Петер Гостони
Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945
В конце концов Гудериану удалось уговорить Гитлера. Начало немецкого наступления было намечено на 15 февраля. 11-я армия, поставленная под личный контроль генерала Венка, должна была первой вступить в бой. В этот же день на фронте в районе Одера появился Геббельс. Его сопровождал личный референт по прессе фон Овен.
«Сегодня для поездки из Берлина на фронт нам не требуется несколько дней или недель. Всего лишь через два часа езды на машине мы уже во Франкфурте-на-Одере. Из всего того, что увидел министр, было мало радостного.
В сравнении с мощным советским наступлением, которое в это время разворачивается в излучине Одера, где находится укрепрайон Одер – Варта, те несколько дивизий, которые нам удалось наскрести, выглядят просто жалко, тем более что у них почти совсем нет артиллерии и тяжелого вооружения. Мне совсем непонятно, как этими силами собираются остановить или хотя бы задержать предстоящее наступление противника!
Чрезвычайно отталкивающую и мне до сих пор на фронте незнакомую картину представляет собой мост через Одер у Франкфурта, на опорах которого слева и справа от проезжей части висят казненные немецкие солдаты в полной форме с табличкой на шее «Я дезертир».
Перед этим жутким мостом освободитель дуче Отто Скорцени распорядился установить видный издали громадный щит, на котором изображена большая стрелка, указывающая на ближайший сборный пункт для отбившихся от своей части солдат. Это уже принесло большой успех: только за последние восемь дней к Скорцени обратилось более 7 тысяч солдат, отставших от своих частей, которые при виде известного моста предпочли повернуть назад. Так Скорцени скоро соберет целую новую дивизию.
Вчера также началось так называемое контрнаступление фюрера на Восточном фронте. Мы действительно смогли добиться некоторого успеха, как в Померании, так и в Северной Венгрии. Но подождем дальнейшего развития событий. Я не могу разделить безудержный оптимизм ставки фюрера. Министр тоже настроен скептически… Во всяком случае, после нашего визита на фронт он весьма разочарован».
Наступление в Померании, юго-западнее Штаргарда, не приносит немцам большого успеха. Через два дня наступление, начатое силами четырех пехотных дивизий СС и двух танковых дивизий, пришлось остановить из-за недостатка сил. Зато активность Красной армии снова возросла: в эти февральские дни Курляндия переживала уже пятое наступление русских (сковывающие действия советских войск с целью не допустить переброски немецких войск на защиту Берлина. – Ред.). В Восточной Пруссии 3-я танковая армия прижата к полоске суши шириной от 10 до 20 километров на западном побережье полуострова Земланд.
4-я армия тщетно пытается удержать выступ у Хейльсберга. 10 февраля уже пал Эльбинг на берегу залива Фришес-Хафф. Потеряна Висла вплоть до замка Меве. К западу от него разворачивается импровизированный Южный фронт от Тухлер-Хайде (Тухоля) через Кониц (Хойнице) – Ястров (Ястрове) – Арнсвальде (Хошно) до Одера у Грейфенхагена (Грыфино). Укрепление фронта в излучине Одера и Варты терпит неудачу, и в результате образования плацдармов под Кюстрином и Франкфуртом 9-я армия была отброшена за Одер. В Силезии положение не лучше: после потери верхнесилезского индустриального района германские войска вынуждены отойти за верхний Одер. 3 марта русские занимают Кёзлин (совр. Кошалин), на следующий день они уже у Кольберга (совр. Колобжег) на Балтийском море. Тем самым для Гитлера потеряна вся Восточная Померания. Контрудар двух немецких танковых корпусов в Нижней Силезии терпит неудачу. Гудериан пишет: «Наступление продолжалось вплоть до 8 марта, но оно имело лишь местное значение».
Фон Овен тоже не питает иллюзий:
«Военное положение просто ужасно.
На Востоке наш фронт в Южной Померании полностью развалился. <…> Тем самым наш Восточный фронт раскололся на четыре отдельных котла: в Курляндии, под Кёнигсбергом, в районе городка Хейлигенбейль (ныне Мамоново, в Калининградской обл. – Ред.) и городов Штольп (ныне Слупск. – Ред.) и Данциг [Гданьск].
В излучине Одера и Варты войска Жукова продолжают подготовку к наступлению. У нас говорят о прибытии на фронт 10 тысяч русских танков (явное преувеличение. – Ред.).
