Павел Матушек
Оникромос
– Его образ в коммуникаторе?
– В том числе. Но не только и не единственный.
– Их больше?
– Конечно.
– Значит, я сейчас с ним разговариваю? – недоуменно спросил Друсс.
– Отчасти. И хотя его эманации образуют в общей сложности одну личность, на самом деле они существуют синхронно, независимо заполняя разные пласты реальности, поэтому ты разговариваешь прежде всего со мной. С ним тоже, но как бы во вторую очередь.
– Кажется, я ничего не понимаю.
– Это не имеет значения. Давай сосредоточимся на том, что важно.
– Например, об этом трюке с переносом изображения из коммуникатора в мир осязаемых объектов?
– В том числе… Прости, что без предупреждения воспользовалась твоим таблотесором, но я должна была тебе помочь.
Друсс вспомнил разъяренного Ракама.
– Я мог погибнуть там! – воскликнул он.
– Необязательно. Я все это время следила за тобой, и знаю множество неприятных трюков, с помощью которых могла бы вытащить тебя из передряги, если бы возникла такая необходимость. К тому же ты понимал, что риск неизбежен. Ты должен был попасть сюда физически. Нужно было выбраться из Энеза и добраться до люка на борту Халцедонового корабля. Не было другого способа.
– Те тоже следили за мной, – ворчливо пробормотал Друсс.
– Не переживай из-за обезьян. У нас намного больше поводов для переживаний и всё меньше времени. К счастью, ты уже здесь, и мы можем начать действовать. Ты готов?
– Да, но я хотел бы знать…
– Вопросы оставь на потом. Ты согласился стать моим учеником, так что позволь пока мне решать, что и в каком порядке мне следует объяснить.
– Ну, хорошо.
– Ты мне доверяешь? – неожиданно спросила Рума.
– Нет, да, не знаю… – искренне ответил Друсс.
– Отличный ответ. Пойдем со мной.
Рума схватила его за руку и потащила вглубь ближайшего коридора, который имел круглое сечение и спиралью спускался вниз. Внезапно она свернула в боковое ответвление, потом притормозила и медленно, с улыбкой, ввела Друсса в огромный квадратный зал. Одна из его стен была прозрачной. За ней открывался невероятный вид на серо-голубые глубины озера Леко. Друсс вздрогнул. Его снова пронзило ощущение, будто он уже был здесь когда-то, и этот пустой зал с видом на подводный пейзаж был для него самым важным. Рума повернулась к нему и посмотрела в глаза.
– Сооружение, в котором мы находимся и которое называют Халцедоновым кораблем, было создано очень давно, – тихо сказала она, словно размышляя о чем-то важном и болезненном. – Задолго до прибытия земноводных обезьян и пауков-переростков магистр Инабулус Кнальб сотворил его вместе с этим озером с весьма определенной целью.
– Какой?
– Терпение. Прежде всего, ты должен знать, что весь этот участок, место, в котором стоит Линвеногр, – это пространство, где соприкасаются разные миры, которые являются наложенными друг на друга эманациями порта Квалл – главной точки отсчета в этом слое реальности.
– Сколько этих слоев?
– Трудно сказать. Сотни? Тысячи? Миллионы? Это бесчисленные цепочки взаимосвязанных миров, сосуществующих на многих более или менее тонких уровнях. Миры, которые вырастают один из другого и сцепляются, как винтики в невероятно сложном механизме. Сознание перемещается между этими мирами, поддерживая тем самым жизнь в цепочках и способствуя рождению новых реальностей. Но дело в том, что этот механизм только тогда работает правильно, когда все элементы работают исправно и находятся в постоянном движении.
– Я правильно понимаю, что благодаря этому шагающий порт Квалл все время разрастается очередными эманациями, да?
– Верно.
– Но искатели ксуло замедлили этот процесс, и нет никакого способа заменить удаленные зацепы новыми?
– Увы, нет…
– И последующие, все более мощные импульсы будут убивать жителей Линвеногра, пока кто-то не вынудит тебя перестать их вызывать.
Рума тепло улыбнулась.
