Петр Дружинин
Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2
«В этой статье приведены лишь некоторые из фактов, говорящих о том, что низкопоклонство перед буржуазным Западом, некритическое восхищение буржуазной культурой, безразличный космополитизм, сведение русской литературы и даже творений ее величайших представителей – Пушкина, Горького, Толстого – к заимствованию у европейцев отмечают многие работы наших литературоведов. Книги профессоров Нусинова и Проппа – далеко не единичное явление. Это говорит о том, что целые участки нашего литературоведения, а вовсе не только отдельные авторы заражены низкопоклонством, связанным с потерей национальной гордости, с потерей чувства советского патриотизма.
Как могло получиться, что Академия наук и Институт мировой литературы, носящий священное для нас имя Горького, успели выпустить огромные тома, посвященные американской и английской литературе, и провалили всю работу по советской литературе? Почему до сих пор не сделано ничего для того, чтобы советская литература стала предметом действительно научного, действительно марксистского исследования? Почему написать хотя бы краткий очерк развития советской литературы и дать монографии о советских художниках слова труднее, чем заниматься кропотливым анализом творчества никому не ведомых третьестепенных деятелей буржуазной литературы XVII или XVIII веков, живших в Англии или во Франции? Почему до сих пор в “академических кругах” считается зазорным и ненаучным, когда авторы диссертаций пытаются избрать темами своих работ явления советской культуры?
Товарищ Молотов в своем докладе, посвященном 30‐летию Октября, говорил: “Нельзя считать случайностью, что ныне лучшие произведения литературы принадлежат перу писателей, которые чувствуют свою неразрывную идейную связь с коммунизмом”. В общем ходе истории культуры творения Горького и Маяковского, Алексея Толстого, Шолохова, Фадеева значат больше, гораздо больше, чем разные американские Мельвили и Ирвинги, Симсы и Эмерсоны, которым посвящено столько внимания в том же выпуске “Истории американской литературы”. Пора это понять и утвердить. Пора влить в наше литературоведение живой огонь современности.
Мы не собираемся охаивать всю нашу советскую науку о литературе. За годы советской власти общими усилиями наших передовых ученых сделано очень много для того, чтобы правильно донести до народа творения русских классиков, дать им обстоятельный классовый и эстетический анализ, очистить их творения от лжи и фальши, которыми их обволакивала буржуазная наука. Наше литературоведение разрабатывает теорию социалистического реализма. Наша живая, активно действующая критика есть инструмент политики партии в области литературы. Но с теми недостатками литературоведения, о которых я говорил выше, дальше мириться нельзя.
Пора покончить в нашей литературной науке с ползаньем на брюхе перед западными образцами. Пора научиться по-настоящему гордиться великими ценностями нашей русской классической культуры, литературы, а также культуры братских народов СССР и родственных нам славянских народов, литература которых, к стыду нашей науки, даже еще не начала как следует изучаться. Пора нашим литературоведам распроститься с ошибками прошлого.
Пора понять, что нет писателей всечеловеческих, без классовых и национальных корней. Пора раз и навсегда расстаться с пережитками сравнительной, историко-культурной школы. Пора понять, что не пресловутые литературные “влияния”, а живая историческая практика классовой борьбы определяла и определяет историю литературы»[98].
Приведенные выдержки из статьи А. К. Тарасенкова даже сегодня производят серьезное впечатление; для современников оно было еще более тяжким. Эта статья, по сути, разверзла шлюзы «критики», и все события в ленинградской науке о литературе с весны 1948 г. представляли собой настоящий погром, закончившийся к маю 1949 г. пепелищем.
Надо ли говорить, что главный читатель страны остался доволен такой статьей? Об этом свидетельствует сам автор: «После того как я сделал в конце 1947 года на партсобрании ССП доклад о низкопоклонстве в литературоведении, Фадеев советовал печатать его. Сначала я сомневался, потом напечатал статью в “Новом мире”. Сталин похвалил мою статью»[99].