На западе американцам удалось прорвать Западный оборонительный вал. В руках противника оказались города Менхенгладбах, Крефельд, Нойс и родной город министра [Геббельса] Рейдт (ныне в черте Менхенгладбаха. – Ред.). Войска противника вышли на окраины Кёльна. Гауляйтер Гроэ докладывает, что он будет защищать каждый дом в родном городе. Кёльн должен превратиться в немецкий Алькасар.
Уже в течение двух недель на Германию с воздуха ежедневно обрушиваются разрушительные волны бомбардировок. Каждый день в авианалетах одновременно участвуют до 8 тысяч тяжелых бомбардировщиков. Число сбитых нашими зенитчиками самолетов колеблется от пяти до двадцати пяти вражеских бомбардировщиков в день. <…>
В ближайшие дни мы вынуждены будем сообщить о резком сокращении норм выдачи продуктов по карточкам».
Чтобы поднять «боевой дух войск», наряду с Геббельсом Восточный фронт посещали такие высокопоставленные лица Третьего рейха, как Роберт Лей, руководитель Германского трудового фронта, и имперский министр иностранных дел фон Риббентроп. Полагаясь на свою харизму, Гитлер тоже выезжал на фронт, чтобы лично убедиться в прохождении линии фронта. Гельмут Зюндерман, заместитель пресс-шефа имперского правительства, записал в своем дневнике 13 марта 1945 года: «В этот день фюрер недолго думая совершил то, что уже несколько дней собирался сделать: в полдень он вызвал к себе своего личного шофера Эриха Кемпку и выехал с небольшой группой сопровождения в сторону Франкфурта-на-Одере на командный пункт одной из дивизий. От нас никто больше не поехал; только для фотографа нашлось еще одно местечко».
Личный шофер Гитлера Эрих Кемпка позже вспоминал:
«Гитлер хотел еще раз лично убедиться в том, где проходила линия фронта, чтобы проконтролировать численность войск и их обеспечение боеприпасами. Ближе к обеду мы выехали из Берлина и направились в сторону Франкфурта-на-Одере. Как только нас узнавали, вокруг нашей машины тотчас собирались толпы людей. Личное присутствие Гитлера вселяло в них новую надежду в той ситуации, которую мы сами уже считали безвыходной.
«Шеф» [Гитлер], беседовал с офицерами и солдатами, разговаривал с их женами и матерями. Его все еще окружала аура великой личности. И часто ему удавалось всего лишь несколькими словами снова подбодрить уже совсем отчаявшихся людей».
Во время своей последней поездки на фронт он посещает CI (101-й) корпус 9-й армии.
«Было объявлено о визите Гитлера. Собрались офицеры штабов армии, корпуса, дивизии и офицеры полков, вместе с ними ждал и командующий армией, генерал пехоты Буссе. Подъехала небольшая колонна из нескольких автомобилей. Из одного из них, сильно сутулясь и опираясь на трость, с трудом выбрался Гитлер. Сразу бросилось в глаза, как же сильно он постарел за последнее время. От неожиданности у нас перехватило дыхание. Неожиданным был сам визит, неожиданным оказался и его внешний вид. Никто не ожидал ничего подобного, в особенности что касалось его внешнего вида. Неужели это был тот же самый человек, которого мы когда-то давным-давно, еще до 20 июля, встречали и видели? Несмотря на безупречность строя замерших по команде «смирно» офицеров, по рядам собравшихся вполне ощутимо пронеслись испуг и сочувствие. Все собравшиеся здесь офицеры хорошо знали свое дело. Благодаря своему богатому боевому опыту, испытаниям, пережитым на Восточном фронте, и школе суровой профессии они уже давно лишились иллюзий. Они ощущали на своих плечах груз ответственности или же были настроены скептически. Они ощущали в душе противоречивые чувства недоверия и веры. <…>
Потом заговорил Гитлер. Он стоял, ссутулившись, подавшись вперед, придерживая здоровой рукой другую, свисавшую плетью. Но его поведение, его слова, его взгляд были ясными, взвешенными, пронизанными мудростью и симпатией, которые, казалось, уже вышли за рамки личной ограниченности. Никто из нас никогда не видел этого человека таким, никогда не слышал, чтобы он говорил так, как сегодня: спокойно, выдержанно, как человек, который руководит своими друзьями, уже давно выходя за границы своего материального бытия. <…>
Мы чувствовали огромную угрозу предстоящего для всего и для самого последнего, что мы должны были защитить. И мы знали также, что это было неизбежно и что речь шла о действительно самом последнем, ни больше и ни меньше. Мы знали, что то оружие, которое мы сейчас держали в руках, и те боеприпасы, которые мы получили, действительно были самыми последними из того, что имелось. Мы прекрасно понимали, что этого было совершенно недостаточно по сравнению с тем, чем располагал противник как в отношении живой силы, так и техники. Между нами и решающим часом не было ничего, что могло бы его отсрочить, – несколько дней, капризная закономерность весны, которая вернет небольшую реку Одер в ее привычные берега и тем самым откроет шлюзы судьбы. <…>
