имам Шамиль говорил: «Если мужчина будет мужчиной, женщина будет женщиной».
– А еще он сказал: «Боишься – не говори, сказал – не бойся», – с глупой от свалившегося счастья улыбкой добавил я, не зря восполнивший информационный вакуум на тему Дагестана и его стержневых особенностей. – И «На дне терпения оседает золото».
– Именно! Жизнь показала, что лучше тебя мне не найти. Я люблю тебя. Именно тебя. Поэтому я здесь, назло традициям и обстоятельствам. Не они определяют нашу судьбу. Мы сами строим нашу жизнь и отвечаем за каждый поступок.
– Саня, ты скоро? – огорошил раздавшийся где-то рядом игривый женский голосок. – Кто там?
Хадя окаменела. Я, честно говоря, тоже. Дома никого не было!
Но я не заглядывал в родительскую спальню. Пока я спал, туда могли незаметно проскочить Машка с Захаром.
Тогда при чем здесь «Саня, ты скоро?»
Голос похож на Дашин. Неужели мне решили сделать «подарок», и теперь во второй спальне меня ждет «приятный» сюрприз?
– Кто это? – Хадя отпрянула от меня и попятилась к дверям. – Ты не один?
– Сам ничего не понимаю. Я был дома один. Подожди, сейчас посмотрю.
Два широких шага привели меня к родительской спальне. Я рывком распахнул дверь…
Сложенный для сидения диван тускнел желтым покрывалом. В комнате никого не было.
Я осторожно отворил дверь во вторую спальню.
Поверх измятого одеяла в моей постели заждавшейся звездочкой раскинулась Даша. Груди торчали, ущелье ног призывно сочилось желанием.
– Я соскучилась.
Ко мне потянулись липучие руки-щупальца, которые однажды (пусть и во сне) я так любил, что хотел остаться с ними навсегда, а сейчас ненавидел всеми фибрами, жабрами и канделябрами.
Сзади обреченно хлопнула закрывшаяся за Хадей дверь.
Бежать вслед и уговаривать? А смысл? Чтобы как в анекдоте – «Это не то, что ты подумала»? После того, что Хадя видела собственными глазами, ее не вернуть.
Я не звал Дашу, она каким-то образом пришла сама. Но в предыдущей наявульной жизни, где сон не отличался от яви, когда мне было невыносимо плохо, именно Даша превратила «плохо» в «хорошо» – и разве я тогда возражал?
Судьба отплатила той же монетой. Девушка, которая по моему желанию в тот раз из «плохо» сделала мне «хорошо», теперь из небывалого «сказочно» сделала «отвратительно». Зеркальный ответ. За все в жизни надо платить.
– Ты откуда взялась?!!!
Я орал что есть мочи – в крик вложил всю горечь катастрофы. Кулаки сжимались, сердце рвалось на части.
Даша удивленно хлопнула ресницами:
– Ты чего? Я жду продолжения, а ты ушел. Кто там был? Соседка за солью приходила? А соседка красивая?
На полу валялись свидетельства бурного времяпровождения.
Ничего не понимаю. Явь и сон перемешались. Кажется, я действительно схожу с ума.
В дверь позвонили – долго и требовательно.
Хадя вернулась?!
Я не успел броситься в прихожую, меня пригвоздило на месте, а по спине пополз холодок: по роскошной фигуре Даши прошла рябь, она коряво растянулась сразу во все стороны и оплыла кляксами лица, грудей, живота и бедер. Комнату заволокло серым туманом.
Через миг непроглядную завесу пронзил яркий луч, и картинка превратилась в другую – в невыносимо привычную, от которой хотелось выть и лезть на стену. В нашей с Машкой комнате я был один и лежал в кровати, хватая ртом воздух. В груди мощно стучало сердце. Недавняя жуть оказалась очередной проделкой подсознания. В лицо било утреннее солнце.
Все опять оказалось сном. Все, кроме звонка. Он был настоящим, потому что повторился. Почти сразу его сменил резкий стук. Настойчивый стук, в свою очередь, сменился грохотом, от которого дверь дрожала и скрипела деревянным косяком.
