Павел Матушек
Оникромос
Герс
Он тикал, стучал, подпрыгивал, вращался, двигался возвратно-поступательно, качался размеренно, а потом скручивался и раскручивался – его сознание было сложным часовым механизмом, который не имел границ. Непрекращающееся движение зубчатых колес, толкателей, пружин, захватов, цепей и передач складывалось в непрерывный ход мыслей, а разум состоял из множества мелких перемещений, несметного количества крохотных идей. И одновременно он был резонансом, возникающим на стыке параллельных потоков сознания и сенсорных импульсов.
Он знал, что где-то совсем рядом присутствует множество иных разумов, и понимал, что в какой-то степени существует независимо от них, но в то же время они его база, а значит, он сам представляет собой их расширение, надстройку, следствие, еще одно звено механизма, поддерживающего циркуляцию волн осознанного существования. Повсюду, как снизу, так и сверху, вплоть до предела возможностей восприятия, он наблюдал движущуюся механику сознания. Она окружала и наполняла его, потому что была одновременно и реальностью, воспринимаемой им, и сознанием, с помощью которого он эту реальность воспринимал. Что-то, однако, не соответствовало этому представлению и мешало плавному круговороту сознания. И потому сознание пыталось изменить действие механизмов таким образом, чтобы обойти эту чужеродность и свести на нет ее существование. Системы защиты – предохранительные клапаны и клапаны понижения давления – не могли справиться с нею. Эта сущность, несомненно, была здесь лишней. Эта чуждая эманация никак не хотела встроиться в окружавшую ее механику мышления, но и не позволяла себя отрицать или игнорировать. При этом она опасно замедляла работу механизмов и фокусировала на себе внимание. Она имела четкий контур. Ее форма обладала четырьмя конечностями и круглым наростом, на котором симметрично были расположены отверстия и выступы, – в ней было нечто поразительно знакомое.
Он сильно сопротивлялся, но всё же не мог больше не обращать внимания на это чуждое проникновение. Чувствовал, как замедляются шестерни и резко возрастает сопротивление в шарнирах вращающихся валов. Ощущал, как его сознание сгущается и неминуемо сосредотачивается вокруг присутствия этой странной сущности. Он не хотел этого, но не мог противостоять той сдерживающей, притягательной силе, которая захватывала его, винтик за винтиком.
– Друсс, – сообщила ему сущность наэлектризованным тоном. – Сосредоточься!
Слова-импульсы наполнили его разум вибрацией, объединяющей в единое целое, и изменили конфигурацию сознания, которое благодаря этому восстановило функционал разума Друсса и вспомнило, кем было в другом мире.
– У тебя неплохо получается, – заключил Лестич, который прочно утвердился в своем присутствии. – Но будь осторожен, тебе нельзя полностью останавливать дрейф сознания, иначе окажешься вытолкнут за пределы монады и у нас будут неприятности.
– Что… что это за место? – спросил Друсс, посылая в сторону Лестича слова, имевшие форму длинных энергичных волн.
– Герс, город-монада, неотъемлемая часть биомеханической структуры, созданной кроа.
– Откуда ты это знаешь?
– Не я знаю, а ты. Видеть – значит знать, а знать – значит видеть. Мы займемся этим позже, потому что нам нужно быстро покинуть слой живоосознающих и переместиться ниже, к мертвоосознающим. Мысли кроа, сосредоточенные на особенностях и дискретности механической мыслематерии, циркулируют гораздо медленнее, чем у тех, кто постоянно гоняется за потоками информации. В тех районах защитные механизмы гораздо менее рестриктивны, и именно там нам следует искать резидента Ивви.
– О чем ты говоришь?
– Тебе нужно спуститься вниз.
– Куда? – растерянно спросил Друсс, поскольку сейчас для него не существовало понятия верха или низа.
Однако он смутно помнил, что означали эти термины в Линвеногре, и попытался наложить это знание на реальность Герса, но это только усугубляло его растерянность.
– Не так! – осадил его Лестич. – Здесь другой верх и другой низ. Расслабь восприятие и дай сформироваться его импульсам, но при этом сохраняй постоянную скорость дрейфа сознания.
Друсс хотел выполнить приказ Лестича, но никак не мог этого сделать. Когда он пытался сосредоточиться, сознание заметно замедлялось, а когда вслушивался в импульс восприятия, начинал расплываться в непрекращающемся движении механики мышления.