– Ты сам знаешь, что за правда кроется в словах Ракама. Мы уже говорили об этом. Аворро показал ее тебе. Коллекторы Ун-Ку заключают всех в петли собственных иллюзий, обладающих силой личной правды. Благодаря им жители этого города открывают то, что хотят открыть, находят то, что хотят найти, но тем самым лишь укрепляют свои иллюзорные проекции, вязнут в них и еще больше замедляют поток сознания через эту реальность.
– Откуда здесь взялись эти Ун-Ку?
– Они прибыли из Квалла.
– Это абсурдно! Они только ухудшают ситуацию.
Рума расстроилась.
– Не понимаешь? Никто не собирается спасать этот город и этот мир. Коллекторы Ун-Ку должны радикально усилить напряжение на краях реальности и в итоге привести к ее коллапсу и разрушению. Это восстановит нормальный дрейф порта Квалл и движение сознания.
Друсс побледнел.
– Не верю, – простонал он.
– А ты замечал что-нибудь странное в последнее время?
– Все, что происходит со мной сейчас, более чем странно.
– Возможно, но я бы хотела, чтобы ты ответил, как подобает профессиональному искателю ксуло.
– Подожди, я не совсем…
Внезапно Друсс понял, что имеет в виду Рума, и испугался, потому что все услышанное было похоже на правду. На абсолютную истину – ту, что разрушает миры. Он сглотнул слюну и произнес:
– Со времени импульса в Линвеногре не было замечено ни одной вспышки из Квалла.
– И больше они не появятся. Они скапливаются на краях этой реальности, чтобы вылиться в очередной разрушительный разряд. Но и он станет лишь предвестником чего-то гораздо большего…
– О Таботт! А наблюдатели из других городов прибывают сюда, чтобы следить за ходом коллапса?!
– Да, только для этого.
– Всё это печально. Мы можем что-то сделать?
– Я рада, что ты говоришь «мы», потому что я сама, несмотря на то, что существую в нескольких реальностях одновременно, имею некоторые ограничения, которые сковывают мою свободу действий. Я в основном занимаюсь тем, что в этом мире пытаюсь спасти как можно больше активных ксуло, а в других – вербую союзников, не желающих разрушения этой реальности, а также собираю всякие легенды и истории, повествующие о Крек'х-па.
– А что это?
– Не знаю, но вместе мы обязательно узнаем.
– Тогда почему тебя это интересует?
– Потому что, вероятно, только она еще может спасти реальность Линвеногра. Конечно, при условии, что Крек'х-па действительно существует. Ты поможешь мне?
– Мы заключили сделку, и ничего не изменилось. Что я должен сделать?
– Запустить Манакум и с его помощью найти Крек'х-пу.
– Ты можешь изъясняться яснее?
Рума обвела рукой круг и сказала:
– Как я уже говорила, Халцедоновый корабль и озеро Леко – это творение магистра Инабулуса Кнальба. Он создал их для того, чтобы в месте соприкосновения различных реальностей поместить некое устройство, с помощью которого можно свободно перемещаться между мирами. Это и есть Манакум. Однако проблема заключается в том, что только человек может его увидеть и использовать.
– Тогда откуда ты знаешь, что он вообще здесь есть?
– Благодаря Аполлабию, который также построен Кнальбом. Я наблюдала, как он растет и тонкими нитями энергии соединяется с Халцедоновым кораблем, а затем с чем-то неуловимым в глубинах озера; с чем-то, что покачивается у края невидимого причала. Эта картина оставила в моем сознании полупрозрачный остаточный образ, который я не понимала. Несколько лет я безуспешно изучала это место. Анализировала формы энергетических узлов, которые вычерчивают стойкую линию на поверхности Конструкта, объединяя Корабль и Аполлабий в один объект. Я заглядывала во все закутки этого сооружения и проверяла собранные здесь ксуло, так как Халцедоновый корабль, по-видимому, естественным образом притягивает к себе артефакты и легко интегрирует их в свою загадочную структуру. К сожалению, это ничего не дало. Я не могла понять это место. Я также не могла видеть, что находится в конце причала, но чувствовала, что оно важно, поэтому отказалась от неэффективных методов и начала регулярно проводить ритуал призыва Магистра, рожденного из Белого камня. Я терпеливо медитировала над образом мудрого света, исходящего из скалы. Не знаю, как долго это продолжалось, потому что я потеряла счет времени, но однажды я получила дар, видение, благодаря которому и обнаружила благословение, скрытое Инабулусом Кнальбом в глубине озера. Я обнаружила Манакум. С тех пор я вижу его очень четко. Я сразу поняла, что должна сделать. Стала искать человека, который мог бы мне помочь, но это оказалось очень трудно. Я нашла кое-кого многообещающего. Именно через него Кнальб предложил Совету создать Аполлабий.