Открывать не хотелось.
А если дверь сломают? И, собственно, какая мне разница, кто за дверью? Хадя мертва. Кроме как во сне, она не придет. Остальные люди меня не волновали.
Я машинально потянулся за халатом, но не стал его брать. К черту халат. Ничего не хочу. Никого не хочу. Хочу тишины и покоя.
Поправив на себе трусы, я прошел в прихожую. Трусы – тоже одежда. Пляжная и спортивная. Возможно же, что я только что загорал и занимался спортом? Ну а то, что мятый и сонный – значит, много занимался и настолько устал. В общем, плевать, что обо мне подумают.
Я распахнул дверь. За ней стоял Захар – в джинсах, рубашке поверх белой майки и надетой задом наперед бейсболки. Он глядел на меня умоляюще, как смертельно больной на врача:
– Маша не отвечает на звонки, и я решил узнать – вдруг что-то случилось?
Меня будто ледяной водой облило. Куда же тогда делась сестренка?
– Я думал, она с тобой.
– Обычно мы встречаемся утром и идем гулять. Сегодня я ждал, но она не пришла. Телефон выключен. Уже несколько дней с Машей что-то происходит. У нее появились тайны, иногда она куда-то исчезает, а потом ничего не рассказывает.
– Хорошо, попробую что-нибудь выяснить.
Подавленный Захар ушел, а едва я набрал номер Машки и убедился, что телефон действительно выключен – дверь родительской спальни приотворилась. В щель выглянула явно неодетая Машка:
– Прости, я не хотела тебя будить и выключила телефон. Сейчас включу. Мы тут с другом… В общем, не обращай на нас внимания, мы будем тихо.
Дверь закрылась.
Я тупо изображал столб посреди коридора. Машка дома. С другом. И, можно быть уверенным на сто процентов, это не Захар, поскольку он только что ушел.
Или мои глюки продолжаются? Может быть, все это мне тоже снится? Войду к Машке – а там Захар. Почему нет? Даша же оказалась в моей постели, когда пришла Хадя?
Неправильно. Даша оказалась в моей постели, поскольку я хотел ее там видеть, и подсознание с удовольствием пошло навстречу. Я стыдился факта, что хочу видеть Дашу в своей постели, поэтому она приснилась вместе с Хадей, которую я хотел видеть больше, чем кого бы то ни было. Объяснение простое. И если сейчас, хотя я, конечно, в это не верю, сон продолжается, то за дверью родительской спальни с Машкой привычно окажется Захар. Блаженно раскинувшись на диване, он прикроется простыней, а Машка, витая с приятелем в запахе плотских утех, сморозит какую-нибудь чушь по поводу своей взрослости и моего тупого неприятия этого казавшегося ей незыблемым факта. В то, что Машка притащила домой случайного партнера, не верилось – пусть она и легкомысленная, но не настолько.
Я резко распахнул дверь. Машка без признаков одежды сидела на краю разложенного дивана и ждала загрузки телефона, а остальную часть двуспального сексодрома занимал…
Это оказался не сон.
Лучше бы сон.
На диване с Машкой был Гарун, его одежда валялась на полу.
– Ты чего?! – взвопила Машка, с визгом прыгая за Гаруна.
Находившийся в ступоре мозг все же сделал из произошедшего два заключения: она меня стесняется, и это хорошо, но она не стесняется Гаруна и считает его защитой от меня. Это плохо.
Выглядывая из-за широких плеч моего приятеля, сестренка затараторила:
– Выйди отсюда, извращенец, я же к тебе не вламываюсь, когда… Впрочем, ты хитрый, тебя на этом не поймаешь. Но я постараюсь, я поймаю и тоже вломлюсь! Или еще что-нибудь придумаю, обещаю!