– Не могу, – простонал он.
– В таком случае мы сделаем по-другому. Я покажу тебе, в какую сторону ты должен направить сознание, а ты заберешься так далеко, насколько сможешь. Понимаешь?
– Да.
Лестич, чуждая форма в механическом нутре Герса, стоя на корпусе вращающегося вала, указал пальцем на пространство между своими ступнями. Вдруг Друсс понял, что именно там находится низ, и начал скользить туда вдоль кронштейнов, по контурам зубчатых колес, вдоль пазов направляющих и по прочим поверхностям движущегося механизма Герса. Он мчался все быстрее и быстрее, словно в свободном падении сквозь механические облака, которые выглядели прочными, но не давали никакой опоры. Он не знал, как замедлить этот стремительный полет, но прежде чем успел по-настоящему испугаться, что-то ударило его в бок и закрутило вокруг системы вращающихся втулок. Он резко затормозил на границе пустого, бездонного пространства, свободного от механики мышления.
– Это должно быть где-то здесь, – сообщил Лестич, стоя на лебедке и глядя вниз, на неровную стену механизмов, исчезающую в бездне. – Только ниже. Давай поторопимся. За нами следят.
Прямо над ними в стучащий ритм вклинилось шумное ускорение, которое словно приближалось. Друсс не хотел с ним встречаться. Он ринулся вниз. На этот раз старался сознательно выбирать путь, но скорость мешала размышлять. Поэтому он отказался от попыток анализа сенсорных импульсов и отдал себя в их власть. Только тогда Друсс почувствовал доходящие до него сигналы, которые тянули его в определенное место. Он отчетливо видел цель, хотя она была еще слишком далека, чтобы ее можно было разглядеть. В тот же миг разум Друсса настроился на механику Герса, ускорился, стал вспышкой, биотической искрой, мчащейся кратчайшим путем к месту, которое его привлекало, – к длинной спиральной решетке, выступающей из вертикальной стены соединенных механизмов, уходящих далеко вглубь пустого пространства. Стержнем конструкции оказался ажурный тоннель, по которому тянулся монорельсовый путь, выстроенный из массивных трубок, уложенных одна за другой. Вместе они создавали мощное магнитное поле, которое втянуло сознание Друсса и втолкнуло его в цилиндрический вагончик, похожий на продолговатый стеклянный вал, зависший над рельсами. За прозрачными стенками работал хрупкий медный механизм, погруженный в темную маслянистую жидкость, которая беспрестанно циркулировала между вращающимися детальками. Друсс проникся его успокаивающим, умиротворяющим движением. Это позволило ему найти, определить и очертить форму своего тела. К Друссу вернулось ощущение тяжести и знакомое чувство пространства, открывшегося вокруг. Вспыхнул темно-желтый свет, и уши наполнились тихим, низким гулом. Друсс огляделся, чтобы обнаружить источник этого звука.
Он сидел в большом и мягком кресле посреди продолговатого помещения, напоминавшего уютный сундук, заполненный странной мебелью и загадочными агрегатами, вокруг которых вились толстые кабели. На нем были узкие брюки до колен, остроносые сапоги и белая просторная рубашка с отложным воротником. В руке он держал бокал из толстого стекла, в котором переливалась темная жидкость. Друсс понюхал содержимое. От него терпко пахло ферментированными фруктами.
– Это просто вино. Ничего не случится, если ты его попробуешь.
Друсс вскочил с кресла и нервно огляделся. Чуть не облился вином, поэтому осторожно поставил бокал на низкий столик и медленно двинулся вглубь комнаты. Он прошел мимо гудящих агрегатов, переступил через толстые пучки кабелей и заглянул во все углы, но не заметил там ничего, что могло бы с ним говорить.
– Еще несколько шагов, – вновь раздался тот же бестелесный голос. – А потом вниз по лестнице.
Действительно, Друсс обогнул пузатую машину, из которой торчали цилиндры с тупыми коническими выступами, светящиеся тусклым красноватым светом, и обнаружил узкую винтовую лестницу, ведущую на нижний ярус. Он спустился по ступенькам и оказался в другом продолговатом помещении, которое было намного выше предыдущего, но и гораздо больше заставлено машинами. Отличалось оно и тем, что в его стены были встроены небольшие круглые окна. Друсс медленно, без страха, подошел к одному из них. Снаружи проходила плотная сетка решетки, за которой простиралась серая бездна, лишь с одной стороны ограниченная стеной движущейся механики мышления Герса. Но вагончик всё отдалялся от нее.
