Павел Степанович Назаров
Беглец в просторах Средней Азии
Глава XVIII. Отчаяние
Положение, в котором я теперь очутился, было столь скверным, что трудно вообразить себе хуже. Ни лошади, ни других средств передвижения, или отбытия куда бы то ни было не осталось, и в довершение всех несчастий моих, денежные средства были на грани исчерпания. Не виделось мне никаких способов выбраться из отчаянного положения. Большая высота местности, помимо того, что затрудняла всякое движение, ещё и подавляла нервную систему, угнетала, и я был низведён в самые глубины грусти и уныния.
К тому же всё вокруг, казалось, сотворено было именно для того, чтобы ввергнуть человека в отчаяние. По утрам ненадолго показывалось солнце, снежной метели давая передышку, но к полудню шторм начинался вновь, и ураганный ветер бушевал всю ночь. Горизонт постоянно был закрыт низкими свинцовыми тучами. А снизу, из котловины Чатыр-Куля, будто из огромного кратера, вздымался столб чёрных, зловещего вида облаков, что наползали на нас и окутывали покрывалом из бури и снега, так что самоё душа моя тонула во тьме и отчаянии.
Хибара со щелями в стенах и неплотной дверью не защищала от непогоды. Топлива почти не было, а когда разводили огонь, помещение заполнялось едким удушающим дымом. Всё здесь было грязно и отмечено нищетою. Старый киргиз, хозяин лачуги, был порядочен и чистосердечен, он оказал мне наивозможное гостеприимство. Видя моё безнадёжное положение, он успокоил меня словами о том, что иногда тут проходят контрабандисты, и они могут тайно провести меня мимо красной пограничной охраны в долину Ат-Баши, где я легко смогу укрыться в густом лесу.
«Затем, возможно, ты сумеешь найти кого-нибудь, кто смог бы тебя тайно переправить в Кашгар мимо красных и китайских патрулей. Есть тайные пути, по коим везут опиум, через Кара Теке Даван (Перевал Чёрного Козла), Урта-Су и провинцию Сары-Багиши. Только будь осторожен и не доверяй им, они ужасные разбойники и весьма часто убивают и грабят путников. Конечно же, ты должен ехать ночью, а днём прятаться в оврагах, – говорил он, изо всех сил стараясь помочь мне, – но что бы ни случилось, не отчаивайся, – добавила сия добрая душа, – кудаи га саламис! (да уповать будем на Аллаха)».
Всё это было хорошо, да мало сулило надежды. Всё зависело от случая, на который можно положиться, но лишь отчасти. Казалось, только чудо могло вывести меня из отчаянного положения.
Бедный старик! И у него были свои злоключения; он был очень несчастен в домашней жизни, чему я был невольным свидетелем. Семейство его состояло из первой жены, уже старухи, двадцатилетнего сына и второй, куда более молодой жены, которой едва минуло пятнадцать лет. Старуха была, очевидно, истеричной и сварливой ведьмой. Она постоянно бранила своего мужа, весьма часто била его, чем ни попадя, и склонна была впадать в припадки настоящего бешенства; унять их мог только её сын. Но однажды вывела из себя и его, и он ударил её изо всей силы, что тут же и уняло бешеную воительницу. Старик же сносил её выходки спокойно и терпеливо. Особую злобу питала старуха к новой жене, которая была едва ли не больше, чем ребёнком, робким и забитым созданием. На неё орали, её колотили и поручали ей самую тяжёлую работу. Если поднималась буря или крепчал мороз, старуха обычно посылала её за водой, а когда несчастная девочка, полузамерзшая, возвращалась с ведром, то как только открывала дверь лачуги, была вновь отсылаема, на этот раз за топливом, то бишь за тем, чтобы тем или иным способом наковырять корневищ сухой травы, набрать ветвей колючего кустарника и т. п. Постель бедной девочки годилась разве только для собаки. Она забивалась в угол за дверью и укрывалась несколькими лоскутами тряпок. А если слишком близко протягивала к огню свои замёрзшие пальцы, то сразу же нарывалась на вспышку ярости старой ведьмы.