В первой части речи Машка была права, своим поступком я выставил себя не в лучшем свете. Во второй части тоже права – как сказала, так и сделает, и меня ждут веселенькие деньки. Скорее всего, чтобы не портить себе жизнь, придется договариваться и «возмещать моральный ущерб» – выполнить очередной каприз или пойти на уступки там, где обычно граница дозволенного проходила твердо. Обидно. Но – сам виноват. Нечего верить в сны.
Гарун обернулся к Машке:
– Зайка, погуляй, пока большие дяди разговаривать будут.
«Зайка». Как-нибудь припомню своей дурехе, когда опять начнет права качать. Как все возомнившие о себе мелковозрастные, кто вопреки мнению действительно взрослых считает себя взрослыми и от этой несправедливости страдает комплексом неполноценности, сестренка ненавидела ласкательно-уменьшительные прозвища. Любое «Солнышко», «Котик» или «Рыбка» и им подобные (не говоря про смертельно обидную «Крошку») вызывало у нее аллергию, а у того, кто осмелится ляпнуть такое – синяк или вызванную более изощренными способами идиосинкразию на уменьшительные суффиксы до конца жизни. А на этот раз – ничего подобного. Сразу как бы забыв, что брата нужно стесняться (или не как бы, а чтобы снова обозвать извращенцем), сестренка вскочила исполнять высказанное мягким, но непререкаемым тоном распоряжение «друга».
Я отвернулся, но, когда она спрыгивала с дивана, успел заметить, как Гарун поводил ее нежным шлепком по заднице. Вышло у него это мило, любовно-ласково, почти по-родственному, словно они сто лет знакомы. А я точно знал, что никогда сестру и друга не знакомил, и пересечься они никак не могли – жили в разных городах, а когда Гарун приезжал сюда ко мне, Машка всегда находилась где-то в другом месте. Зная Гаруна заочно, как спасителя своей репутации и героя-защитника на «стрелке» с соседним двором, Машка никогда не видела его и не знала в лицо. И вот…
– Подожду на кухне. – Выходя, она солнечно улыбнулась Гаруну, а мне привычно показала язык.
– Нет. Погуляй на улице, я скоро приду.
– Хорошо.
Машка выскочила из комнаты, через минуту хлопнула входная дверь.
Гарун оделся и похлопал ладонью по краю дивана, приглашая сесть рядом.
Мы сели – с разных сторон, словно между нами сидит кто-то невидимый. До сих пор этим «кем-то» была Хадя. Теперь могла быть Маша. У меня многое вертелось на языке, но вина друга в отношении моей сестры накладывалась на такую же мою вину. Это заставляло молчать.
Гарун вытащил из кармана длинный раскладной нож, раздался щелчок, блеснул открывшийся клинок. Острие уставилось мне в живот.
Я давно знал, что будет именно так. К этому не привыкнуть, даже если готов. Но зачем в наши разборки вмешивать Машу?
– Я виноват.
– Хорошо, что ты это понимаешь.
– Но ты тоже виноват. И если бы я не был так сильно виноват, то не разговаривал бы с тобой, а ты летел бы сейчас с лестницы…
– Подожди, сначала скажу я. – Нож замер в руке бывшего друга. – Ты опозорил мою сестру. Из-за этого она мертва. Думаю, ты поймешь мои чувства, когда дослушаешь до конца. Я решил ответить тебе тем же. Я искал подход к Маше, для этого сошелся с рыжей Наташей из соседнего дома – девчонке сам черт не брат, обожает приключения и деньги. Я сказал, что хочу познакомиться с Машей. «Нет проблем, – сказала Наташа. – С тебя ресторан, с меня Маша». Твою сестру оценили в один обед в ресторане. Говорю это тебе, чтоб было о чем подумать. А главное, что за ресторан я действительно получил Машу. И снова не было проблем. Это тебе еще один повод подумать. Я сошелся с Машей, чтобы отомстить тебе. Я хотел сделать ей больно, чтобы потом тебе стало больно так же, как больно мне. – Гарун неожиданно сложил нож, бросил его на пол и отвернулся от меня. – Я не смог. Что-то во мне не дало сделать так, как задумано. Маша оказалась так похожа на Мадину… Хадю не вернешь. И Мадину не вернешь. Я вдруг понял, что с ними обеими все было бы нормально, если бы не кое-что вот тут, – он постучал пальцем себе по виску, – у них, у отца и у меня. У нас всех. Твоя жизнь – неправильная, но привлекательная, она заманила Мадину, слишком рано втянула Машу и сломала Хадю. Моя жизнь, как я ее вижу здесь, – Гарун еще раз дотронулся пальцем до виска, – не может дать того, что дает твоя.
