Петр Александрович Ефремов
Ужин в центре
– Пустой! – бросил он и стал перезаряжаться.
В эту секунду на первом ярусе смолкли очереди и погасло пламя. Когда зарево исчезло, я увидел, что в толпе серых на небольшом расстоянии под нами одна за другой выросли две бурые фигуры, и я отчетливо разглядел усы.
«Не подкармливать педиков, не подкармливать педиков, не подкармливать…» – Я осознал, что говорю это вслух, уже только когда высаживал очередь в размытое бурое пятно, которого толком и не видел, потому что мазал взглядом вокруг. Силуэт жука исчез. Я шарил кругом, но не понимал, куда подевалась эта тварь.
Заиграл припев:
«I'm on a highway to hell
On the highway to hell
Highway to hell
I'm on the highway to hell»6.
На мгновение я отвлекся на звук слева – с протяжным скрежетом поплыла вниз первая башня с турелью.
Второй красный еще стоял на задних лапах, его обтекала река из серых спин.
– Не надо… – послышался слева негромкий голос Анхеля.
Я привык коситься на него в строю, и в этот раз боковое зрение сделало так уже по привычке.
Надо сказать, я среагировал моментально, упав на колено.
– Не нааадооооооооо!! – кричал он страшным рваным голосом так, будто на его глазах заживо потрошили его маленькую дочь. Анхель залип.
Как только мое колено коснулось пола, над головой раздался выстрел. Анхель целился в меня из автомата, и, когда я ушел с линии огня, он выстрелил стоящему справа от меня Джеффри в голову. Пуля вошла ему в ухо, пробив шлем. Бедняга рухнул.
– Не надо, не надо!!! – повторял Анхель с перекошенной безумной улыбкой.
Он подставил дуло автомата себе под подбородок, но я уже сориентировался и резким тычком приклада ударил его в солнечное сплетение. Автомат сместился и дал очередь в потолок. Сверху струйками посыпалась штукатурка и бетонная пыль. Я бросил оружие и принялся вырывать у него автомат. Анхель не особо сопротивлялся, он был не здесь. Затем я сделал захват за шею и поволок его назад, вниз по ступеням, где с носилками дежурили медики.
– Забирай, забирай, забирай. Залип. Секунд десять. Давай, парни, не тормози! – протараторил я двум медикам в бежевой форме с красными повязками на рукавах. Те подхватили Анхеля под руки и стали укладывать на носилки.
Я побежал обратно, но перед ступенями меня резко повело в сторону, мозг будто обожгло, по мыслям прошла волна жидкого пламени. Голова закружилась, и картинка перед глазами зарябила мелкими искорками. Тошнило.
Я сел на ступеньку и попытался опереться руками по бокам. Вместо бетонного ребра я ощутил под ладонями что-то мягкое и теплое. Взглянув вправо, увидел под правой рукой полоску черной резины. Это было колесо кресла-каталки.
Инвалидное кресло стояло посреди гравийной дорожки в парке, солнце слепило, вокруг салатовым зеленым светилась зелень. Стоял май.
На моих ногах лежал плед. На мне была мятая коричневая клетчатая рубашка. Я услышал собачий лай и детские крики.
Парк был рядом с кинотеатром в моем родном городке.
Огляделся и попробовал встать, ноги не слушались. Я вспомнил сегодняшнюю дату – 16 мая.
В памяти возникали и растворялись картинки боя у совместного засекреченного объекта NASA и Минобороны «Центр», в котором мне сломали позвоночник восемь лет назад. Мелькали воспоминания, как я оформлял военную пенсию по инвалидности, как мать ухаживала за мной, как напивался вусмерть и рыдал по ночам, как завел серого мейнкуна.
Мимо пробежал золотистый ретривер. Я часто видел его в парке. За ним прошла его седая хозяйка, миссис Блайнд.
– Привет, Клэйтон, – улыбаясь, сказала она.
– Здравствуйте, – медленно произнес я.
Она удалялась, а навстречу ей шла Лу́на в легком сереньком платье, держа дочку за руку. Смешная такая темненькая девчонка в белом платьишке шлепала рядом ногами в сандалиях.
Русые волосы Лу́ны спускались ниже плеч. Казалось, что она еще похудела и ее длинная шея стала совсем лебединой.
– Привет, Клэй, – она подтянула дочку к себе, – ты как сегодня?
– Привет, девчонки. –Так я всегда обращался к ним, когда видел их вместе. – Вполне прилично. Эй, кнопка, – сказал я малышке, – как твои зубы?
Майя смущенно спрятала голову за маму.
– Нармана, – ответила она и посмотрела мне за спину. – Папа, папа!
Она вырвала свою смуглую ручку и побежала дальше по дорожке,
а я обернулся через плечо и увидел там мужа Лу́ны. Вроде как у него был бизнес по поставке и замене моторных масел по всему штату. В целом приятный парень. Он в белой рубашке и льняных брюках стоял посреди дорожки ярдах в тридцати от моей коляски, присел на корточки, подхватил Маю на руки и закружил, затем посмотрел на меня, поднял открытую ладонь и дружелюбно улыбнулся.