Гитлер говорил о том, о чем думали и мы сами. Он не приуменьшал грозящую нам опасность, наоборот, он откровенно говорил об уже существующей, но пока еще скрытой угрозе. Он сказал: «Здесь у вас все и решится, вы должны это знать. Вы должны получить все, что у нас еще осталось, так как я тоже знаю это. Но подумайте о том, что находится в ваших руках. – И он добавил коротко и ясно: – Речь идет о каждом дне, о каждом часе, о каждом метре. У нас есть еще кое-что, что необходимо как можно быстрее доделать, и когда мы это сделаем, то сможем повернуть судьбу. Вот в чем заключается главный смысл предстоящей битвы».
Перед картой он обсудил с командирами и с командующим позиции, обсудил вооружение, обеспечение боеприпасами, он знал о каждой значимой мелочи всего участка фронта и структуры соединений. Командир артиллеристов показал позиции, которые заняла его артиллерия. Гитлер сказал: «Расположите орудия эшелонированно. Вы же знаете артиллерийскую тактику противника. Он разобьет ваши батареи первым же массированным ударом, если вы выдвинете их вперед. Но они вам еще понадобятся, когда противник попытается ворваться в пробитую брешь».
Конструктивно, компетентно продолжался разговор, вопросы сменялись ответами. Он не приказывал, он приводил в порядок, систематизировал. Спокойная, бесстрастная, во многом благодаря более чем обоснованным идеям уверенная манера говорить – таким стоял этот человек перед нами, физически постаревший и усталый, но подчиняющий своей воле благодаря природной силе духа, убеждения и решительности».
Шофер Кемпка:
«На обратном пути Гитлер сидел рядом со мной, погруженный в свои мысли. Тяжкие думы омрачали его лицо. Никто не произнес ни слова. После этой поездки Адольф Гитлер больше ни разу не воспользовался автомобилем. Все время вплоть до своей смерти он проводил дни и ночи в своем бункере».
И без того уже катастрофическое положение на Восточном фронте из-за дилетантизма командующего группой армий «Висла» Генриха Гиммлера с каждым днем становилось только хуже. Гудериан понимал, что необходимо сменить рейхсфюрера СС на его посту, чтобы можно было использовать минимальный шанс для стабилизации положения на этом участке Восточного фронта. В своих мемуарах Гудериан пишет:
«После того как генерал Венк выбыл из строя [по пути на фронт он попал в дорожно-транспортное происшествие], Гиммлер обнаружил свою полную несостоятельность при наступлении в районе Арнсвальде [Хошно]. Положение дел в его штабе становилось все хуже. Я не получал соответствующим образом составленных донесений с его фронта и никогда не мог гарантировать, что приказы главного командования сухопутных войск исполнялись. Поэтому в середине марта я поехал в его штаб-квартиру под Пренцлау, чтобы самому войти в курс дела. Начальник штаба Гиммлера Ламмердинг встретил меня у входа в штаб-квартиру словами: «Не могли бы вы избавить нас от нашего главнокомандующего?» Я сказал Ламмердингу, что, в сущности, это внутреннее дело СС. На мой вопрос, где сейчас рейхсфюрер, я узнал, что Гиммлер заболел гриппом и сейчас находится в санатории «Хоенлихен» под наблюдением своего личного врача, профессора Гебхардта. Я немедленно отправился туда, нашел Гиммлера в неплохом самочувствии и подумал, что легкий насморк не заставил бы меня оставить вверенные мне войска при таком напряженном положении на фронте. Тогда я попытался объяснить всемогущему главе СС, что он в своем лице объединил целый ряд высших постов рейха: пост рейхсфюрера СС, шефа германской полиции, имперского министра внутренних дел, командующего Резервной армией и, наконец, командующего группой армий «Висла». Каждый из этих постов требует от человека напряжения всех его сил, особенно в тяжелое военное время. Я заверил Гиммлера, что хотя и считаю его способным на многое, однако он так перегружен высшими постами, что подобное превосходит силы любого человека. Тем временем он и сам, видимо, убедился, как нелегко командовать войсками на фронте. Поэтому я предложил Гиммлеру отказаться от командования группой армий «Висла» и сосредоточиться на исполнении своих других обязанностей.