– Впечатляет, правда? – спросил бестелесный голос, но на этот раз чуть ближе у Друссу.
Он повернулся и столкнулся лицом к лицу с механическим человеком, стальным скелетом, заполненным голой, ничем не защищенной механикой, работающей на высоких оборотах. В его глубоких глазницах горели темно-желтые лампы.
– Конечно, – холодно ответил Друсс. – Мне интересно, почему активность твоих эманаций не останавливает время.
– Чем дальше от источника, тем слабее эффект. Знаешь, Друсс, это похоже на волны, расходящиеся по воде.
– Как мне тебя называть?
– Я Скальц, и на самом деле я вовсе не похож на человека, но я хотел, чтобы ты встретил здесь что-то знакомое – то, что поможет тебе вписаться в модель реальности, которую я поддерживаю в этом вагончике.
Друсс был сбит с толку и раздражен частыми изменениями сосредоточенности сознания, которые сопутствовали переправе через Герс, а также тем, что он все еще не знал, почему оказался здесь, поэтому у него не было желания тратить время на куртуазные разговоры. Он жаждал конкретики.
– Я ценю твои старания, правда, – сказал он. – Но прежде всего хочу, чтобы ты объяснил мне, что я здесь делаю?
– Ну да, – согласился Скальц. – Не помешали бы какие-нибудь факты, но их-то у меня не так много. В основном теории и предположения.
– Как это?
– На самом деле я не могу объяснить тебе, что и как нужно делать, потому что сам не знаю. В сущности, я привел тебя сюда, чтобы показать тебе дыру, в которую тебе предстоит прыгнуть.
– Дыру?!
– Ну, это просто сравнение. Просто на первый взгляд почти все аномалии выглядят как…
– Хорошо, я понимаю! – крикнул раздраженно Друсс. – Ты можешь перейти к этим своим теориям и предположениям?!
Скальц, как и подобает машине, словно не замечал бурных эмоций Друсса. Или же просто пытался произвести такое впечатление.
– Естественно, – невозмутимо ответил он. – Я построил эту мобильную обсерваторию, чтобы заняться исследованием одной из самых больших аномалий в Герсе. Поверь, их здесь действительно очень много, но эта самая интересная. И дело вовсе не в ее размерах, а в профиле и глубине. Во-первых, она единственная, что пробивает двадцать три реальности. А во-вторых, углубленный анализ энергетического профиля подтверждает, что ее создало нечто, оторвавшееся от одного из самых молодых миров. Это делает ее поистине уникальной, потому что большинство здешних аномалий образовалось в результате воздействия ментальных артефактов, которые вышли из-под контроля охотников, швартующихся в движущемся порту Квалла. А остальные – это результат вмешательства могущественных существ, которые время от времени выныривают из бескрайнего океана камней под названием Торот, вытягивают свои конечности, преобразующие пространственно-временной континуум, и оставляют прочные рубцы во всех реальностях, до которых смогут дотянуться.
– Ты знаешь, что могло вызвать эту аномалию? – спросил Друсс.
– Понятия не имею, но у меня есть одна теория. Мы с моими эманациями-близнецами изучили траекторию этой аномалии. Разумеется, насколько это было возможно. Нам не удалось выяснить, в какой реальности находится то, что ее вызвало, потому что след обрывается и невозможно сказать с уверенностью. Однако мы нашли интересную закономерность. В каждом мире, через который пробивалась эта штука, появляются рассказы о Крек'х-пе. Эти истории отличаются друг от друга. В одних говорится о зерне жизни или живительной искре, падающей с неба. В других – о божественном механизме или звездном луче, обеспечивающем бессмертие. Некоторые легенды упоминают об огромном шаре плотной воды, который, вынырнув из морских глубин, не смешивался с обычной водой и, проплывая, оставлял за собой совершенно новые, ранее неизвестные организмы, а другие повествуют о священных звездах – предвестниках пришествия богов во плоти. Но, независимо от содержания этих историй, в каждой из них появляется точно такое же название – Крек'х-па. И ни в коем случае не приходится здесь говорить о случайности. Большинство эманаций Ивви считает, что это абсолютно невозможное совпадение доказывает, что вещь, пробившаяся сквозь все эти реальности и создавшая аномалию, все еще активна и постоянно поддерживает и стабилизирует свое существование. И при этом каждая из этих реальностей наделяет ее своей энергией, частицей своей жизни. Это должно быть нечто невообразимо мощное, что-то, способное проникнуть в более молодые миры или активировать новые зацепы ксуло, стимулировать циркуляцию сознания на Усиме и восстановить ее связи с Кваллом.
