Петр Александрович Ефремов
Ужин в центре
Узор песчинок что-то разрушило, по нему прошли полосы.
Лу́на водила крошечными декоративными граблями по белому песку настольного японского сада внутри черного деревянного подноса.
Поднос стоял на журнальном столике в холле отделения Национального военно-медицинского центра имени Уолтера Рида. Она сидела на диванчике, я рядом в коляске.
Путь до Мэриленда давался мне тяжело, и хотелось спать. Это была третья поездка. Мы созванивались с женой Анхеля, Кэти, и я был в курсе его состояния, но не навещать его я тоже не мог. Его лечащий врач и завотделением восстановительной терапии доктор Фобетор не давал никаких прогнозов, но уделял Анхелю максимальное внимание и вообще с особым тщанием относился к ветеранам Центра. Анхель находился на восстановительной терапии уже восемь месяцев. Лежал, иногда казалось, что он приходит в сознание и речь его становится почти осмысленной. Он сильно похудел. Пальцы его стали тонкими. Волосы на висках сильно поседели, хотя ему сейчас всего двадцать шесть. Я, наверное, сильно бы расстраивался после каждой такой поездки, если бы сам не находился в полной заднице. Параплегия7 началась сразу после перелома, три операции. Боль почти ушла, но восстановление в моем случае было невозможно. Лу́на переехала ко мне, но я все чаще понимал, что она уже устала и намучалась. Пока не хотелось думать о том, что будет дальше.
– Мистер Рэдфорд, – раздался голос доктора, и он подошел ко мне и протянул руку.
Я знал, что он классный спец, только от него мне становилось как-то не по себе. Внешне он больше походил на патологоанатома, чем на врача. Странный такой. Он все время немного улыбался вне зависимости от предмета разговора. Док проводил меня к одиночной палате Анхеля, по дороге расспросив о моем состоянии.
Когда я закатил в палату свое кресло, Анхель сидел на краю койки. Сутулый и высохший. Со щетиной, похожей на дорожную пыль.
– Здорово, старик! – Я сел рядом и стал с ним разговаривать. Обычно я проводил у него около сорока минут. Говорил, будто ничего не произошло, рассказывал истории, проговаривал воспоминания, иногда читал вслух.
Анхель отвечал короткими фразами. Он как будто понимал, что хочет сказать, но сознание его штормило, слова не складывались в предложения. Получалась околесица с отдельными фрагментами, похожими на человеческую речь.
Я прервал свою болтовню и отпрянул назад, когда Анхель схватил меня за руку костлявой кистью.
– Не надо. – Он таращился на меня, прямо в глаза. Взгляд его смотрел насквозь. Словно он видел перед собой какую-то иную реальность. Страшную. Как будто он что-то пытался мне сказать, но никак не мог это произнести.
– Ы-ы-ы, э. – Анхель часто задышал и стал быстро оглядываться по сторонам, затем посмотрел на меня с каким-то отчаянным сожалением, и по его левой щеке покатилась большая слеза, казавшаяся совершенно детской.
– Старик, прости, я не понимаю! Я позову медсестру.
Тут взгляд его скользнул на медицинское судно, стоявшее у кровати. Анхель выпрямился и указательным пальцем ткнул в его сторону.
– У-у-ыы, – протянул он жалобно.
– А, все понял, сейчас позову сестру. Потерпи, старик, – сказал я и начал катить свое кресло задним ходом.
– Ннниии ннннад эыы, – процедил Анхель, еще раз ткнул в судно пальцем, и лицо его перекосило страхом и болью.
Я остановился и посмотрел ему в глаза, потом на судно, потом опять на него.
Какое-то смутное неприятное ощущение заскрипело у меня в голове, как песок на зубах.
Из самой глубины моего сознания пришло усилие, которое заставило меня мысленно представить парковку вокруг госпиталя, автовокзал, реку, которую мы проезжали по дороге, и все…
Я пытался вспомнить что-то еще в окрестностях, но образы в голове не возникали. В уме будто звучали потуги неудачной попытки завести мотор.
«Запах неделю отстоявшейся мочи», – отчетливо прозвучали в голове чьи-то слова.
Стены палаты и предметы вокруг стали распадаться на мелкую светящуюся рябь. Послышались звуки музыки. Анхель улыбнулся и посмотрел на меня, губы его зашевелились…
– П-ее-еее-д-иии-к!!! – доносилось откуда-то волнами раскатистого эха.
Матео молотил прикладом серую особь в паре ярдов до откоса.
– На тебе, сука, морда, мать твою! Я тебя на хер в землю заколочу!!! – орал сержант, обрушивая на раненого жука удары приклада. Сержант, видимо, отстрелял весь боекомплект.