Гиммлер уже не был таким самоуверенным, как раньше. Он колебался: «Я не могу сказать это фюреру. Он не разрешит мне сделать это». Я решил не упустить свой шанс: «Тогда разрешите мне сказать фюреру об этом». Гиммлеру оставалось только согласиться с моим предложением. В тот же вечер я предложил Гитлеру освободить перегруженного Гиммлера от командования группой армий «Висла» и назначить на его место генерал-полковника Хейнрици, который до сих пор командовал 1-й танковой армией в Карпатах. Недовольно ворча, Гитлер согласился. 20 марта Хейнрици был назначен командующим группой армий «Висла».
Генерал-полковник Готтхард Хейнрици, профессиональный военный, в семье которого со стороны матери было уже несколько поколений военных, представлялся именно тем человеком, который был способен принять фронт, находящийся в хаотическом состоянии. Он знал русских: с 1941 года постоянно находился на Восточном фронте. 22 марта 1945 года он встретился с Гудерианом.
«Дорога из Цоссена сюда, в Вюнсдорф, местами все еще была усыпана щебнем, комьями земли и кусками асфальта, которые оставил после себя последний воздушный налет. Меня встретили очень тепло. Гудериан сказал, что он сам предложил мою кандидатуру, так как у Гиммлера совсем ничего не получалось.
Я попросил его ввести меня в курс дела и дать краткий обзор общей обстановки. Гудериан помедлил с ответом; положение крайне тяжелое, заметил он, и если и есть какой-то выход из него, то, по-видимому, только во взаимодействии с Западом. Но Гудериан не стал распространяться на эту тему. Поэтому и я больше ее не касался. Я спросил у Гудериана, какие тактические цели преследуются на Востоке. Например, почему все еще удерживается Курляндия? Гудериан сразу же разволновался. По его словам, всему причиной Гитлер, который как одержимый настаивает на том, чтобы оставаться в Курляндии. В конце концов, Гудериан откровенно выразил свое мнение о взаимодействии с Гитлером. Вне себя от ярости, он бросил в сердцах, что его, Гудериана, как мальчишку постоянно вызывают в Берлин. Потом он перечислил, какие ошибки совершил Гитлер в качестве Верховного главнокомандующего.
Я терпеливо слушал его. Наконец я прервал генерал-полковника: «Что, собственно говоря, происходит на Одере?»
Гудериан описал сложившееся там положение: Гиммлер располагает на Одере двумя армиями, которые должны защищать Берлин, – слева занимает позиции генерал Мантейфель со своей 3-й танковой армией, а справа, позади Кюстрина и Франкфурта, держит фронт 9-я армия генерала Теодора Буссе. Более точной информацией он сам не располагает, извинившись, сказал Гудериан. Характерно, что даже на прямые вопросы Гиммлер дает уклончивые ответы. Насколько ему известно, заметил Гудериан, на следующий день намечен мощный контрудар южнее Кюстрина. Самым опасным из трех русских плацдармов, продолжал Гудериан, является плацдарм между Кюстрином и Франкфуртом. Этот плацдарм при глубине 5 километров достигает в ширину почти 25 километров, и Жуков сосредоточил там большое количество артиллерии. Хотя самолеты люфтваффе неоднократно наносили бомбовые удары по этому плацдарму, однако из-за мощной противовоздушной обороны им не удалось добиться большого успеха. Видимо, Жуков собирается наступать на Берлин именно с этого плацдарма, поэтому Гитлер и хочет его ликвидировать. План фюрера заключается в том, чтобы перебросить пять дивизий за Одер на плацдарм под Франкфуртом и потом наступать на Кюстрин: отрезанный от подвоза боеприпасов русский плацдарм на западном берегу Одера будет ликвидирован. Генерал Колл ер, начальник Генерального штаба люфтваффе, проверил этот план на местности и одобрил его.