– Действительно, одни теории и предположения, – подытожил Друсс.
– Как я и говорил, – подтвердил Скальц. – Хотя, по нашему мнению, существует простой способ их проверить.
– В чем он состоит? – заинтересовался Друсс, но, едва сформулировав этот вопрос, уже знал на него ответ.
– Нужно встроиться в аномалию, опуститься на ее дно и найти то, что ее создало, – то, что во всех преданиях именуется Крек'х-па.
– Почему до сих пор никто из вас этого не сделал?
– Прыгать вглубь аномалии слишком рискованно. Мы недостаточно сильны, чтобы противостоять трансформирующим турбулентностям и вихрям, а потеря хотя бы одной эманации может означать для Ивви опасную дестабилизацию сознания.
Друсс посмотрел с сомнением.
– Если вы не можете справиться, то я ничем не могу помочь.
– Верно, ты один не можешь, но ты, Лестич и Манакум образуете мощную структуру, которая имеет шанс найти Крек'х-пу, определить ее природу и, может, даже использовать с пользой для Усимы.
– Лестич? Ты его видел? Я потерял его по дороге…
– Да нет же. Он прибыл сюда первым и сейчас калибрует шлюз.
Друсс не смог скрыть удивления.
– Первым? Мы же спускались вместе…
– Да, но он проложил путь доступа, можно сказать, что сам был этим путем, а теперь готовит вход в аномалию.
– Эй, а мне самому здесь позволено будет что-нибудь сказать?! – запротестовал Друсс.
– Конечно, но, насколько я знаю, ты уже дал свое согласие там, в Линвеногре.
Друсс вспомнил о договоре с Ивви.
– Ну да, – признался он. – Так где же этот Лестич?
Скальц повел Друсса по узкому проходу, петляющему между высокими гудящими машинами, и вскоре они оказались в передней кабине вагончика. Большую часть пространства здесь занимало огромное круглое отверстие, закрытое дюжиной бронированных пластин, которые перекрывали друг друга концентрически и образовывали звездообразный узор. Это, вероятно, был шлюз, о котором говорил Скальц, поскольку возле него возился Лестич, сосредоточенно манипулируя тонкими втулками и прислушиваясь к звуку перескакивающих затворов.
– Мне это не нравится, – признался Друсс.
– Почему? – спросил Лестич, обернувшись к нему.
– Это безумие, я могу умереть.
– В таком случае мне тоже следует бояться, и вряд ли бы я стал настаивать, чтобы ты совершил прыжок, верно?
– Верно, – признался Друсс.
– Но я не боюсь.
– Почему?
– Благодаря Манакуму нам не угрожает ничто, хоть как-то похожее на смерть.
– Если ты так уверен, то скажи, что произойдет, когда мы прыгнем?
Лестич обезоруживающе улыбнулся.
– Несомненно, что-то интересное. Если Ивви и его эманации правы, мы приблизимся к открытию и постижению Крек'х-пы, а если не правы, то аномалия, скорее всего, забросит нас в одну из пробитых реальностей и нам придется отыскать какой-нибудь способ, чтобы вернуться оттуда в Герс или в Линвеногр.
– А что будет, если мы застрянем в каком-нибудь чужом, непонятном мире? Ведь даже здесь я с трудом спас свое прежнее сознание.
– Ты изменишься, Друсс. Ты изменишься, чтобы понять, что, в сущности, ты не можешь измениться.
– Опять ты начинаешь…
– Калибровка готова, – перебил его Лестич, обращаясь к Скальцу. – Когда мы окажемся в назначенном месте?
– Еще мгновение, – ответил механический человек, который не был механическим человеком. – Мы уже там.
– Останови и открой, – скомандовал Лестич.
Друсс почувствовал, как вагончик замедляет движение, а затем останавливается. Бронированные плиты бесшумно разошлись в стороны, коснувшись спиральной решетки. Нос вагона висел над серой бездонной пустотой. Друсс осторожно подошел к краю, встал рядом с Лестичем и посмотрел вниз. Там что-то было. В глубине бездны что-то колыхалось гипнотическим, подводным движением. Оно напоминало тоненький лучик света.