Друсс смотрел на Руму широко открытыми глазами, но эмоции болезненно сдавили ему горло, и он не мог ничего сказать.
– Я хотела привести его сюда и даже смогла с ним связаться, но он никому не доверял. Он был одержим Аполлабием. Считал, что это огромное ксуло, которое может открыть постоянный проход в Квалл, только нужно найти способ его активировать. Он утверждал, что лучше всего это сделать из самого Квалла. Я пыталась отговорить его от этой идеи, но ты сам знаешь, как работают коллекторы Ун-Ку. Его одержимость привела к тому, что он начал регулярно посещать Аворро, и тот в итоге выдал ему какую-то специфическую технику спуска, которая работает так же, как и любая другая, и, конечно, не спасает от мощного внутреннего взрыва, который преображает каждого, кто соприкасается с плоскостью Конструкта. Пока работают коллекторы Ун-Ку, никто в этом городе не поймет, что таким образом невозможно попасть в другие эманации Квалла. Я, впрочем, тоже угодила в петлю навязчивого зацикливания. На основании таблотесорных разговоров, которые я подслушала, пытаясь отыскать других людей, я сделала вывод, что тот человек был последним. Это заставило меня прекратить поиски…
– Это я последний, а тот человек был моим отцом, – глухо сказал Друсс.
– Мне очень жаль…
– Ничего. Некоторое время я думал, что он вернулся в Линвеногр, потому что форма смертоносного Импульса совпадает с формой энергетического следа, оставленного моим отцом, но теперь знаю, хотя это горькая правда, что я находился под влиянием Ун-Ку и следовал за собственными иллюзиями. Страшно подумать, что ждало меня в конце этого пути. Мы устойчивы к их воздействию?
– Да. Ты – благодаря тому, что получил живое знание от Аворро, которое я затем подсмотрела в твоем сознании, а я – благодаря видению Кнальба, которое со временем становилось все более явственным, пока окончательно не укрепилось в твоем присутствии.
Друсс впервые с того дня, как возник Импульс, ощутил то, что можно было бы назвать чувством собственного достоинства.
– Ты не сказала, в чем твоя выгода от моего обучения.
– Это всегда так работает. После этого можно познать настоящую науку.
Они улыбнулись друг другу. Внезапно между ними возникло чувство близости, удивившей Друсса и придавшей ему сил. Рума обняла его. Она была теплой, приятной на ощупь, пахла чем-то мягким. Друсс закрыл глаза. С плеч спала огромная тяжесть, которая давила его к земле, душила, лишала ясности восприятия. Он вздохнул с облегчением, и свободное дыхание подстегнуло его мысли, которые закружили в задорном танце.
– Как только я оказался внутри, мне показалось, будто я уже бывал здесь, хотя это невозможно, – признался он. – Теперь же понимаю, вижу ясно, Кнальб создал это сооружение для людей. Здесь каждый человек будет чувствовать себя так, будто вернулся туда, где некогда провел лучшие минуты своей жизни. Именно благодаря Кораблю ты, эманация Ивви, выглядишь человеком. На борту Халцедонового корабля ты не смогла бы выглядеть иначе. Либо это я могу видеть тебя здесь только такой, что, в общем, одно и то же. Но почему… – Друсс осторожно высвободился из объятий Румы, подошел к прозрачной стене и посмотрел вглубь озера.-…я не вижу Манакум?
Рума встала у него за спиной.