Я крайне удивился. Любой здравомыслящий военный мог заметить, что это была дилетантская идея. Например, во Франкфурте в нашем распоряжении имелся всего лишь один мост. Как можно было достаточно быстро перебросить по нему пять дивизий?
Гудериан пояснил, что сейчас саперы заняты наведением понтонного моста, но по его лицу было видно, что и он невысокого мнения об этой операции. Дело в том, что оба моста находились в пределах досягаемости русской артиллерии. Это же было чистое безумие!
Гудериан понял мои возражения. Он предложил сопровождать его во время очередной поездки в Берлин с докладом в ставку Гитлера. Однако, с учетом предстоящего сражения, я посчитал целесообразным как можно быстрее отправиться к моей группе армий и отказался от поездки к Гитлеру с докладом. Я выехал в штаб-квартиру группы армий «Висла», которая находилась под Пренцлау, в 100 километрах севернее Берлина. Уже смеркалось, когда я прибыл на командный пункт Гиммлера, разместившийся в нескольких деревянных коттеджах».
Гиммлер вежливо приветствовал Хейнрици, которого видел впервые в жизни, и вызвал начальника своего штаба, генерала Эберхарда Кинцеля, а также подполковника Ганса Георга Айсмана, начальника оперативного отдела. Хейнрици:
«Гиммлер начал перечислять свои подвиги, но вскоре так запутался в деталях, что потерял нить своей речи. Обеспокоенный Кинцель встал; якобы ему надо было срочно решить несколько более важных вопросов. Вскоре исчез и Айсман. Почти три четверти часа Гиммлер нес всякую чушь, потом зазвонил телефон. Гиммлер несколько секунд слушал, затем, не говоря ни слова, протянул трубку мне. У аппарата был генерал Буссе. Он доложил:
– Русские прорвались и отрезали связь с Кюстрином.
Я вопросительно посмотрел на рейхсфюрера СС, но тот лишь пожал плечами:
– Теперь вы новый главнокомандующий группой армий «Висла». Отдавайте соответствующие приказы!
А ведь я еще ничего не узнал о положении армий. Поэтому я спросил генерала Буссе:
– Что вы предлагаете?
– Надо немедленным контрударом снова восстановить фронт под Кюстрином, – ответил тот.
– Хорошо. Как только смогу, я приеду к вам. Готовьте контрудар!
После того как я положил трубку, Гиммлер сказал:
– Я хочу сообщить вам еще нечто сугубо личное.
Он попросил меня пересесть к нему на диван и приглушенным тоном заговорщика сообщил о своих попытках установить связь с Западом. В этот момент мне стало понятно, на что намекал Гудериан.
– Хорошо, но какие у нас есть возможности и как мы выйдем на них? – спросил я.
– Через нейтральные страны, – заметно нервничая, ответил Гиммлер. Он взял с меня слово никому ничего не говорить об этом».
Чтобы на месте составить представление об истинном положении дел, сразу после разговора с Гиммлером генерал-полковник Хейнрици отправляется в расположение подчиненных ему армий.
«Я увидел армейские корпуса, которые в действительности не были корпусами, и дивизии, которые не были дивизиями. За редким исключением, речь шла о поспешно собранных соединениях, часть которых в феврале в панике отступила за Одер вместе с гражданскими беженцами, а другая часть была в большой спешке сформирована заново. В обеих армиях имелось лишь несколько закаленных в боях фронтовых дивизий. Большинство остальных состояло из остатков германских армий, разгромленных в январе на берегах Вислы, которые на скорую руку были пополнены выздоровевшими ранеными и больными, не имевшими боевого опыта молодыми новобранцами и пожилыми бойцами фольксштурма. Наряду с ротами фольксштурма здесь были отряды таможенной охраны, дежурные батальоны, а также латышские формирования СС и части армии Власова.
Командный состав многих подразделений и частей оставлял желать лучшего. На низших и средних должностях находилось множество офицеров, которые до сих пор наблюдали за ходом войны, сидя за письменным столом где-нибудь в глубоком тылу. Кроме того, здесь встречались многочисленные представители военно-воздушных и военно-морских сил, которые не имели никакого опыта в боевых действиях на суше.