– Что это? – спросил Друсс.
– Стержень аномалии, танцующая энергия, мы упадем прямо в ее объятия, – ответил Лестич.
– Ты меня не успокоил.
Друсс знал, что пути назад уже нет. Мир, его мир, единственный, который он знал до недавнего времени, безвозвратно ускользал из-под ног вместе со всем, что придавало ему смысл. Он боялся, но был готов к прыжку, потому что сейчас это имело для него значение. Внезапно Друсс вспомнил о Скальце. Обернувшись, он увидел, что у них за спиной никого нет. Вопросительно посмотрел на Лестича. Архивариус пожал плечами.
– Он выполнил свою задачу, и ему больше не нужно притворяться человеком.
– Что это была за эманация? Сам вагон, нечто, создавшее вокруг себя этот вагон, или, может быть, биомеханическое сознание, типичное для Герса?
– Не знаю. Наверное, всё понемногу. Прыгаем?
Друсс вздохнул.
– Я боюсь. Хотел бы я быть уверенным, что меня поймают.
– Может, и так будет…
Друсс почувствовал, что наступил подходящий момент. Страх отступил. Открылась серая пустота, и лента извивающегося света устремилась к нему.
* * *
Тенан не мог смириться с тем, что Магистры рода наказали его с такой строгостью, словно это он виноват в том, что последний человек в Линвеногре бесследно исчез. Он считал это несправедливым и ни в коем случае не признавал за собой вину, но, тем не менее, тщательно скрывал нарастающее раздражение и старался добросовестно выполнять скучные, отупляющие работы. Тенан верил, что наказание не будет продолжаться слишком долго, и если он примет его с достоинством, то ему быстро удастся вернуть расположение старейшин. Но сегодня он понял, что этого не произойдет и его падение на дно родовой иерархии, скорее всего, было окончательным и необратимым.
Тенан осознал это в тот момент, когда Сотер, ассистент Магистра Мерсе, привел его в архив и объяснил, в чем будет заключаться новая работа. Работа, которую обычно поручают неопытным юнцам, включающимся в жизнь трубодомных общин. Ничто из того, что ему приходилось делать до сих пор, не было столь унизительным и обещающим паршивое будущее, как прокрутка паутинных архивов – кропотливое, однообразное и утомительное занятие, которому нет конца и края.
Регулярное разматывание паутин и накручивание их на новые веретена обеспечивает им приток свежего воздуха, который препятствует развитию коварной грибницы, разрушающей свернутые нити вместе с записанной на них информацией, а следовательно, позволяет многие годы хранить накопленные знания. Но дело в том, что это нужно делать очень часто. В маленьких архивах подобное не вызывает трудности и не выглядит обременительной обязанностью, но в больших хранилищах ежедневно приходится перематывать по несколько десятков, а то и сотен веретен. Ежедневно. А подземный архив рода Тенана принадлежал к числу крупнейших в Линвеногре.
Тенан знал это место, работал здесь в молодости, а позже, когда начал подниматься по лестнице родовой иерархии, часто пользовался его ресурсами. Но теперь вернулся в архив на тех же правах, что и молодые перусы, которые еще ничего не сделали и ничего не значат в общине трубодома. Еще недавно он злился на то, что ему приходится готовить пищевую мякоть для самых уважаемых Магистров или начищать ритуальную посуду, используемую во время Чемеса или выделительного Коро. Тогда ему еще казалось, что старейшины хотят только унизить его, преподать урок, напомнить, что он не может самостоятельно принимать решения. Как он ошибался… В архиве до Тенана дошло, что слежка за Друссом была его шансом обрести пожизненное уважение в семье, но он не смог им воспользоваться. Поэтому он был списан, и теперь до конца своей никчемной жизни он будет перематывать паутину. Таким образом старейшины показали ему, где его место и насколько мала его полезность для рода.
Старый Рине, который по неизвестным причинам так и не дослужился до Магистра и с незапамятных времен заведовал архивами, забрал Тенана у Сотера и отвел к стеллажу с веретенами, с которых он должен был начать перемотку. Рине хорошо знал, что Тенану не нужно объяснять, как обращаться с паутиной, потому без слов оставил его в одиночестве и вернулся присматривать за юнцами.