Я помахал ему в ответ.
Он показал Лу́не знак большим пальцем себе за плечо, обозначая, что им в обратную сторону.
– Рада была увидеться, Клэй, мне пора, – сказала Лу́на и в ее глазах мелькнуло что-то неуловимо виноватое.
Не желая ставить ее в неловкое положение, я широко улыбнулся и громко произнес:
– Хорошей вам прогулки, девчонки! Не хулиганьте.
Она зашагала с семьей к выходу из парка, и я долго смотрел им вслед. Сердце ныло, а на лице подрагивали отдельные струнки мускулатуры.
Я стал крутить колеса в противоположном направлении и вскоре оказался у темно-коричневой парковой скамейки.
Нижняя ее часть была сделана из цельного деревянного массива.
В сидении было сделано большое углубление с белой обивкой внутри. Спинка служила крышкой. Это был гроб, а в гробу лежала мама. Ее иссеченное морщинками лицо казалось спокойным. Можно было подумать, что она спит. Я знал, что губы ее сшиты изнутри хирургической ниткой. Я положил руки на деревянный край.
На мне был черный костюм с тонким галстуком. Ноги в брюках и туфлях лежали в коляске чуть набок. За мной в просторном и светлом зале на скамьях церкви Благовещения Пресвятой Богородицы в Денвере собралось около дюжины человек: соседи, две мамины подруги по книжному клубу. Все, с кем она общалась. Отец так и не приехал. Речи были уже сказаны.
Мама умерла от рака кишечника после полутора лет лечения.
Во рту у меня был дешевый винный привкус. Я думал о том, что сегодня приду вечером домой, оставлю дверь отрытой, высыплю коту весь корм и поставлю таз с водой, потом лягу на кровать и приму все шесть пачек прописанного мне снотворного.
С этой мыслью я покатился по проходу к высоким дверям. Несколько человек в зале встали и поспешили за мной. На улице был октябрь, число я не помнил. Пандуса у церкви не было. Не дожидаясь помощи от идущих за мной людей, я стал съезжать по ступеням. На последней кресло клюнуло вниз и опрокинулось вперед. Я стал падать на зернистый асфальт, выставив перед собой согнутые в локтях руки.
Когда я открыл глаза, подо мной был песок и мелкие камни. Я смотрел на две свои бурые шипастые лапы. Передо мной вверх поднимался склон, а дальше за ним в вышине виднелся дворец. Впрочем, у меня в голове не было этого слова, как и всех других слов; я думал мыслью как таковой, как образом, как эмоцией, как энергией…
Хороший маленький жук я. Жук – молодец. Пузико мое пузико. Пузико мое теплое дорогое. У мамы пузико теплое. Вылупился я из яйца. Хороший маленький жук. Мама мыла меня, мыла. Мамочка моя. Маленький жук. Живу в норе, тепло в норе. Сплю тепло, хорошо. Бегу, бегу. Такой красивый дворец, дворец, где не нужно помирать, где кушать не хочется, где не болит. Где мамочка моя. Буду жить в тепле, где пузико мое будет спать, теплое дорогое. Выбегаю по склону, поиграем, вправо, влево, вправо, влево. Вот на горочку бы забраться. Зеленые злые, сидят на горочке, обижают жука, не пускают во дворец, не пускают к мамочке моей, убивают жука, кидают камни, камни быстрые. Летят – не видно, разрывают пузико. Пузико теплое, дорогое. К мамочке моей вернусь, к мамочке моей прижмусь. Тепло, не нужно помирать. Отдайте мамочку мою. Мамочку мою своровали. Мамочку мою украли во дворец. Дворец, где живет времечко. Зеленый злой, зеленый жестокий плохой. Жжет жука огнем. Обижает жука. Мамочку мучает мою. Я ему объясняю, я ему показываю, я говорю: «Уходи, уходи с горочки». Мне на горочку, мне во дворец. Не хочу умирать. Не хочу болело. Тепло. Пузико мое дорогое. Вправо, влево. Зеленых поиграем, пожуем. Зеленых пожуем – во дворец прибегу. Мамочку спасу. Я им объясняю, я им показываю – зеленый глупый. Глупый, слепой. Глупый, злой. По полюшку бегу. Хороший маленький жук – жук молодец. Вправо, влево.
Оооой, оооой, оторвали мне ногу́. Падаю, лечу. Зеленый гадина, разрывает пузико камнями. Больно мне, мамочка моя! Мамочка, помоги, хочу к мамочке моей в тепло. Не нужно умирать. Не нужно умирать, мамочка, пузико мое забери. Больно. Больно. Уу-у-у. У-у-у-у. За что меня?! За что меня!? За что меня!? Разорвали бок. Разорвали…
Я лежал на боку и не мог уже посмотреть в небо. Передо мной был лишь песок. Я так хорошо видел, что мог разглядеть каждую песчинку.