– Я помогу тебе, – прошептала она. – Это не так сложно. Чтобы увидеть, нужно определить его местоположение.
– Как?
– Ты уже это сделал.
– Я бы, наверное, об этом знал.
– Почему бы нам не спросить кого-нибудь, кто лучше тебя разбирается?
– Кого именно?
– Твоего архивариуса.
Друсс обернулся к Руме.
– Что… откуда ты… как?
Рума замолчала, приложив палец к губам.
– Вспомни, как ты перенес мой образ, и сделай то же самое с Лестичем.
Друсс отстранил ее от себя.
– Это возможно? Ведь он всего лишь…
– Проекция одного из аспектов твоей личности, которая обладает сознанием и пока слишком автономна. Что толку, что эта проекция имеет личность и способна анализировать информацию сама, если у тебя слишком ограниченный доступ к ее выводам, если вы не спорите друг с другом и не обмениваетесь мнениями. Лестич – часть тебя, но, как ни парадоксально, он знает больше, чем ты сам, и я не удивлюсь, если окажется, что он знает тебя лучше, чем ты его. Вы должны познакомиться поближе. Без него у тебя ничего не получится.
Друсс почесал голову.
– Ну, хорошо, – буркнул он. – Я попробую.
Он открыл таблотесор и заглянул в крипту, занимаемую архивом Лестича. Тот оказался между полок, прогибавшихся под тяжестью сохраненных в памяти вспышек из Квалла, которые напоминали эксцентричную коллекцию странных, похожих на цветы, электрических разрядов, застывших во времени.
– Лестич! – воскликнул Друсс. – Ты можешь подойти сюда?!
Прямо перед Друссом материализовался невысокий старик с короткой седой бородой. Он всегда был элегантно одет, но прежде его внешность не производила такого впечатления, как сегодня. Друсс помнил, что иногда, по особым случаям, отец одевался так же. Кажется, это одеяние называлось костюмом и отец вроде привез его с собой из анклава Тумсо. Тот, что был на Лестиче, имел черный цвет. Под верхнюю часть одежды, застегнутую на четыре пуговицы, он надел белую рубашку в полоску, а на шее завязал что-то вроде серебристого куска ткани. На Лестиче также были коричневые ботинки и интригующая шляпа с небольшими полями и полукруглым дном. В тонкой руке он держал деревянную трость с рукоятью в виде серебряного шара. Опершись на нее, он спросил:
– Мы идем?
Друсс онемел от удивления.
– Э-э, да, сейчас… – выдавил он с трудом.
Друсс медленно вышел из архива и, поглядывая на старика, опирающегося на трость, стал закрывать таблотесор. Однако почему-то ему не удавалось долго удерживать внимание, и Лестич постоянно ускользал. Друсс начал нервничать. Архивариус посмотрел на него с разочарованием, сделал шаг к Друссу и встал рядом с ним.
– Собственно, вот, – подытожил он.
Рума хихикнула.
– Это не так просто, – сказал Друсс, безуспешно пытаясь подавить идиотское желание объясниться.
– Напротив, – возразил Лестич. – Ты слишком стараешься и невольно сопротивляешься. Ты неловок. Множество сенсорных импульсов направлено к тебе, но в своем большинстве они остаются незамеченными.
– Неужели? – усмехнулся Друсс.
– Вижу, вы уже полюбили друг друга, – заметила Рума.
Друсс и Лестич смерили ее взглядом.
– Ладно, ладно, я ничего не говорила, – быстро добавила она.
Друсс вздохнул. Он с трудом сдержал уязвленную гордость и сказал архивариусу:
– Ты мне не поможешь?
– Забавно, тебе удается оскорбить самого себя, но ты не можешь разглядеть Манакум, находящийся в поле твоего зрения.
– Ты мне поможешь или будешь меня обижать?
– И то и другое.
Лестич ехидно улыбнулся, повернулся и постучал посохом по стене, за которой, в глубине озера, висел сплющенный металлический шар с торчащими из него толстыми и тупыми шипами. Он был покрыт патиной и почернел, как древнее серебро, и окружен пузырем воздуха. Манакум. Несомненно.