А сам А. А. Фадеев написал по этому поводу А. К. Тарасенкову следующую записку: «Толя! Если бы не я, ты просто положил бы свою статью в стол. Я тебя буквально вытащил “из грязи в князи”. То-то![100].
В 1949 г. эта статья в несколько измененном виде вошла в сборник работ А. К. Тарасенкова «Идеи и образы советской литературы», выпущенный в свет издательством «Советский писатель»[101].
А. К. Тарасенков, творчески ретранслируя текущие настроения руководства страны, не был одинок – он был представителем целого отряда пропагандистов. Применительно к работе высших учебных заведений таким программным выступлением явилась статья заместителя министра высшего образования СССР А. М. Самарина «Высшая школа и борьба за приоритет советской науки» в мартовском номере «Вестника высшей школы».
Повышение идеологического градуса было очевидным:
«Растленная буржуазная наука стремится распространить свое тлетворное влияние не только на народы своих стран, она протягивает свои грязные щупальцы к нашей передовой советской науке. Буржуазные ученые приходят в бешенство от одного упоминания, что принцип партийности является основой развития не только науки социалистического государства, но всякой науки вообще. Воплями и лживыми утверждениями о беспартийности, о надклассовости науки ученые капиталистических стран, эти верные прислужники империализма, стремятся внести разброд в ряды прогрессивных ученых. ‹…›
Нашей науке, литературе чужды аполитичность и безыдейность. Изложение любой дисциплины должно быть построено на основе марксистско-ленинской теории, в каждой дисциплине должно быть подчеркнуто преимущество советского строя, обеспечившего невиданный расцвет науки и техники нашей родины.
Не нам преклоняться перед Западом! Не нам, представителям великой страны, где сбылись пророческие слова В. И. Ленина, сказанные на VIII Всероссийском съезде Советов: “Если Россия покроется густой сетью электрических станций и мощных технических оборудований, то наше коммунистическое строительство станет образцом для грядущей социалистической Европы и Азии”.
Советские ученые, вооруженные великим учением Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина, гордые за успехи нашей Родины во всех областях хозяйственного и литературного строительства, вдохновляемые и руководимые гением Сталина, в непримиримой борьбе с тлетворной буржуазной идеологией обеспечат дальнейшее мощное развитие нашей социалистической культуры.
Советские ученые – воспитатели народной интеллигенции – еще выше поднимут знамя передовой советской науки, с честью понесут его по пути к коммунизму»[102].
Этнографы подхватывают знамя критики В. Я. Проппа
Наиболее серьезные проработки начала 1948 г. были устремлены на В. Я. Проппа. Причем критиковали его не только как филолога, но и как этнографа:
«Дискуссия о теоретических недостатках и задачах советской фольклористики, проведенная в Институте этнографии Академии Наук СССР в феврале – марте 1948 г., вскрыла явно неблагополучное состояние советской фольклористической науки. На этой дискуссии была разоблачена антимарксистская сущность псевдоисторических построений школы А. Веселовского, его концепции первобытного синкретизма, формалистической основы его концепции родов поэзии, представляющие не что иное, как эклектический вариант идеалистической формалистической схемы поэтических родов в эстетике Гегеля. Была вскрыта также формалистическая сущность теории исторической первичности психологического параллелизма, начисто отвергаемой современными данными науки об искусстве первобытных народов. Вместе с тем обнаружилось, что отдельные советские литературоведы и фольклористы берут под защиту вредную буржуазно-либеральную концепцию этой школы и даже пытаются установить “близость” положений Веселовского к марксизму… На этой же дискуссии была разоблачена антимарксистская сущность исследований В. Я. Проппа, проповедующего в своей “Специфике фольклора” и в книге “Исторические корни волшебной сказки” идеалистические теории Леви Брюля о первобытном мышлении и взгляды на фольклор скандинавско-финской формалистической школы сказковедения. Несмотря на то что В. Я. Пропп протаскивает в науку фольклористики антиисторические взгляды и методы исследования, он имеет последователей и защитников среди советских фольклористов»[103].