Тенан вытянул эктоплазматический вырост и огляделся по сторонам. Стеллаж, у которого он стоял, был такой длинный, что, когда он наконец разберется со всеми веретенами и дойдет до конца, ему непременно придется вернуться к началу и начать перематывать заново. Стеллаж был прикреплен к полу и располагался в темном углу помещения, а значит, явно содержал малозначительную, вторичную информацию, ведь все более ценные записи для лучшей циркуляции воздуха обычно хранят ближе к потолку.
Тенан ушел в себя, это двойное унижение отняло у него остатки достоинства и воли. Он придвинул к себе ручную прялку, используемую для перемотки паутинных нитей, изменил форму выроста и потянулся за первым веретеном.
К вечеру архив стал пустеть, и Тенан тоже решил вернуться в свой отсек. Он попрощался с Рине и покинул комнату по боковому коридору. Он вышел прямо в густой сад, росший на дне трубодома. Уже стемнело, но между деревьями были протянуты фосфоресцирующие лианы, источающие мягкий, приятный свет, облегчающие поиск аллей. Тенан перебрался на противоположную сторону трубодома и запрыгнул на вертикальную стену, доверху поросшую грибными наростами, в которых перусы выдалбливали свои жилые отсеки. Один из них принадлежал Тенану. Он добрался до своей каморки – даже в полной темноте он узнал бы ее по запаху – и осторожно проскользнул внутрь через маленькое круглое отверстие. Прижал конечности к шарообразному телу, втянул эктоплазматический вырост и устроился в плотно подогнанном замкнутом пространстве. Нижнюю часть туловища приклеил к влажному дну отсека, наполненному кашицей из измельченных плодов и трав, смешанной с кусочками коры дерева термока, замедляющего процесс ферментации и придающего массе кисловатый привкус. Когда его организм начал поглощать бодрящие соки, Тенан почувствовал приятный, насыщающий холодок, проникающий под кожу, и едва ощутимый пульс воды, наполняющей грибковые капилляры его отсека. Он медленно стал погружаться в дремоту. Поскольку вырост Тенана был спрятан, он не видел деревья, которые ночью напоминают темно-зеленые фонарики, освещенные изнутри фосфоресцирующими лианами. Однако эта картина навсегда врезалась в его память, а потому не нужно было использовать вырост, чтобы подтвердить ее существование. Собственно, с некоторых пор Тенану достаточно было одного воспоминания, казавшегося более реальным, нежели то, что действительно растет на дне трубодома.
Он догадывался, почему это так – он терял связь со своим родом, семейным трубодомом и его древними законами, потому что перешел границу и больше не мог действовать по тем же принципам, что и другие перусы. Уже сам факт того, что он может ставить под сомнение решения старейшин, доказывал, что для него нет возврата к прежней жизни. Кто однажды начал самостоятельно думать, принимать решения и искать ответы, тот уже никогда не прекратит этого делать. Что ему остается? До Тенана доходили слухи о перусах, которые добровольно покидают свои роды и выбирают жизнь отшельников, но он лично знал только одного независимого перуса – Менура, который ловко нашел себе место в нейтральной зоне, ровно на стыке сообществ перусов и заминов. Тенан сомневался, что ему удастся повторить его подвиг.
Перус балансировал на пределе сна и всматривался в проплывающие мысли. Они приходили и уходили, а он их не останавливал. Вдруг он услышал тихий, успокаивающий шум. Это был его любимый звук – шелест дождя на листьях. Тенан высунул эктоплазматический вырост, посмотрел на мокрые фонари освещенных деревьев и почувствовал уколы падающих капель, в которых уже не было тепла, потому что они предвещали наступление холодного сезона муссонов. Перус задрожал. Но не от холода. В нем поднимался страх. Он боялся, так как на самом деле знал, что ему следует делать. Это давно стало очевидным для него, но ему по-прежнему не хватало смелости начать действовать. Едва такая мысль возникала в нем, он говорил себе, что примет решение завтра, и тут же забывал о деле. Однако сегодня, после целого дня, проведенного в архиве, он готов был пойти на любой риск. Ниже уже нельзя падать. У него было всё готово. Он решил. Мгновенно открыв таблотесор, Тенан поместил в окошко коммуникатора воспоминание о полузатопленном доме в районе Салоса, отправил его и закрыл устройство.