Одним поздним вечером, когда было особенно холодно, дул пронизывающий ветер, и всё вокруг погрузилось в сон, безжалостная старуха предприняла особо яростную атаку на девочку: срывая с неё драную одежду, швыряясь всем, что было под рукою, с воплями и бранью пыталась выставить несчастную вон из жилища. Словно побитая собачонка, как напуганное маленькое животное, девочка съёжилась, дрожа, забилась в свой угол и тихо заплакала. Но когда старуха в припадке ярости снова набросилась на свою жертву, сын не смог уже сдержать себя и так ударил мать свою, что та покатилась по избе и затихла на полу. Ночь и следующее утро прошли мирно.
Однажды, когда в доме никого больше не было, я угостил несчастную девочку булкой и горстью изюма. Боязливо оглядываясь вокруг, робко и осторожно, будто дикий зверь, она приблизилась ко мне, схватила предложенное и выпорхнула из дома, дабы спрятаться где-нибудь среди камней и потихоньку скушать своё угощение.
Печальная картина домашнего быта обитателей Торугарта во всей простоте своей живо напомнила мне волшебную сказку детства о Золушке и её злой мачехе, старухе Красный Нос. Отличие состояло лишь в том, что в волшебных сказках люди не кишат паразитами и не испускают такого тошнотворного запаха, как эти две реальные жительницы гор, и детские сказки всегда имеют счастливый конец, но эта бедная маленькая Золушка в реальной жизни своей могла бы ждать своего принца хоть до трубного гласа. Вероятнее всего, она завершит свои дни скорби в холоде и голоде.
Давящее окружение, собственное моё отчаянное положение, холод и недостаток пищи постоянно возвращали меня мысленно в Пишпек, ныне далёкий, к моей любезной хозяйке, к дому, где было мне столь удобно, где природа пышна и щедра и где теперь, после очаровательной весны, всё объято сиянием лета. Жуткий контраст с окружавшей меня арктической пустыней, с её бурями и первобытными обитателями, убежищем средь которых наградила меня судьба! Жизнь здешняя должна быть уподоблена той, что в Европе была в эпоху Великого оледенения, и таковое подобие, как увидим далее, не было чисто умозрительным. Здесь убедился я воочию, что доподлинно есть пределы стремлениям человечества к высотам бытия, и пределы те ясно обозначены. Лютый холод и бесплодие пустыни допускают здесь лишь жизнь первобытную.
Отсиживаться весь день в лачуге было немыслимо, и я пользовался каждым затишьем бури для прогулок по окрестностям. Я занимался исследованиями скал и обнаружил в невысоких холмах средь песчаников слой глинистого сланца и две прослойки угля.
В те редкие моменты, когда солнце пробивалось сквозь тучи, вид озера Чатыр-Куль становился выразителен, хотя оставался мрачен и дик; игра теней и явления в облаках были странны и необычны. Однажды откуда-то из-за гор выросла и навалилась жуткая чёрная туча и разразилась грозой и градом. Дни тянулись, и каждый сокращал надежду когда-либо покинуть столь ужасное место. Но однажды вечером сквозь шум вьюги послышались звуки чьих-то шагов по снегу. Хозяин вышел и впустил в дом двух киргизов, вскоре вошли ещё двое, все оказались контрабандистами; с ними же прибыло пять верблюдов, груженных товарами из Кашгара. Охотно согласились провести меня через границу в лес долины Ат-Баши. Так что в полдень следующего дня, к великой радости моей, покинул я грустную обитель бед и несчастья.
Как всегда, разразилась буря, слепя нас хлопьями мокрого снега и не позволяя толком видеть дорогу. Лишь однажды смог я разглядеть, что движемся с пологим подъёмом по чему-то похожему на красивый серый мрамор с белыми прожилками. Затем спустились к озеру и двинулись вдоль по восточной его окраине. Низкий болотистый берег, и вязкая почва принуждали совершать длинные обходы. Мои спутники утверждали, что весьма часто в этих местах путники сбивались с пути во время бури, притом нередко люди, лошади и скот гибли в трясине.
Пересекли реку, по которой воды Чатыр-Куля сливаются в долину Аксай и дают начало Тушкандарье (Заячья река), которая является притоком Тарима – большой реки Центральной Азии, что теряется среди таинственных болот Лобнора(153). В нынешнее время Чатыр-Куль стока не имеет. К вечеру достигли подножия гор у северного берега озера, где встали на ночлег в построенном из камня жилище близ входа в теснину Ташрабат(154).