В Москве в Институте этнографии В. Я. Пропп был проработан заочно:
«Заседание 9 февраля было посвящено обсуждению книги проф[ессора] В. Я. Проппа “Исторические корни волшебной сказки”, изданной в 1947 г. Ленинградским государственным университетом. С критическим разбором этой книги выступил М. М. Кузнецов, который прочитал написанную им совместно с И. П. Дмитраковым рецензию “Традиции идеалистической фольклористики в работах проф[ессора] В. Я. Проппа”. Все выступавшие в прениях согласились с основным положением докладчика, утверждавшего, что проф[ессор] Пропп стоит на идеалистических позициях и что его методология не имеет ничего общего с методом марксизма-ленинизма. В процессе обсуждения были вскрыты существеннейшие недостатки, присущие как этой работе проф[ессора] Проппа, так и его прежним работам»[104].
В прениях выступили И. И. Потехин, В. И. Чичеров, С. А. Токарев, Е. В. Гиппиус, Л. Г. Бараг, А. М. Смирнов‐Кутачевский, итог обсуждения подвел С. П. Толстов.
А когда к лету 1948 г. страсти несколько улеглись, вышедший в июне номер журнала «Советская этнография» напечатал текст давних оппонентов В. Я. Проппа – М. Кузнецова и И. Дмитракова, озаглавленный «Против буржуазных традиций в фольклористике». То была прочитанная ими в Институте этнографии Академии наук СССР рецензия «Традиции идеалистической фольклористики в работах проф[ессора] В. Я. Проппа», посвященная «Историческим корням волшебной сказки»; только заглавие пришлось несколько заострить – все-таки это уже было не клановое научное заседание, а публичная критика.
Нет смысла повторять обвинения, которые уже многократно были предъявлены Владимиру Яковлевичу и развернуты в упоминаемой статье во всей своей полноте; ограничимся лишь цитированием выпада в адрес ленинградской филологии:
«Книга В. Проппа выглядит не как советская, а как иностранная книга. И если задаться вопросом, каковы ее идейные истоки, то мы получим ясный и недвусмысленный ответ – тлетворное влияние упадочной науки буржуазного Запада. В работе отчетливо выступает эклектичное смешение положений финской школы – Леви-Брюля, Дюркгейма, Сентива и других. Все это соединяется с вульгарным механистическим, антиисторическим социологизированием. И те похвальные намерения, которые прокламировал проф[ессор] В. Я. Пропп в своем предисловии к книге, оказались невыполненными. Фольклор в книге В. Я. Проппа потерял свое общественное и национальное значение. Фактически получилось, что книга В. Я. Проппа есть попытка сокрушения и развенчивания русской волшебной сказки.
Неудача исследования В. Проппа очень поучительна. Прежде всего она наглядно показывает невозможность успешного решения вопросов, когда исследователь исходит из заведомо порочных теоретических основ. Но одновременно эта неудача говорит и о другом, может быть, не менее важном. Книга несет на себе марку Ленинградского государственного ордена Ленина университета. Проф[ессор] В. Я. Пропп в предисловии к книге ссылается на теоретическую поддержку ряда ленинградских ученых. Спрашивается, почему же никто из филологов Ленинградского университета, никто из ленинградских фольклористов, наконец, никто из ленинградских этнографов не выступил до сих пор с серьезной, принципиальной, большевистской партийной критикой этого труда? Казалось бы, кому-кому, а ленинградским ученым следовало бы в первую очередь выступить с критикой работ своего коллеги, ибо В. Я. Пропп на протяжении более чем двух десятилетий упорно и настойчиво проводит свои явно ошибочные взгляды. Своевременная принципиальная критика несомненно помогла бы исследователю избежать серьезных ошибок. Объективно же получилось так, что ленинградские филологи стали на путь замазывания, замалчивания ошибок В. Я. Проппа, что привело к плачевным результатам»[105].