Перус медленно выпустил воздух. Он был уверен, что сейчас за ним придут, ведь нельзя безнаказанно нарушать запреты старейшин. Он ждал. Дождь отмерял время. Он ждал, но ничего не происходило. Стоявшая дыбом шерсть прилегла к телу. Напряжение ослабло. Тенан прождал всю ночь, а утром неуверенно поплелся в архив. Он пытался сосредоточиться на перемотке паутины, но не мог, потому что каждый раз, когда мимо проходил какой-нибудь перус, он нервно сжимался. Однако никто не обращал на него внимания. К вечеру он уже немного успокоился и снова послал воспоминание о полузатопленном доме в квартале Салос. До него начинало доходить, что за ним никто не придет, потому что никто и не должен приходить. Растущая независимость неумолимо отрывала его от сообщества перусов, и он шаг за шагом исключал себя сам.
Когда через двенадцать дней в коммуникаторе появилось отправленное воспоминание полузатопленного дома в районе Салос и пришло время осуществить более сложную часть плана, Тенан перестал бояться задачи, которая перед ним стояла. Он стал мудрее на одну истину, которую только сейчас постиг: поведение, выходящее за рамки норм, которые навязывает сообщество, для большинства перусов невидимо. Поэтому вечером, после работы в архиве, он без разрешения выскользнул из трубодома и двинулся в сторону района Салос. Он не прятался. Спокойно шел по аллеям, тянувшимся вдоль каналов, останавливался на мостах и задумчиво проходил мимо сотен заминов и перусов. Ему казалось, что это сон, и он ни за что не хотел просыпаться. Наконец Тенан добрался до Салоса и нашел тот полупустой дом, который мало изменился с тех пор, как Тенан видел его в последний раз.
Перус поднялся по наклонной стене, пройдя вдоль его верхнего края, добрался до противоположной стороны и скатился в то место, где покосившаяся стена была погружена прямо в канал. Он отыскал небольшой прямоугольный проем, расположенный почти на уровне воды, и протиснулся внутрь. Тенан оказался в длинной узкой комнате. В ней отсутствовала большая часть пола – на его месте зыбилась темная поверхность воды. Ему нравилось это место. С ним были связаны хорошие воспоминания. Именно здесь он нейтрализовал первое ксуло для Друсса. Но тогда он был не один.
Захлюпало. Тенан высунул эктоплазматический вырост и направил его в сторону темной воды, из которой медленно вынырнула коническая голова замина.
– Чего ты хочешь? – спросил Хемель.
– Если бы ты не знал, ты бы не пришел на встречу.
Хемель презрительно фыркнул.
– Успокойся. Человек уже вне нашей досягаемости, и мы ничего не можем сделать.
– Но нам надо попытаться… – неуверенно сказал Тенан. – Во всяком случае, мне придется, потому что я не собираюсь всю жизнь перематывать паутинные архивы.
Хемель некоторое время молчал. Его глаза блестели во мраке. Наконец он сказал:
– Меня отправили на Компостную станцию. Я мешаю слизь…
– Сам видишь. Нам больше нечего терять. Нам надо действовать. Нам необходимо его найти.
– А если он мертв?
– Найдем хотя бы труп, выясним, кто нас перехитрил, и покончим с ним. Только так мы еще можем вернуть себе уважение и положение.
– Я не уверен. Вокруг человека происходит что-то странное. Он притягивает беду, все за ним охотятся, и к тому же он сумасшедший. Ведь он верил, что Лепе, которого он создал в детстве, действительно его брат.
– Такое случается.
– Разве что у перусов, потому что матка сожрет любого, кто стал бы относиться к своему Лепе, как к родному брату.
– Он был здесь совсем один, единственный представитель своего вида. Неудивительно, что он вызывал такой интерес и вынужден был создать себе нечто вроде ментальной опоры.
– Если ты так говоришь… – примирительно ответил Хемель, совсем растерянно, и тяжело вздохнул. – Хорошо, предположим, что мы это сделаем, предположим, что мы станем искать его. Ты понимаешь, что таким образом мы подпишем себе приговор?
– Необязательно.
– Продолжай…
– Нам нужно найти союзника, того, кто поможет нам и окажет поддержку, дающую защиту и свободу действий.
– Без шансов. С нашим прошлым мы в этом городе никто. Ни одна секта нас не примет, а гвардейцы и другие органы Совета только и ждут случая избавиться от нас.
– Это правда, но есть один перус, который действует независимо от сект и органов Совета, а кроме того, он по-прежнему в долгу перед Друссом. Достаточно напомнить ему об этом.
Хемель удивленно посмотрел на него и прошептал:
– Менур… да, это может сработать…