Следующее утро выдалось морозным, сухим и ясным. Ярко светило солнце, и густая синева неба отражалась в проталинах озера. Стаи диких гусей летали вдоль берега. Очевидно, что и здесь начиналась весна. Далеко на севере, на нижних плесах реки Чу таковой период миновал где-то в начале марта, а на высотах здешних наступил тремя месяцами позже. Тёплое время года здесь очень непродолжительно. Зелень трав появляется в июле, и тогда киргизы на короткий срок пригоняют свои стада. В конце августа опять начинаются заморозки, а в сентябре озеро сковывается льдом.
Путь на протяжении около шести вёрст извивался по узкому ущелью меж скал известняка и сланцев, на нижних участках встречались гранитные валуны, часто очень больших размеров. На земле тут и там попадались рога диких баранов – видимо, остатки трапез волков.
Несмотря на холод и снег, что всё ещё лежал повсюду, я был мучим жаждою. То было весьма удивительно, ибо хоть я часто испытывал жажду в горах, переносил её легко, равно как и в жарких сухих пустынях Туркестана; однако здесь, на высокогорье среди снегов я подлинно страдал от нехватки воды.
Подъём на перевал Ташрабат весьма крутой, но безопасен и не особенно труден; сам перевал и окрестные вершины покрыты нетающим снегом. Река Ташрабат ниспадает в долину меж крутых берегов, течёт будто в огромной трубе, сдавленной горами. Над перевалом небо тёмно-синее, а над далёким горизонтом – светло-голубое, вид весьма необычный. Ниже по ущелью появилась зелёная трава, которая, по мере нашего спуска, становилась всё более рослой и обильной. Странно было, что на северной стороне, вопреки общему правилу, было теплее, чем на южной, и весна выражена куда явственнее. Ниже горловина ущелья раскрылась в долину, а ещё дальше мы выехали на широкую равнину, окруженную со всех сторон горами и покрытую яркой зеленью трав.
У подножия гор, на дальнем берегу реки, которая здесь относительно широка, стоят грандиозные развалины некоего древнего храма(155). Сквозь высокий обширный вход виден целый ряд небольших внутренних дворов. В северной части высится огромных размеров круглая башня с бойницами, что выложена необычным кирпичом, с виду очень похожим на бетон. Всё поросло травою и кустарником, а на арке возле башни выросло изрядных размеров дерево. Видно было, что уже немало веков стоит здесь это загадочное сооружение, но даже время не сумело одержать победу над его прочными сводами и стенами, что ныне выглядели как неотъемлемая часть горного пейзажа. В стенах множество, сорок или больше, келий, что темны и мрачны, забиты пылью столетий. Кто выстроил странную эту крепость, когда и с какой целью? Она не похожа ни на какое иное сооружение, древнее либо современное, во всём Туркестане. И ради чего понадобилось потратить столько усилий и искусства ради места, столь удалённого от человеческой обители и главных путей сообщения? Кому нужны могучие стены и своды, когда не было и нет поныне ничего вокруг, кроме лачуг и юрт кочевников? И что скрывается под сводами огромной башни? Вопросы чередой кружили в моей голове при виде грандиозных следов архитектуры далёкого прошлого.
– Это, тахир, Таш-уй (Каменный дом), – пояснили мои друзья-киргизы, – но кем построен и когда, не ведаем; только не мусульманами. Дурное место, и мы боимся тут ночевать.
Широкая равнина в окружении гор, будто декорация для замечательных развалин, создавала дивный пейзаж, ни на что не похожий в Туркестане – до чего же искусно выбрано место! По ряду соображений я склонен думать, что сооружение должно быть буддистским монастырём периода «Гондваны»(156), хотя стилем и особенностями не похож на современные монастыри Тибета и Китая. Я также мог отметить в архитектуре храма зачатки мавританского стиля.
Здесь мы свернули влево от главной долины, безо всякой тропы поднялись и затем спустились в тесное ущелье, где и затаились до темноты. С наступлением ночи вновь вернулись на рискованную дорогу в Ат-Баши. Когда рассвело, мы были уже на берегу реки Кара-Коюн и сделали привал возле киргизской фермы, успешно миновав таким образом все опасные участки перехода через границу. Так вновь я очутился на территории Советской Социалистической Республики под диктатурой пролетариата, а потому следовало глядеть в оба и быть предельно бдительным.