Насколько неоднородным оказался состав войск, которые входили в группу армий, настолько же различным было их вооружение и обеспечение боеприпасами. В то время, как немногочисленные старые дивизии еще имели самое необходимое, на других участках фронта не хватало буквально всего, однако особенно полевой артиллерии. Для заполнения этих брешей приходилось использовать зенитную артиллерию, которая, однако, из-за своих конструктивных особенностей и недостаточной мощности не могла полноценно заменить обычные полевые орудия. Катастрофически не хватало тяжелого пехотного оружия, а у фольксштурма не было даже достаточного количества винтовок. Плохим оказалось и положение с обеспечением боеприпасами, а особенно горючим.
За линией фронта в тылу еще имелись людские резервы. Но здесь речь шла в основном об остатках подразделений и штабов, которые по морю были вывезены в район города Свинемюнде (ныне польский Свиноуйсьце. – Ред.) из Курляндии и Восточной Пруссии, а также из Западной Пруссии. В землях Мекленбург и Бранденбург они должны были получить пополнение. В нашем распоряжении находились также запасные части сухопутных сил, войск СС, люфтваффе и военно-морских сил. Но в основном у них не было тяжелого вооружения, а в некоторых частях не хватало даже личного оружия. Среди них находилось также много иностранных формирований: норвежские, голландские и французские части войск СС».
Сначала генералу Хейнрици не удалось получить общее представление об имеющихся резервах. Если они относились к так называемым «территориальным войскам», то подчинялись обергруппенфюреру СС Юттнеру, а следовательно, и Гиммлеру, наземные части люфтваффе, напротив, были подчинены Герингу, формирования войск СС подчинялись Гиммлеру, сформированные повсюду и плохо вооруженные подразделения фольксштурма подчинялись гауляйтерам в Штеттине и Потсдаме. Еще сложнее обстояло дело с вооружением всех этих формирований.
«Уже почти не осталось армейских оружейных складов и складов боеприпасов. Зато у гауляйтеров, у люфтваффе и у СС были свои «тайные склады».
Было также невозможно получить ясное представление о текущем производстве оружия на еще действующих заводах, хотя у меня и были хорошие отношения с имперским министром вооружений и военной промышленности Альбертом Шпеером, которые у нас сложились после короткого, но плодотворного сотрудничества в Верхней Силезии. Частично в самом производстве царила абсолютная путаница вследствие разрушений во время бомбардировок и ежедневных новых потерь заводов и источников сырья из-за наступления американцев и англичан в Западной Германии. Частично повторялось в увеличенном в несколько раз масштабе нездоровое соперничество, которое было вызвано подготовкой к обороне еще в январе и которое парализовало всю работу, прежде всего в Восточной Пруссии. Глубокое недоверие, которое гауляйтеры питали по отношению к армии, заставляло их как имперских комиссаров обороны копить оружие для фольксштурма, чтобы оно не пропало из-за «предательства армейских подразделений». Войска СС, как и люфтваффе, тоже копили оружие – в общем и целом это была безумная игра взаимного недоверия и соперничества, в то время как мы были на пороге крушения рейха».
Вот таким было истинное положение дел на Восточном фронте. Но Берлин – жители и правительство – возлагали на Хейнрици и его группу армий свои последние надежды. Кажется, что на людей в этом городе не производил особого впечатления тот факт, что западные союзники уже давно вступили на немецкую землю, а с середины марта даже форсировали Рейн и, нанося удары с разных направлений, день за днем все больше приближались к Берлину. Фронт на Одере, Красная армия – это интересовало их больше всего и оттеснило на задний план все другие заботы, такие как нехватка продовольствия и постоянные бомбардировки. Жительница Берлина вспоминает: «Эти недели перед предстоящим штурмом русских были просто ужасны… Мы знали, мы чувствовали опасность, грозящую нам с Одера. Сталинские войска «у ворот» – кто бы мог себе такое когда-нибудь представить, и вот, кажется, это становилось правдой. Наше правительство и наши вооруженные силы были исполнены веры в благополучный исход битвы, и только нас, бедных штатских, мучила мысль: что же будет, если наш фронт на Одере не сможет устоять под ударом Красной армии? Берлин под властью Советов? Красная звезда на Бранденбургских воротах? Парад победы красноармейцев на проспекте «Ось Восток – Запад»? Кошмар – или совсем близкое будущее?!»