Я сидел на заднице почти у самого откоса, руки мои были перепачканы кровью и коричневой слизью. С противоположной стороны поля виднелась стена с четырьмя крупными пробоинами. В середине горели оба яруса, кадя в небо черным дымовым столбом. Внутри слышались редкие одиночные выстрелы. А вокруг меня были трупы. Трупы солдат и туши жуков вперемешку. Почти стемнело. Со стены играла песня «Bloodhound Gang» – подборку покойного Джеффри Симса я знал уже неплохо.
«The roof, the roof, the roof is on fire,
We don't need no water let the motherfucker burn,
Burn motherfucker burn».8
«Какое точное совпадение, охереть», – подумал я, пытаясь встать. Голова кружилась, я шатался, но как же, черт возьми, хорошо было стоять!
Матео быстро подошел ко мне и сдернул с моего бронепанциря последний оставшийся магазин. Он зарядил автомат так быстро и ловко, что, казалось, просто на бегу ополоснул руки в сортире придорожной закусочной.
– А ну поделись, сынок! – сказал сержант, не глядя на меня. Он вернулся к жуку и обдал его очередью. Серый панцирь вспенился пулевыми отверстиями. Жук запищал и замер.
– Эй, Рэдфорд, живой? – обернулся ко мне Матео.
– Мастер-сержант, сэр! – залепетал я. – Я видел, они, они…
В этот момент меня сбила серая туша – будто врезался мотоциклист. Раненый серый выскочил из-под горы трупов и повалил меня на полном ходу, укусив за левую руку, которая скрылась в его пасти. Мы с этим туловищем, сцепившись, кубарем полетели с откоса вниз к реке. Картинка вращалась и мелькала отдельными кадрами. Я ударился о скалу левым плечом. «Хорошо, в шлеме», – подумалось мне.
Я шлепнулся на спину. Ремешок шлема лопнул, и тот отлетел к чертовой матери. Жук навис надо мной, стоя на задних ногах, перемалывая мышцы моей руки остриями безобразных зубов. От него воняло. Морда с зияющими черными дырами находилась вплотную к моему лицу. Я сделал единственное, что мог: правой рукой выхватив из нагрудного крепления нож, воткнул ему в башку сбоку.
Серый завизжал и приподнялся на лапах, отстраняясь, но не выпуская руку из пасти. Я стал сгибать ее, подтягиваясь вверх. Меня ослепило белым шквалом острейшей невыносимой боли. Я подтянулся к жучьей голове и бил его ножом в морду, в пасть, в черные отверстия, бил по усам, снова и снова. Он разжал хватку, и я упал обратно на спину.
В небе еще виднелись просветы, но уже появились первые звезды. Башня Центра освещалась отблесками пламени и уходила в вышину над пеленой черного дыма. Я перевернулся на живот, поднялся на четвереньки и встал. Жук еще пищал, постепенно затихая. Он лежал на спине и глядел в небо.
– Прости… прости пожалуйста, друг, – прошептал я.
Рука моя была изъедена рваными ранам, но не сломана. Я снял с рукава автоинжектор и вкатил себе обезбола в плечо прямо через ткань.
Справа от меня журчало темно-синее полотно реки с небольшими белыми бурунами. Течение тут сильное. Вода уходила в пещеру. Слева от речки в скале виднелась стальная дверь инженерного коридора. Я видел ее и другие такие двери раньше во время обходов.
Наверху появился темный силуэт сержанта Матео.
– Ты жив, сынок? Ранен? – крикнул он.
– Цел, мастер-сержант, сэр! Сейчас поднимусь!
Матео обернулся – кажется, его отвлекли. Фигура скрылась.
«Сейчас поднимусь, сейчас», – повторял я, подходя к стальному люку в скале.
Сняв с пояса гранату, я выставил колесико таймера на максимум – пять секунд, отбежал к реке за скалу, присел и закрыл уши. Секунды эти казались очень долгими.
Наконец раздался взрыв, полетела пыль и каменные осколки. Прижимая израненную руку к туловищу, я зашел в коричневое пылевое облако, в глубине которого виднелась разломанная металлическая поверхность. Мне пришлось выбить то, что от нее осталось, ногой. Коридор был узким, уходившим куда-то далеко по направлению к башне Центра.
Я перевесил оставшуюся гранату и нож на пояс, отстегнул крепления бронепанциря. Тот стукнул об землю.
Путь передо мной был бесконечным. Помещение освещалось голубоватыми настенными светильниками, на стенах встречались жужжащие коробки, то и дело возникали и снова прятались пучки проводов.
Внезапно для себя я почувствовал, как же чудовищно устал. Рука болела и кровоточила. Я был весь покрыт своей и чужой кровью и коричневыми пятнами, перед глазами возникали и таяли обрывки видений и воспоминаний. Шаги мои получались неровными, зато уверенными. Звук от них улетал и терялся где-то далеко впереди. Шел и шел, и конца и края этому не было видно.