Причем сам Институт этнографии, находившийся в Москве, страдал от такой критики тоже достаточно сильно – коллективу института, а особенно сектору фольклора, ставилось в вину некритическое отношение к книге ленинградского ученого:
«Порочность методологии В. Я. Проппа была очевидной. Но фольклорный сектор Института отвечал на книгу проф[ессора] Проппа молчанием, проходил мимо его работ. Это молчание было связано с общими недостатками теоретической работы сектора»[106].
В Пушкинском Доме, напротив, Владимира Яковлевича почти не упоминали, поскольку еще в конце 1947 г., на волне критики, решением бюро Отделения литературы и языка АН СССР он был освобожден от должности старшего научного сотрудника сектора фольклора, которую он занимал по совместительству с мая 1945 г. Это решение 20 февраля 1948 г. было проведено приказом по ИЛИ[107].
Дискуссия об А. Н. Веселовском исчерпана
Естественно, что разворачивающиеся события должны были наконец-то окончательно закрыть сильно затянувшуюся «дискуссию» о Веселовском. Как мы подробно писали во третьей главе, жирная точка была поставлена 11 марта 1948 г. газетой ЦК ВКП(б) «Культура и жизнь».
Однако предшествующие этому моменту события имели серьезное значение и далеко идущие последствия для ленинградских историков литературы.
Январский номер журнала «Октябрь», открывавшийся большой статьей В. Я. Кирпотина «О низкопоклонстве перед капиталистическим Западом, об Александре Веселовском, о его последователях и о самом главном»[108], кроме вопроса о мировоззрении А. Н. Веселовского, касался и его последователей.
Стоит отметить тот факт, что среди «попугаев Веселовского», которых по ходу препарирования бездыханного тела академика ощипывает В. Я. Кирпотин, мы видим следующих представителей ленинградской филологии: М. К. Азадовского, М. П. Алексеева, В. А. Десницкого, В. М. Жирмунского, покойного А. С. Орлова… Но с особым наслаждением он начинает топтать одного из наиболее значительных русских ученых-романистов ХХ в., ученика А. Н. Веселовского – академика В. Ф. Шишмарева. Такое рвение объясняется также и тем обстоятельством, что к В. Ф. Шишмареву автор испытывал к тому же чувство большой личной неприязни. Именно цитаты из работ Владимира Федоровича становятся поочередно мишенями для тщательного идеологического разбора.
Одновременно с выходом «Октября» к этой теме обратилась и «Литературная газета». 14 января 1948 г. она поместила на своих страницах статью уже вовлеченного в «дискуссию» М. М. Кузнецова «А. Н. Веселовский подлинный и приукрашенный». Автор не преминул назвать некоторых «попугаев»:
«В статьях и комментариях советских литературоведов к современным изданиям Веселовского, а также в посвященных ему отдельных исследованиях обычно скороговоркой сообщалось о теоретических пороках ученого и, наоборот, не жалелось красок для расписывания его заслуг. Веселовскому придавался “околомарксистский” вид. Так обстояло дело в статьях и работах акад[емика] В. Шишмарева, проф[ессора] В. Жирмунского, доц[ента] А. Соколова, проф[ессора] В. Проппа и др. ‹…›
Партия учит нас смотреть в будущее, опираться на все передовое, прогрессивное, выносить приговоры событиям и фактам действительности с позиций завтрашнего дня. Но есть еще в нашей среде ученые, которые никак не расстанутся с вчерашним днем науки, силятся протащить в наше сегодня обветшалые догмы прошлого, воскурить во что бы то ни стало фимиам отжившему, безвозвратно ушедшему. С этим надо кончать решительно и бесповоротно»[109].
То, что надо кончать решительно и бесповоротно, было очевидно: нерешенность вопроса зияла дырой в кумачовом тряпье идеологии. Исключительно этим обстоятельством можно объяснить инцидент, произошедший 4 марта 1948 г. на расширенном заседании правления ЛО ССП СССР:
«Состоялось расширенное заседание правления Ленинградского отделения Союза советских писателей совместно с активом. Собравшиеся с интересом выслушали доклад главного редактора “Литературной газеты” В. В. Ермилова. Он сделал обзор выступлений газеты за последнее время, подчеркнув, что она призвана стать боевой трибуной писательской общественности. Для этого созданы все условия»[110].