– Как я мог его не заметить? – спросил Друсс.
– Ты смотрел не туда, куда надо, – ответил Лестич.
– Иди, – сказала Рума. – Используй его. Лестич поможет тебе найти моего резидента в Герсе, и оттуда мы двинемся дальше.
– И как мне это сделать? Я не знаю, как его запустить, к тому же нужно еще найти способ добраться до него. Он кажется таким большим…
Рума вздохнула.
– Большим? Накмар или Танкуни могли бы тебе показать, что нет ничего большого или маленького, но у нас нет на это времени. Господин Лестич, не могли бы вы продемонстрировать?
– Естественно, – вежливо ответил архивариус.
Лестич протянул руку вглубь прозрачной стены. Как только он это сделал, пропорции всех форм, которые видел Друсс, мгновенно преобразились. Внезапно Манакум превратился в маленький сферический объект, помещающийся в ладони. Лестич осторожно вынул его из стены и протянул Друссу. Шар был теплым и очень тяжелым. Через некоторое время он тихо щелкнул и распался на сотни мелких металлических чешуек, которые с молниеносной скоростью начали строить вокруг Друсса сплошную броню. Они покрыли его руки, туловище, ноги и, наконец, голову. Заперли его в герметичном и твердом саркофаге. Друсс был совершенно обездвижен. Он испуганно дернулся.
– Спокойно, – услышал он далекий голос Лестича. – Пойдем. Достаточно нескольких шагов.
– Но я не могу! – буркнул Друсс, чувствуя свое горячее дыхание в тесном замкнутом пространстве.
– Не дергайся! – осадил его Лестич. – Подходи одним сознанием.
– Я не знаю как.
– Представь, что ты в темной комнате и следуешь за моим голосом.
– Хорошо, – прохрипел Друсс, уже мокрый от пота. Он с трудом расслабил тело и обмяк внутри брони.
– Можешь подойти? – мягко спросил Лестич.
Друсс представил, что ищет Лестича в его архиве, медленно идет между полками… Внезапно мелкие чешуйки, образовавшие броню, рассыпались во все стороны. Друсс снова был свободен, хотя все еще находился под палубой Халцедонового корабля.
Рума и Лестич молча смотрели на него. Друсс пожал плечами.
– Ну, что? Я же сказал, что не знаю, что с этим делать!
– К счастью, Манакум знает, что с тобой делать, – заключила Рума. Ее слова растянулись, наполнились бледным подводным сиянием и стали совершенно непонятными. Друсс понял, что видит лишь угасающий образ реальности, которую он только что покинул.
Атрифа
Своего отца я, собственно, не знаю. Наши отношения всегда были прохладными, и долгие годы я не поддерживал с ним отношений. Кажется, он знаменитый психолог, который может похвастаться несколькими значимыми публикациями, и частый гость на международных научных симпозиумах, но с детства в его обществе я ощущал себя кем-то вроде лабораторной крысы, запущенной в узкие коридоры чрезвычайно сложного и требовательного лабиринта, который в просторечии именуется семьей. Под его холодным аналитическим взглядом у меня то и дело пробегал мороз по коже.