– У твоей жизни, назовем ее традиционной, есть свои плюсы, – сказал я.
– А у твоей, назовем ее нетрадиционной, свои. Жаль, что они – два разных полюса, которые невозможно соединить. Одно нужно душе, второе – телу.
– Из этого и состоит жизнь – метаться между моралью и желаниями.
– Жизнь состоит не в этом. В чем она состоит, можно выяснять долго, а у нас разговор не о том. Вернемся к фактам. Сейчас мы с тобой как бы квиты, хотя для нас с тобой это неравнозначно. Ты переспал с моей сестрой, я с твоей. Разница в том, что моя мертва, а твоя жива.
Хотелось напомнить, что моя сестра – несовершеннолетняя, но этот довод не добавит чести ни одному из нас. Мы все «хороши» так, что пробу ставить негде.
– Мою сестру ты опозорил, а с твоей все как с гуся вода, – глухо продолжал Гарун. – Но это не имеет значения. Я не хочу мстить. Ты не представляешь, какое чудо растет у тебя под боком. Ты читал стихи, которые пишет Маша?
Я знал, где они лежат, а интереса не было. Мне, как выяснилось, вообще не была интересна жизнь сестры, только своя. Наверное, отсюда брали начало все проблемы.
– Не читал, – признался я.
– Зря. Ты многое бы о ней понял. Золушка, которой предоставили слишком много свободы, однажды превратится в принцессу, за которой встанут в очередь короли. Мне не хочется, чтобы такая очередь когда-нибудь появилась, а это воспитывается внешне и внутренне: ограничениями и укорами совести, которую нужно постоянно теребить, чтобы нудела и не давала спать. Грубо говоря, сейчас Маше, в ее возрасте, нужно ограничить свободу. Я прошу у тебя, как брата Маши, разрешения встречаться с твоей сестрой – встречаться в хорошем смысле, без всего этого.
Рука Гаруна брезгливо указала на диван и на пол.
Мне не верилось в дружбу студента четвертого курса и школьницы, в которой любовь предполагалась исключительно платоническая. Столько времени без удовольствий, к которым организм уже привык… Если Гарун сдержит слово – а до сих пор его нельзя было упрекнуть в обратном – значит, он будет искать разовых возможностей на стороне. Такое поведение – как раз в его натуре. По-моему, он будет искать, даже когда вступит в отношения и когда женится. Горбатого могила исправит, говорит народная мудрость. Для сестренки это плохо. Зато в течение всего времени, пока они будут вместе, Гарун удержит Машку от многих глупостей. Это хорошо и для нее, и для всех.
– Я гарантирую, – продолжал Гарун, – что буду защищать Машу от всего, в том числе от нее самой. И не ругай сестру, она тоже думала только о себе и хотела как лучше. Дальше мы с тобой будем действовать вместе – в память о Хаде и Мадине.
Гормоны и гармония
Наличие стержня в человеке, как в мужчине, так и в женщине, определяет отношение к нему других людей и, через это, будущее человека. Плохо, что в себе стержень не разглядеть, он заметен только со стороны. Как заметно и его отсутствие.
«Кваздапил. Наявули»
В дверь позвонили. Да неужели? Они хотят меня этим удивить?