Река течёт среди высоких крутых берегов, сложенных рыхлыми конгломератами. На левом берегу мастерски обустроена целая система арыков, расположенных один над другим, для орошения нижних участков долины. Здесь внизу солнце грело уже вовсю, и было довольно жарко. Склоны холмов были усеяны множеством низкорослых синих ирисов, средь которых попадались и белые. Золотистые утки-пеганки (Casarca rutila) важно расхаживали по бархатно-зелёным заливным лугам. Там, где трава была ещё невысокой, копыта наших лошадей вспугивали рябков, или по-местному карабаур (Pterocles arenarius)(157). Мелкие ястребы, словно пустельги, скользили в воздухе, выслеживая на земле свою добычу, в прибрежных кустах и зарослях промелькнул блестящий огненный хвостик и белая головка разновидности горихвостки (Phoenicurus sp.)(158). Стаи галок (Coloeus monedula collaris) позанимали места альпийских ворон(159). Жизнь кипела повсюду, природа полнилась воздухом весны. Какой контраст по сравнению с мрачным и холодным миром, что покинули мы всего лишь прошлым вечером! Я почувствовал огромное облегчение и задышал полной грудью. С трудом верилось, что всего лишь дневной переход отделяет меня от горной долины, где по-прежнему бушуют метели и вся природа погружена в зимнюю спячку.
Мы сделали большой крюк меж холмов, для обхода посёлка Ат-Баши, углубились в береговые заросли, потом пересекли вброд реку, с её удивительно прозрачными и чистыми водами, по россыпям гальки, и выбрались на противоположный берег, поросший высокоствольным лесом. Вскоре достигли деревянной избы лесника. Таковым был один из наших, белый, бывший казацкий офицер, первоклассный наездник и джигит, т. е. кавалерист-трюкач. Здесь под видом лесника скрывался он от чекистов. Теперь мне грустно осознавать, что такой превосходный человек, галантный офицер и преданный патриот, впоследствии был расстрелян большевиками вместе с супругою и маленьким ребёнком.
В столь примечательной округе провёл я целый месяц. День-деньской бродил я по лесу и возвращался в избу только к ночи. Пищей моей был хлеб, молоко, масло и рыба. Коровы паслись на сочных травах заливных лугов и давали нам молоко в изобилии, быстрые воды ручья, что протекал по лесу, изобиловали форелью. Надо было всего лишь соорудить небольшую запруду(160) из хвороста и веток, и утром в ней оказывалась дюжина или более форелей.
Изобилие растительности в долине Ат-Баши обусловлено влажностью района. Высокое расположение местности в окружении многочисленных горных вершин одноименного хребта влечёт конденсацию атмосферной влаги, приносимой с запада, то есть, с Атлантики. Таковая лишь в ничтожных количествах достаётся горячим пустыням западного Туркестана и жаркой долине Ферганы, но оседает на этом прохладном высокогорье. Лес тут лиственный и выглядит словно парк из старых высоких деревьев, зарослей кустарника, береговых рощиц и широких лугов, покрытых нежной травой и цветами. Тянется лес вёрст на пятнадцать к востоку до источника Богушты, где сменяется высокогорными ельниками. Есть ещё огромные тополя, зачастую с наростами, ивы, шиповник, барбарис, боярышник и мелколистные ивы. Нередко кусты и деревья сверху донизу увенчаны клематисами. На лугах здешних произрастают ирисы, ятрышник, герань, примулы, и целые поля покрывают незабудки. Берега реки обрамлены облепихою крушиновидной (Hippothoe rhamnoides) и тамариском(161) – последний разновидности неизвестной: цветки в виде белых плотных соцветий растут непосредственно на стеблях, а не так, как у знакомого нам кустарника, чьи ароматные розовые соцветия располагаются на кончиках лёгких побегов. Но горе тому четвероногому, что осмелится войти в эти прибрежные заросли. Со всех ветвей набросятся на опрометчивого вторженца полчища сотен и тысяч мелких клещей, что вопьются в тело и, насосавшись крови, разбухнут до размеров крыжовника. Даже человеку трудно избежать этих мерзких паразитов, если по неосторожности и незнанию войдёт в заросли хотя бы на несколько метров. Единственные создания, что безразличны к клещам, это зайцы, которых тут множество. А вот в самом лесу и на открытых берегах рек клещей нет.
