Патрик Эллис
Поваренные книги пауков-людоедов
"Кухня – трудная среда обитания, которая формирует невероятно сильные характеры"
1. Клей
Славный парень Уолтер… каким человеком он был! Верным другом, преданным товарищем. Настоящим героем для будущего поколения, гордостью для прошедшего. Искренность души Уолтера можно было бы сравнить с радостью осознания выходного дня. Помноженной в десять раз.
Уолтер знал много альковных секретов шеф-поваров, и, словно сынок богатого менеджера по продаже дверей – богатство этого гипотетического менеджера обусловлено нежеланием людей трудиться, которое, к слову, не было присуще Уолтеру – получал бесплатный ужин.
Бывало, заходит Уолт, верный друг, списочек кладет на стол. А там – черным по белому, как любил Уолт – написано: «Сегодня, Густав, я предпочту омара, запеченного под соусом Бешамель». Чуть дыша, Густав, земля ему пухом, начинал готовить.
Кто такой Густав? Повар. Повар, готовящий когда-то самому Уолтеру! Густав, бывало, приходил домой и, почесав щетину и порезав пальцы – проклятье поваров, поверьте, во многих профессиях есть такие вот штуки – закатывался на кроватку, прижимая жиром свою жену. А утром, как не бывало, опять чешется и, оставляя в усах крошки из-под хлеба, выдвигается на работу, не удосужившись поцеловать жену. Да что там поцеловать! Чмокнуть. Он ее даже не чмокал.
Любил Уолтер травку. Ну, знаете, ту, которую курят качки с золотыми цепями, попивая виски в своих мерседесах. У Уолтера, как и у любого уважающего себя и уважаемого другими человека, собственно, был свой поставщик – мелкий Фрэдди.
Ничем не примечателен был Фрэдди. Красоты в нем просто не было, а душевные качества людям не свойственны. Когда он проходил мимо красивой девушки и, само обаяние, выпячивал зубы в белоснежной улыбке – зубы Фрэдди, точно стрелы полуголых раскаченных варваров пронзали сердца всех встречных людей – то, разумеется, женщины в страхе убегали, принимая Фрэдди за маньяка, пришедшего из фильмов джалло. «Водолей» смотрели? Тогда понятно, что Фрэдди своей улыбкой делал.
В общем, Фрэдди – не Уолтер. Значит, урод. Фрэдди – не Густав. Значит, бедняк. Так что же он забыл здесь? К чему упоминание этого растамана – все знают, что Фрэдди белее Натаниэля Бедфорда Форреста, тем не менее, культурная апроприация дает нам право называть Фрэдди растай без угрызений совести – спросите ли вы меня? Короче, этот урод мочканул Уолтера.
Идет как-то Уолт по улице, курит травку и тут – БАМ! – осознает, что травка-то иссякла. Пошел он к Фрэдди. А Фрэдди, истекая слюной, валялся на полу. Уолт к нему в квартирку пришел, дверку открыл.
–Ох! Чувак, – протараторил Уолти, закрыв нос рукой, – место-то премерзкое.
А Фрэдди было пофигу. Лежит себе, да кайфует.
–Будда…
Друг наш – я про Уолта, если что, – не походил на рядовых шотландцев. Потому, говорил он не «Господи». Не «Господь Всевышний». Даже не «Боже». А «Будда». Просто «Будда». В любой ситуации молвил он «Будда». Кто это? А кто его знает. Уолту было начхать.
Поднимает он Фрэдди, по щекам шлепает, будто об грушу боксерскую ладошки разминает. А Фрэдди ему только:
– Пххххххх…
Слюни летят, на лицо попадают. И Уолта злят. Ну, наш друг и рассердился – уж поверьте, не на шутку. Уолт Фрэдди пнул, пошел в соседнюю комнату. В ящечках пошерудил, таблеточки розовые нашел. Честно, сейчас не вспомню… как бишь их… короче, хрень лютая. Уолту нравилось, похлеще лучшего ганжубаса работало. Таблеточки он взял, на ходу запил, Фрэдди по плечу похлопал, из дому вышел.
Как всегда.
Идет Уолт по дороге, таблеточки действую. Зрачки расширяются, сердце стучит. Слюни текут, Уолт их вытирает. Крутость нашего брата зашкаливает – вылитый Стэтхем! Уолт – случалось такое нечасто, – присел, чтобы перевести дух. Смеркалось. Хоть было утро.
«Что за колесики он мне подсунул…»
БАМ! В голову залетает очаровательная идея. Пойти к Густаву. И заказать любимый им давно деликатес. Омара. Под соусом Бешамель.
И пошел Уолт в ресторан. И подошел к бару. И потребовал он Густава. Да будет он проклят, коль не выйдет ко мне, не поприветствует, как подобает, не приготовит ему Омара. Под соусом Бешамель.
Уолт пошел в туалет. На входе тоже какой-то повар. Типа, повар. Весь в крови, грязный, потный.
– Зачет, чувак! Шикарные ботночки…
Три кабинки, освещенные тусклым светом лампы. Уолт – ему это было свойственно, – плюхнулся на сидушку унитаза средней кабинки, предварительно сняв штаны.
Прохлаждаясь там, он вдруг понял, что ему нужно. А нужно ему было как следует отхерачить Фрэдди. Начистить рожу дилеру. Нанести ему тяжкие увечья. И накуриться с помощью бульбулятора. И накурить с его помощью Фрэдди.