Возможно, отец и правда меня любит, но так и не смог мне это показать. Или не захотел. Он не вынуждал меня идти по его стопам, но когда узнал, что я не собираюсь поступать в колледж, не смог скрыть досады и разочарования. Ему было известно, что с ранней юности я связал свою жизнь с фотографией, и на первый взгляд казалось, что он принимает и поддерживает мою страсть. Однако в глубине души он долгое время тешил себя надеждой, что это всего лишь безобидное хобби, преходящее увлечение, из которого рано или поздно я вырасту, заинтересовавшись чем-нибудь более серьезным, желательно тем же, чем и он. Его надеждам не суждено было сбыться, а моя молчаливая и безучастная мать, погруженная в домашние дела и удивительно счастливая на своей кухне, предпочла не занимать ни одну из сторон. Она не убеждала отца в том, что мне следует идти своим путем, и не обсуждала со мной вопрос об учебе. Выслушала мою декларацию о независимости и пошла готовить – по привычке спряталась в своем убежище от всех проблем, включая болезненную принципиальность отца, который не мог приготовить даже простейшее блюдо.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я одолжил немного денег и снял помещение под студию. Первое время было очень трудно, у меня не было клиентов и знакомых, но я не боялся тяжелой работы. Зарабатывал на жизнь в магазине фотоматериалов, по выходным фотографировал на свадьбах, а по ночам корпел в темной комнате над отпечатками. Дело развивалось и пошло в гору, вскоре появились более серьезные заказы и солидные деньги. Я гордился собой, верил, что смогу использовать свой талант и не умру с голоду. Уже тогда я очень редко заглядывал в родной дом. И когда раз в полгода заставлял себя туда зайти, почти всегда оказывалось, что отец на работе или в командировке, а мать здесь, на кухне, перемывает чистую посуду и принимает меня за соседку, которая иногда заходит к ней поболтать. После этих визитов я часто задавался вопросом: как случилось, что два таких разных человека привели меня в этот мир? Но я знал, что это один из тех горьких вопросов, на которые нет сладких ответов.
Последним доказательством того, что мои родители обитали в двух разных мирах, вообще не связанных друг с другом, был тот факт, что отец не появился на похоронах моей матери, хотя, как говорили, именно он нашел ее мертвой на кухне. Вместо этого он отправился на дежурство в больницу. Не верю, что никто не смог его подменить. Не верю. В тот день я перестал с ним общаться. Впрочем, это не имело для него никакого значения, потому что почти двадцать лет он даже не пытался связаться со мной. До вчерашнего дня.
Взяв трубку, я не узнал отца по голосу. Лишь через некоторое время до меня дошло, где я слышал этот претенциозный тон. Он умолял меня прийти. Он долго рыдал в трубку, пока я не уступил. На свою беду.
* * *
– Чего ты хочешь, папа? Разве нельзя было всё решить по телефону?
– Сядь, пожалуйста.
– Не сяду, сначала объясни.
– Садись, это довольно длинная история. Хочешь чего-нибудь выпить?
– Не веди себя так, будто все в порядке. Господи, не плачь! Все хорошо, я сяду на минутку. Я никогда не видел тебя таким. Раньше ты умел держать себя в руках.
– Все меняется. Мир рушится, сынок.
– О чем ты говоришь, папа?
– Я был уверен, всю жизнь был уверен, что делаю правильно; что я отказываюсь от одних дел в пользу других. Это было разумно, это создавало в жизни порядок. Я лечил людей, изучал физиологию нервной системы. Всё было таким простым. Уместным. Согласованным со всем остальным. Ты веришь, сын? Ты во что-то веришь?
– Ну… Я не знаю. В церковь я не хожу, если ты об этом.
– Нет. Ты же знаешь, что я имею в виду. Веришь в какого-нибудь Бога, богов, в Абсолют, Материю, Пустоту. Во что-нибудь. Так, по-настоящему. Во что-то личное. В то, что внутри твоего естества.
– Я никогда не задумывался об этом. Я фотографирую. Просто. И порой, часами просиживая в темной комнате, испытываю приятное ощущение, что нахожусь там, где нужно. В нужном месте и в нужное время. Мне больше ничего не надо.
– А если окажется, что это бессмысленно?
– Я уже понял, к чему ты клонишь. Позволь мне…
– Нет, нет, погоди. Я не это имел в виду. Я не хотел сказать, что твоя работа бессмысленна. Я просто хочу, чтобы ты задумался, чисто гипотетически, что бы было, если бы ты однажды нашел доказательство того, что фотография не имеет смысла?
– Я не знаю, что сказать. Наверное, тогда у меня ничего не осталось бы. Я бы чувствовал себя потерянным. Не думаю, что я могу представить себе такую ситуацию.
– Я бы тоже не смог. Мир скрепляет Вера. Правда! Ты веришь в какую-то версию реальности, воспринимаешь факты, которые соответствуют этой модели, отвергаешь те, которые ей не соответствуют, и живешь этой верой. Только порой случается нечто, что в мгновение ока разрушает этот ухоженный карточный домик. И когда ты теряешь веру, мир становится страшным местом, где происходят странные, непонятные вещи.