Осталось выяснить, кем на этот раз будут неизвестные пока «они». Я никого не ждал. Мало того, мне никого не хотелось видеть. Кто бы ни пришел, открывать не тянуло, и я не собирался этого делать. Гарун с ножом или без ножа, алко-дилер дядя Саша, Захар, накачанный тестостероном и обиженный, что его объект для «потестеронить» эстрогенит с другим, скучающая Настя в поисках приключений, обезображенный и озлобленный Данила, ушлый и опасный Костя или приятная во всех отношениях Даша, обладавшая почти всеми достоинствами, кроме чистоты и чести… Кто бы ни пришел – не открою! Решено. Кто бы там ни был и что бы ни предпринял. Не-от-кро-ю. Назло всем. Может быть, во вред себе. Но – все равно не открою.
Такого сна у меня еще не было. Значит, это и есть явь – мир, в котором хоть что-то зависит от моего решения. Что бы ни приготовила судьба – фигушки тебе, накося выкуси! Пусть хоть дверь сломают, а я буду лежать и глядеть в потолок.
В телефоне булькнуло пришедшее сообщение. «Саня, это Даша. Я у двери. Открой, пожалуйста». Снова Даша. Уже проходили. Любопытно, повод у нее тот же, как во сне, или судьба вновь удивит? Узнать очень просто: нужно спросить, зачем пришла Даша, и ответ определит, что делать дальше.
Как в большинстве изрядно надоевших снов, родительская квартира была пуста, Машка отправилась к Захару, родители – на работу. На улице светило солнце и пели птицы. На улице – да. Но не на душе.
Я накинул на плечи халат, но даже пояс не завязал, мне было все равно. Трусы скрывали то, что у нормальных людей считается неприличным, а большего не требовалось. Нечесаный, неумытый, помятый – это все равно я, и пусть, как говорит Маша, принимают таким, какой есть. Это, конечно, неправильно, но верно. Диалектика. Другими словами – оправдание себя, что бы ни натворил и как бы ни накосячил из-за лени и глупости. Потому что у медали всегда две стороны – внешняя и та, которую окружающие, сволочи такие, не замечают. За это мы на них, гадов и мерзавцев, обижаемся. Потому что мы знаем правду, а они, будто ослепли и оглохли на все глаза и уши, ее в упор не замечают. Ну и пусть. Мы-то, самые лучшие в мире, правду знаем.
Я поглядел в глазок.
Черное платье до колен. Голые ноги. Прическа. В общем, все как в недавнем сне, только теперь – черное платье. Хоть что-то новенькое. Платье выглядело предельно откровенно, соблазнительность и сексуальность зашкаливали, все скрытое просилось наружу.
– Ты к Маше или ко мне? – спросил я через дверь.
– Маша сказала, что тебе плохо, и я подумала… Прости. Наверное, я не вовремя. Зря я пришла.
Маша была права, мне плохо. Плохо настолько, что Даша пришла очень вовремя и нисколько не зря – она могла сделать мне хорошо и даже очень хорошо. Клин клином вышибают. Взбаламученные мозги можно затуманить алкоголем или прочистить разнузданным и безудержным впихиванием впихуемого для снятия гормонального напряжения. В обоих случаях организму потом будет плохо, а душе – гадостно и противно. Это будет потом. Когда человеку плохо и можно сделать хорошо, обычно он выбирает «сейчас» вместо любого «потом». Психология (или психиатрия?) выигрывает у философии, а тактика у стратегии. Потому что мы люди, а не роботы. Увы.
Щелкнул отпираемый замок. Ни слова ни говоря, я втянул разодевшуюся, как в театр, Дашу в темную прихожую. Руки превратились в схлопнувшийся капкан, рот жадно съел помаду на ошарашенных губах. Впрочем, эти губы быстро ответили. Подключился язык.