Над южным краем долины круто вздымается горный хребет (Ат-Баши – пер.), чьи ущелья и теснины зелены, а пики покрыты вечными снегами. Сочетание увенчанных кудрявыми облаками вершин с лощинами, окутанными густым туманом, поражает дивной игрою теней и света. На какой-то миг горы покажутся одетыми в тёмно-синее, а потом вдруг в лиловое или в цвет иной, тогда как склоны, ярки и зелены, сверкают на солнце. Часто яростные грозы разыгрываются над вершинами гор и низвергают потоки, достигающие самой долины. На западе дали растворяются в веренице горных хребтов, за неровными гранями которых закатывается солнце. Таковые красоты, купно со свежестью лесов, прозрачным горным воздухом, здоровым климатом, бодрящим, но не холодным, целительным, но не жарким, с обильной растительностью и разнообразием животного мира делают долину Ат-Баши одним из самых очаровательных уголков Туркестана. Высота её значительна – около двух тысяч семисот метров над уровнем моря.
Неудивительно, что я часами напролёт бродил по лесу, просиживал на берегах речек и упивался красотами природы. Воды потоков здешних и ручьёв берут начало в источниках и не содержат никаких осадков и примесей – они чисты и прозрачны, так что камни и галька на дне блестят как отполированные, а водоросли и пятнисто-серебряные форели видны так, будто они вовсе не в воде, а в воздухе. Над водной поверхностью свисают колокольчики кендыря (Apocynum venetun)(162), образуя вдоль берега красивый перистый бордюр. Молодой сорокопут сидел на ветке над моею головой в ожидании завтрака от матери, а парочка пёстрых дятлов усердно трудилась на стволах старых тополей; алые дубоносы летали среди низкорослых ив, водяной дрозд (Cinclus kashmirensis)(163), как стрела, то и дело пикировал в воду. Можно здесь встретить птицу, что редка в Туркестане – Trochalopteron lineatum(164). Серые цапли восседали на деревьях, а в лесу слышны были воркования диких голубей да однообразное пение кукушки. Раньше здесь водилось множество фазанов, но все они погибли во время холодной и снежной зимы 1918–19. Вообще птичье царство долины Ат-Баши богато и разнообразно, для орнитолога здесь настоящий рай.
Здесь множество косуль, но ещё больше зайцев. Они повсюду, бесстрашные, едва обращающие внимание на человека. Однажды на поляне перед закатом я насчитал их четырнадцать особей. Зайцы Семиречья размерами заметно меньше своих европейских собратьев, зато нельзя назвать их трусливыми. Часто заходят в городские сады. Один мой друг в Пишпеке выстрелил в такого с веранды, но промахнулся. Однако смельчак вновь явился на следующий вечер, пробрался в птичник и кур перепугал насмерть. Туркестанский заяц обыкновенный – Lepus lemani, но семиреченский от него отличается, у него оттенок синеватый, а не рыжевато-серый, а на хвосте широкая чёрная полоска. Лисиц также немало, средь коих встречается серебристая разновидность, но шкура последних, хоть и красива, но чересчур тонка и непрочна, а потому ценной не считается.
По вечерам нравилось мне слушать щебет перепелов и кряканье коростеля, звуки, напоминавшие мне вечера в полях и лугах моей родной России, и столь чуждые другим уголкам Туркестана. Перепел там лишь птица перелётная, и голос его можно услышать разве что в клетке на базаре, а дергач-коростель вообще неизвестен. И всё же есть различие в голосах птиц этих в России и Семиречье.
Долина Ат-Баши, как и все горные долины Тянь-Шаня и Алая, населены горцами-киргизами, или каракиргизами. В действительности они зовут себя «киргизами», в отличие от проживающих в степях Туркестана, Сибири и Оренбургской губернии. Последние называют себя казахами, но в старину их же называли киргиз-кайсаками(165). Язык горных киргизов несколько отличен от языка киргизов степей и сильно отличается от сартского диалекта, потому я поначалу испытывал трудности в понимании, пока не привык. Каракиргизы являются потомками древних народов саки(166). Во время вторжения царя Дария в Грецию они составляли большую часть персидской армии. И до сих пор самые многочисленные племена каракиргизов называются сайяки. В древности они населяли горные районы Туркестана, входившие в состав обширной Персидской империи. Интересно отметить, что отдельные племена каракиргизов выделяются характером женских головных уборов, каковые иногда огромны и очень хитро устроены.