– Папа, ты можешь наконец сказать, в чем дело?
– Ты видел новое здание Института психиатрии?
– Да, я иногда проезжаю мимо него на машине.
– Помнишь, когда его построили?
– Пару лет назад.
– Ровно четыре. До этого там стояла ветхая психиатрическая больница, такая приземистая, из красного кирпича.
– Я знаю, ты водил меня туда много раз. Я ненавидел это место.
– Почему ты мне не сказал?
– А ты как думаешь? Ты никогда не считался с моим мнением. Я научился послушно ходить из угла в угол.
– Может, ты и прав, но это уже давняя история.
– Я рад, что ты так думаешь.
– Я не буду перед тобой извиняться. Это был осознанный выбор.
– Осознанный выбор? Папа?! Осознанный?! Что ты говоришь?! Ты хочешь еще больше меня обидеть?! Если да, то ты на правильном пути!
– Это не так. Неловко получилось. Я не смог по-другому. Я без задней мысли. Я хотел по-хорошему.
– Не для меня.
– Я понимаю твое раздражение, но ты взрослый человек и можешь взглянуть на все это холодным взглядом. Без эмоций…
– Черт побери. Зря я пришел. Говори, в чем дело, и давай закончим этот цирк.
– Я удивлен, что ты не можешь понять…
– Ой, хватит нести чушь. Я не понимаю, потому что я не ты и у меня в голове не укладывается, как можно было так обращаться с собственным сыном. К делу!
– Ну, хорошо, хорошо. Когда было принято решение о сносе старой больницы, я уже был директором Института и принимал участие в отборе заявленных на тендер проектов, сборе необходимой документации, а также в организации переезда пациентов в другое здание. Год заняла подготовка, а потом работа закипела. Мы перевели больницу в три здания на окраине города и пригласили строительную бригаду, которая сровняла здание с землей и принялась разбирать завалы. Через месяц подрядчики приостановили все работы и вызвали нас на строительную площадку – меня и двух членов правления. Я неохотно отложил свою текущую работу, ведь в строительстве совершенно не разбираюсь, а в Институте было чем заняться. Однако инженер, руководивший стройкой, заявил, что работы возобновят только после нашего визита. При этом он сообщил только, что нам необходимо что-то увидеть и принять решение. Мы поехали. На месте оказалось, что старой больницы уже нет. Вся территория очищена, кроме угловой части здания, имевшей форму башни. Парень повел нас прямо туда, заставил надеть каски и раздал фонарики. Мы начали спускаться по винтовой лестнице. Я не знал, что там находился спуск, раньше он был замурован. Через пару минут мы добрались до пустой круглой комнаты. Инженер объяснил, что, по его оценкам, эта часть здания находилась ниже фундамента, поэтому они решили к ней присмотреться. Они пробили пол в подвале и обнаружили под ним какое-то большое помещение, похожее на старый каменный бункер глубиной около десяти метров. Мы стояли на его крыше. Я был раздражен и спросил инженера, не наткнулись ли мы на какой-нибудь исторический объект, так как боялся, что это может задержать или даже помешать дальнейшим работам. Инженер подтвердил, но тут же добавил, что имеется проблема посерьезнее. Я смотрел на него как на идиота. Я понятия не имел, что такое вообще может быть. И тогда парень сказал, что мы сами должны это увидеть, и сдвинул тяжелый деревянный настил, закрывавший пробитое в полу отверстие. Я заглянул внутрь и посветил фонариком. Бункер имел цилиндрическую форму. Луч яркого света выхватил из темноты каменные стены и не очень глубокое дно. Там валялись остатки разбитой мебели, какие-то стулья, разбитый шкаф. Я вдруг почувствовал себя странно.
– В каком смысле?
– Знаешь такое ощущение, будто на тебя кто-то смотрит, но ты не видишь этого человека…
– Со мной такое случалось пару раз.
– Вот как я себя почувствовал. Я стал водить фонариком по дну бункера. Я даже не знал, что ищу. И вдруг увидел ее.