Это значило «да» – однозначное и бесповоротное. Я подхватил Дашу на руки. Без платья она осталась уже на постели. Церемонии не требовались: мы были взрослыми и понимали, что нужно каждому из нас. Мне плохо, и ей плохо, минус на минус дает плюс – в это хочется верить, пусть разум понимает, что на самом деле все не так. Ну и что? Такая философия оправдывает любые безумства. «Безумству храбрых поем мы песню!» Ага. В чем тут, прошу прощения, храбрость? Это не храбрость, здесь другое. Как говорила одна книжная героиня, «Мне проще дать, чем объяснить, почему нельзя». В глубине души я боготворил тех, кто, как Хадя, знал, что объяснять ничего не надо, потому что «нельзя» в отношении женской доступности должно звучать как «невозможно». Зато «Даши» и прочие «Наташи», сами рыскающие в поисках добычи, очень нравились моему организму. Во сне Даша твердила мне: «Я ничего не прошу…» Вот и славненько, ведь я ничего не предлагаю. Идеальный союз. В нашем случае минус на минус дают крест и ставят его на возможных отношениях. Мне не нужны отношения. Мне вообще никто не нужен и ничто не нужно. Самое важное из сердца вынули, теперь мое сердце – просто мышца, которая гоняет кровь.
– Не испачкай! – взмолилась Даша, когда ее платье, содранное через развороченную прическу, я собирался бросить на пол.
В итоге платье улетело на спинку кровати, за ним отправилась стянутая с бедер ажурная вязь, больше на Даше ничего не было. Следующий поцелуй вышел неправильным, я целовал совсем не там, где недавно ел помаду. У Даши моя дерзость вызвала ликующий вой.
А мне было немного странно держать в руках и ласкать наяву то, что уже держал и ласкал во сне. Я знал о Даше больше, чем она думала. Сходилось, конечно, не все, причем далеко-далеко не все, но интуиция не подкачала, и основную часть реакций и желаний Даши я угадал правильно. В моем сне она сходила с ума от нежных касаний ворот, открывавших мне вход в мужской рай. Да что там открывавших, на деле давно открывших, просто еще не пройденных в реальной жизни. Но я не торопился. Мне нравилось нравиться – наверное, так же чувствуют себя красивые девушки. Приносить человеку блаженство, которое роняет его в параллельный мир – это отдельное удовольствие, а все, что для этого требуется – немного усердия губ и ловкости языка. Возможно, такое обхождение нравится большинству женщин, и жадное желание Даши – не исключение, а подтверждение правила, но сейчас я думал не об этом. Во сне такой подход вызвал ответную реакцию. Теперь, в благородных мыслях о том, какой я молодец, что делаю партнерше так приятно, я ждал: повторится ли увиденное в видениях? Интуиция вновь не подвела. В ответ на мои изощрения Даша в экстазе делала и позволяла то, чего я никогда не попросил бы сам. Просто не осмелился бы. А так – цель забыться достигнута, план по забытью выполнялся и перевыполнялся многократно. Воздух в комнате сгустился, и запахом, наверное, можно было морить клопов. Или, наоборот, заставлять их бешено размножаться.
Теперь, чтобы сон сбылся полностью, не хватало последнего. Вновь (и при этом впервые) оказаться внутри. Почувствовать себя и партнершу как нечто цельное и неразрывное, ощутить до боли в паху блаженство сопричастности и единения…
Какие, к чертям поросячьим, сопричастность и единение?! Опять слова, просто слова. Шелуха. Прикрытие. Желание воткнуть штепсель в розетку – вот и все единение. Душа и совесть закрылись на переучет в поисках недостачи, а меня, бездушную куклу, вел инстинкт. Я отдался ему полностью, потому что иначе душе, которая теплилась и рыдала где-то глубоко внутри, было больно. Любая мысль, пробившаяся в мозг, говорила, что я – последняя сволочь.
А разве я не согласен? Да, сволочь, именно последняя, за мной не занимать.
И я воткнул. Створки рая сомкнулись на основании, а внутри оказался ад. Жуткое пекло выжгло меня, превратив мысли в пепел, а остальные желания в дым.
Большего мне не требовалось. Будда был неправ, на самом деле нирваны достигнуть очень просто. Правда, потом вместо просветления наступает потемнение…
Ну и ладно. Я – обычный человек, до Будды мне далеко, у меня свои маленькие радости и большие беды.
Женщину называют сосудом греха. Это верно. Любая женщина – сосуд греха. Любая, кроме любимой.
Даша была для меня любой.