Просто удивительно, как быстро киргизы умеют передавать сообщения, безо всякой почты или телеграфа. У кочевников имеются свои особые способы обмениваться интересующими их новостями со скоростью даже большей, нежели по телеграфу. Однажды вечером, например, лесник рассказал мне, что «киргизский телеграф», узун кулак, то бишь длинные уши, как сами они это называют, передал сообщение, что в гарнизоне города Верный разгорелся военный мятеж. «Мы точно не знаем, что там сейчас происходит, но молим Аллаха, да поможет Всемогущий повстанцам!»
В течение нескольких последующих дней непрерывно лил дождь, перемежавшийся грозами, а затем наступила чудесная солнечная погода, и весь лес оживился. На лугах расцвёл синий лён и иссык-кульский корень (Aconitum napellus)(167). У этого ядовитого растения скверная репутация. Стоит посидеть рядом с его красивыми тёмно-синими цветками, как получишь сильную головную боль. Корни, высушенные и измолотые в порошок, суть смертельный яд, содержащий большое количество аконита, алкалоида столь ядовитого, что четыре миллиграмма его нитрата смертельны для здорового человека. Немалое число обитателей Туркестана, русских и мусульман, отправлено в мир иной не без помощи зелья из аконита, добавленного в пищу коварной рукою. Есть у яда то преимущество, что причину смерти установить невозможно. Женщины Семиречья нашли оригинальный способ, как отправить до срока на тот свет нелюбимого мужа или нежеланного друга, не вызвав при том ни малейших подозрений: делают настойку из корня, замачивают в ней сорочку жертвы, назначенной покинуть сей грешный мир, высушивают, утюжат и дают надеть после бани. Яд через распаренную кожу легко попадает в кровеносные сосуды, жертва заболевает и через два-три месяца испускает дух самым естественным образом. Особенно интересно, что именно здесь в Семиречье аконит в полной мере проявляет свою вредоносность. Будучи выращен из семян где-нибудь в другом месте, например, в Ташкенте, он полностью утрачивает ядовитые свойства и становится декоративным цветком, каковой нередко встречается в садах Западной Европы.
Есть тут ещё одно ядовитое растение – чемерица (Helleborus niger)(168). Его легко узнать по большим красивым цветкам, похожим на дикую розу. Настойку из корня растения здесь используют в качестве отравы для собак. Отчего именно данное средство назначено для уничтожения «друга человека» никто толком не ведает. Стоит упомянуть ещё пару ядовитых растений, которые определить я не смог. У одного из них цветок в виде большого тёмно-синего колокольчика; достаточно его понюхать, чтобы почувствовать тошноту и головокружение. У другого небольшой белый цветок на тонком стебле, что растёт прямо из большого корня; зачастую, будучи съеден вместе с другой травой при выпасе, вызывает болезнь или гибель лошадей и скота. Как бы в противовес ядовитым травам, не водится в здешних местах ни змей, ни ящериц, хотя жаб предостаточно.
В горных ущельях и в долине Аксай, что расположена неподалёку(169), первоклассная охота на крупную дичь. Дикие горные козлы бродят стадами числом до тысячи голов; много архаров и медведей. Последние обитают в пещерах, каковых здесь в известняковых отрогах множество; некоторые очень протяжённы, образуют разветвленные ходы и гроты. Эти «пещерные» медведи достигают больших размеров, но не отличаются ни свирепостью, ни смелостью. Охотник-киргиз, вооружённый свечой и мушкетом (мультуком)(170), смело входит в подземную берлогу, движется по тёмной пещере осторожно, заглядывая во все углы и закоулки. Когда в отражённом свете блеснут глаза, он подходит ближе к застывшему от удивления животному, ставит свечу на землю, ружьё – на рогатину, спокойно прицеливается между глаз и стреляет. Охотник промахивается редко, но даже промах не обязательно будет для него роковым, настолько медведь робок и необычайно спокоен. Конечно, нужно проявлять хладнокровие и не терять рассудка, предпринимая дневную охоту подобного рода, в особенности потому, что заряжание туземного ружья есть дело непростое и не быстрое, а спокойствие даже такого флегматичного создания, как сей медведь, имеет свой предел.
Медведи довольно часто встречаются в пещерах этой части Памира, но мне ни разу не посчастливилось столкнуться хотя бы с одним или раздобыть его череп, а вот медвежьи шкуры я видел, и они показались мне огромными. Было бы интересно выяснить, обычный ли это наш среднеазиатский Ursus leuconyx или какой-то другой вид, возможно, потомок того самого пещерного медведя, с которым первобытный человек Западной Европы вёл столь упорную борьбу за подземное жилище.