– Что? Кого?
– Женщину. Красивую темноволосую женщину в полупрозрачном платье на бретельках, она стояла на дне камеры, задирала голову и смотрела на меня холодным, пронизывающим взглядом. Я светил ей в лицо, а она даже не моргнула. Я не выдержал ее взгляда. Отошел, чтобы другие тоже могли это увидеть. Потом они посмотрели на меня, а я на них. Мы были близки к панике. Такие вещи не случаются. Такого просто не бывает. Я хотел что-нибудь сказать, разрядить обстановку, но не смог. И тут мы услышали ее голос.
– Она что-нибудь сказала?
– Да. Одно слово. И таким характерным тоном, какой бывает, когда ищут ребенка, который обиделся и спрятался от гнева родителей. Надеюсь, я больше никогда его не услышу. Она повторила это слово два раза. Мне никогда в жизни не было так страшно.
– Ты можешь его повторить?
– Да, хотя я бы многое отдал, чтобы забыть. Она сказала: «Атрифа?!», «Атрифа?!». Мы сбежали оттуда в ужасе.
– Ты же не думаешь, что я поверю в это, папа?
– Зачем мне лгать?
– Вероятно, для чего-то нужно. Я не знаю, в чем дело, но подозреваю, ты что-то задумал. Во всяком случае, с меня хватит! Избавь меня от своих проблем. Мне не хочется выслушивать историю спасения этой женщины.
– Ее никто не спасал.
– Как это?! Ведь она, видимо, попала туда случайно. Наверное, из любопытства проникла на стройплощадку, а потом спустилась по лестнице в подвал, не заметила проема и провалилась. Ты же не думаешь, что это призрак?
– Ты ничего не понимаешь, сынок. Когда рабочие проделали отверстие, она уже была там и не выглядела призраком. Этому зданию было более полувека, его возвели в конце сороковых годов на развалинах военного госпиталя, построенного еще в восемнадцатом веке. Неизвестно, насколько старый этот бункер, но можно предположить, что он был замурован не позднее, чем была построена предыдущая больница. Ты понимаешь, что я говорю? Больше пятидесяти лет взаперти, в темноте, без воды и еды, а она жива. При виде ее мы чуть не обосрались от страха!
– Не может быть.
– Хотел бы я иметь твою уверенность, но я знаю, что видел.
– И что вы сделали?
– Рабочие замуровали яму и залили подвал бетоном. Однако у меня нет никаких сомнений в том, что она все еще там и, если захочет уйти, ей ничто не помешает.
– Может, там есть подземные ходы? Склады? Источник воды?
– Нет. Территорию обследовали геологическим зондом. Тебе нужно еще кое-что знать. Все, кто видел эту женщину, умерли. Кроме меня. Но это ненадолго. Иногда по ночам я чувствую затхлый запах мокрых тряпок. Я сплю при включенном свете, но это не помогает. Я переписал на тебя все, что у меня есть.
– Прекрати, папа! Ты впал в паранойю. Может, тебе стоит побеседовать со своими коллегами?
– Это не поможет. Я знаю, что произойдет. Я знаю, что меня ждет. Я испытываю все то же, что и те, кто был там со мной. Я умру, сынок, и это ничего не изменит. Я умру в мучениях. Уже скоро. Совсем скоро. Мне просто нужно, чтобы кто-то выслушал меня. И я хотел увидеть тебя еще раз.
– Это безумие, папа.
– Наоборот, это решение. С тех пор, как я ее увидел, я не могу жить и работать, все кажется пустым, банальным, бессмысленным. Я потерял веру. Я не могу восстановить свой карточный домик. Иди, сынок.
– Но…
– Иди!
* * *
Он выгнал меня из квартиры. Я долго бродил по городу. Не смог себя заставить вернуться домой и отправился в бар. Я пил пиво, кружку за кружкой, но не мог напиться. Я задыхался от страха. Неужели он действительно хотел выговориться или ему было важно что-то другое?
Когда-нибудь я тоже почувствую затхлый запах мокрых тряпок?