***
– Вообще-то, я хотела вытащить тебя из дома – погулять, сходить в кино…
Значит, вот почему она разоделась, будто на праздник.
Счастливое лицо Даши светилось невиданным облегчением, будто за нее сдали экзамен, к которому она не готовилась. Мы лежали потные и измученные и пытались вернуться в себя, на этот свет, в свои покинутые душами и разумом тела.
Сил не было. Совсем. Собственно, это мне и требовалось – как можно сильнее устать, чтобы вскоре заснуть. И тогда, возможно, мне опять приснится Хадя – любимая и единственная.
Странно звучит слово «единственная», когда лежишь в постели с другой, в которую только что справил инстинктивную нужду. Правда, это произошло через защиту латекса, но инстинкт так легко обмануть. В результате – он доволен, и я доволен. И Даша довольна. Не довольна только душа, но со счетом три-один не в ее пользу это не важно. Жаль, конечно, что ее голос во мне настолько мизерный, что не перевешивает даже одного удовольствия. Интересно: а как было раньше? Голос души был больше или меньше? Когда Хадя была жива – намного больше. В то время инстинкт не имел права голоса вообще, проблемы начались, когда ему дали это право.
– В кино? – Я с трудом повернул голову, чтобы смотреть Даше в лицо. – Я нарушил твои планы?
– Так тоже неплохо. – С довольным смешком она потянулась, и множество мягких конечностей, каплевидностей, губ и языков оплели меня, как паук муху.
А мухой в паутине быть совсем не плохо. Ничего не нужно делать, обо всем позаботится паук.
Меня обнимали теплые руки, по боку расплылась мягкая грудь, шею щекотали губы и волосы. Кажется, Даша еще что-то сказала. Это было не важно.
Ничего не важно. Все важное я оставил за дверью, когда впустил Дашу. Теперь важным было только продолжение удовольствия.
Вдруг захотелось выговориться. Ни Машке, ни родителям, ни друзьям такого не скажешь. Когда нужно излить душу, для разговора подходят две категории людей: первая – единственный в мире человек, самый любимый, который выслушает, все поймет и успокоит, и вторая категория – те, кто нам безразличен. Например, попутчики в поезде. Таксисты в другом городе. Партнеры на один раз. Ответ на вопрос, в какую из категорий отнести Дашу, был явно где-то на виду, но напрягаться не хотелось. Я подумаю об этом позже.
– Прости меня, – заговорил я, поглаживая облегавшую меня податливую плоть. – Я был глуп и туп, как пробка, и не понимал, что и зачем делаю. Точнее, делал, не подумав что и зачем. Я не подпускал к себе других, поскольку намечтал чего-то нереального. Жизнь поставила меня на место.
– Мне тоже плохо, – жарко перебила Даша, вжимаясь в меня. – Мне было так тоскливо и одиноко… Когда Маша сказала, что ты дома, что с Надей у вас не сложилось, я решила зайти. Причина проста: ты не такой как все. Ты умеешь сказать «нет» приятному, потому что оно приятно лишь на вид, а пахнет плохо. Ты думаешь на шаг вперед. Ты готов жертвовать своим счастьем ради счастья близких. Я понимаю, что пришла слишком рано, но потом будет поздно. Мне ничего от тебя не нужно…
В ухо втекал жаркий шепот, смысл с трудом пробивался сквозь завесу удовольствия, он был мне смутно знаком и все равно нравился не меньше, чем то, что обнимало меня и что обнимал я. От таких слов организм гордо надулся и опять захотел испытать замечательное «ничего от меня не нужно».
– Я хочу тебя,– сказал я.
Что-то внутри воспротивилось: «Что за гадость? Если уж говорить, то говорить самое главное: "Я люблю тебя"!»
Но я не люблю, я просто хочу. Даже не я, а что-то во мне. И что такое «я», если задуматься?
Нет, лучше не задумываться. Сотни миллионов людей не задумываются – и счастливы.
– А разве я возражаю? – Покорная моим рукам, Даша перевернулась на живот.