Еще 31 июля 1947 г. Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О “Литературной газете”», которым эта еженедельная газета превращалась из литературной в общественно-политическую и литературную, с периодичностью дважды в неделю и тиражом в полмиллиона экземпляров, в десять раз превышавшим прежний[111].
Среди многочисленных выступлений в прениях, сводившихся к славословию обновленной газеты и ее редактора, диссонансом прозвучало выступление одного из участников, который коснулся статьи С. Г. Лазутина с критикой книги В. Я. Проппа[112], напечатанной еще до реорганизации газеты:
«“Литературная газета” из сухой и ведомственной превратилась в боевую и яркую газету, и сейчас читают ее не только профессионалы-литераторы, но и филологи, врачи и даже математики, она стала газетой советской интеллигенции, и в этом ее огромное положительное значение.
В частности, “Литературная газета” очень много статей посвящает литературоведению и филологическим наукам, много статей сыграли большую роль в развертывании дискуссий по самым разнообразным вопросам.
Я бы хотел сделать несколько частных замечаний в связи с теми рецензиями и статьями, которые появились в газете, имея в виду, что не всегда они бьют в цель. Правильно ставятся вопросы, но статьи, которые там появляются, решают проблемы сегодняшнего дня иногда на очень низком уровне. В частности, книга Проппа – “Исторические корни сказки”. Рецензия Лазутина дает необъективное отражение, потому что Лазутин, фактически приписывая цитату из Маркса Проппу, бьет по этой цитате Маркса. Он наряду с этим отрицает неверное положение Проппа, который стремится в сказках увидеть отражение низкопоклонства и отрицает стадиальность развития марксизма. Так в фольклоре обнаружено низкопоклонство. Это очень важная проблема. Все фольклористы Москвы и Ленинграда, которые писали и пишут, оказались в числе этих представителей низкопоклонства.
Однако я вовсе не думаю, что видные советские фольклористы заражены этим низкопоклонством, в частности Азадовский, который в одной из своих статей утверждал, что Пушкин в своих сказках использовал не только сюжет, взятый от своей няни Арины, но из немецких источников. Что же делать, если Пушкин действительно читал сказки братьев Гримм во французском переводе и они сохранились в библиотеке Пушкина.
Не так нужно ставить вопрос о низкопоклонстве. У нас фольклоризм сводят к проблеме: кто у кого списал. Если так рассматривать, то А. К. Толстой самый народный поэт»[113].
С таким вольнодумством уже давно пора было кончать. Это и было сделано в редакционной статье газеты «Культура и жизнь» от 11 марта 1948 г. Итог многомесячным прениям был подведен: критикуемое учение А. Н. Веселовского было объявлено еретическим. Теперь пришло время расправляться с его сторонниками.
Ольга Михайловна Фрейденберг писала в те дни:
«Кампания против Веселовского принимала характер наводнения. Тщетно мы искали в этих поношениях логики.
То трубили, что наша-де наука, русская, отечественная наука… традиции… у!.. шапками закидаем. Кто не горланит о традициях, о самобытности, о великих русских ученых – в морду. Вознесенский сделал из университетского коридора “аллею славы”: соорудил ниши, в нишах поставил на постаментах статуи русских ученых, и среди них – Веселовского.
То – долой Веселовского, ату его, травить, бить, топтать. ‹…› Затем Веселовского на время оставили и взялись за музыкантов. Нельзя передать, какую сенсацию вызвало опозориванье Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна, трех святителей советской музыки. Партия сделала вид, что только что услышала их произведения. ‹…›
Вскоре опять пошел Веселовский. В каждой газете, в каждом журнале клокотали против Веселовского и поносили всякого человека, ссылавшегося на Веселовского. Тучи сгущались. Казалось, дышать больше нечем, а становилось еще хуже»[114].