Откуда, спросите вы, у Уолта возникли такие мысли? Ну… фиг его знает. Я же пересказываю историю, а не сочиняю ее на ходу, пытаясь соблюсти всевозможные… как бишь их… А, по фигу.
Так в чем дело? Зачем я рассказываю вам эту историю? По факту, чтобы удивить. Уж поверьте, есть чем.
Уолт попробовал встать… но зад плотно сидел на сидушке. И не собирался отрываться, уж простите за фривольность.
Дерг-дерг.
Кожица немного оттягивается, все.
Дерг-дерг.
Кожа плотно сидит.
Дерг-дерг.
Знаете, что случилось? Славный парень Уолтер, верный друг, преданный товарищ, прилип из-за предварительно разлитого там супер-клея.
Смотрит Уолти вниз. Какой-то чувак подходит. Ручками замахивается, баночку вниз бросает.
ХЕРАК!
Стеклышки в стороны летят, под кабинку попадают. Уолти ножками стеклашки придавил – нравился ему звук стекла давимого ногами. Смотрит – прямо перед ним – ползет кучка муравьев. Пригляделся Уолтер…
А ползут там не муравьи. Ползет там жирный паук. Ножками шерудит, глазками Уолти разглядывает. Уолт пауков ужас как боялся . БАМ! – раздавил паучка. И тут же масса мерзковатых насекомых поползла в штанишки Уолтера.
Паучки скопились в трусах как песок в плавках. Уолт сидит, в немом крике застыл. Пауки стали лезть на ноги. Уолтер трясет ими, паучки падают. Однако белоснежный изысканный унитаз предательски подвел Уолтера. Они стали облеплять его и лезть вверх, к ягодицам. А когда доползли стали вцепляться в них клешнями.
Уолт чувствовал, как их яд жжет его ягодицы. И пока он дергался, пытаясь встать с унитаза, пока мужчина, разбивший банку, медленно уходил прочь, паучки стал забираться по ногам Уолтера. К паху. Ягодицы были искусаны и паучки сжигали кожицу Уолта ядовитыми железами. Кристаллическая струйка стала стекать по белоснежному фарфоровому другу. Пауки под кожу закапываются, мясо есть начинают. Кусочки медленно отрывать. И звук издавать, на подобии – хррррых. Мясо отрывают и едят. А Уолт прыгает, давить их пытается. А они, вместо того, чтобы благополучно умереть, дальше, в мясо зарываются. И струйки крови брызжут на пол, на стены кабинки.
А Уолтер кричит да кричит.
Весь персонал знал, что просидит он там долго, ведь никто не станет готовить, пока не появиться шеф-повар.
2. Повар
«Повар-убийца отправляется в город, детка! И пока он встает и одевает штаны, не уходи далеко, лады…»
Бинг медленно поднялся с испачканного в лютой смеси порошка и вина дивана. Он искал свои штаны. Пропажа их – странная штуку! – стала своего рода традицией. Бинг с присущей поварам хладнокровием рылся в кабинете в поисках брюк. Черная PRADA, синоним, некогда подобранный его женой. Рядом – клетка с дохлой чайкой. Кажись, Бинг оторвал ей голову.
Хаотично растущие волосы придавали Бингу «бесшабашный» вид, а сломанный нос, прямо как у Оуэна Уилсона, напоминал о его прошлом при всяком взгляде в зеркало. Два задних зуба почернели от кариеса, уж простите, шеф-повар, он и есть шеф-повар. Ногти выпирали из пальцев рук и, к сожалению поваров, были изгажены слоновьим калом, любезно предоставленным поставщиком «Жирного зайца». Правое веко прикрывало зеленый глаз Бинга, из-за чего он выглядел старше своих лет – по крайней мере, ровесники обращались к нему на «вы».
Бинг пошерудил под ковром – чистым! – и, стремясь побыстрее выйти из кабинета, дабы избавиться от похмелья, натянул голубые шортики, шортики, некогда принадлежавшие его отцу. Портрет отца висел над входом. Бинг, бывало, разговаривал со своим отцом. Ну, вернее, с его изображением. Плеснет виски, сигарку закурит – пых-пых – на кресло упадет и давай голосить, про жизнь повара рассказывать. Про блюда разных стран. Про омара под соусом Бешамель, про классическую итальянскую пиццу. Но не про мороженое.
Когда Бинг, прогуливаясь по улице, встречал фургоны с мороженым, стоящие на перекрестке и зазывающие веселой музыкой народ, он чувствовал учащенное биение своего сердца, всплеск адреналина. Задыхался, бежал прочь. Ибо каждый раз видел перед собой отца, отлетающего на десять метров при столкновении с фургоном с мороженым.
Настоящая травма. Он не стал бы убирать из меню все виды мороженого. Не стал бы отговаривать встречных детей от употребления кисломолочного продукта. Не стал бы разрушать собственными руками баннеры мороженного. Не стал бы угрожать расправой несущим эти баннеры с той же гордостью, что несли крестные знамя рыцари, дабы освободить Иерусалим от вражеской веры. Не стал бы, в конце концов, ненавидеть мороженое, если бы мороженщик насмерть не сбил его отца. Пять лет тому назад.
Фиг с ними.
Бинг вышел из кабинета в таком виде. Прошел вдоль рядов приспособлений для готовки, вышел на улицу. Там, собрав скопище мух, лежал черный бомж, недавно обкурившийся у входа, начавший приставать хостес. Но, как вы уже поняли, Бинг разобрался. Не сам, разумеется, а с помощью полиции, разрешившей ситуацию через минут тридцать. Бомж, увидев Бинга, прокашлялся и, вскочив на ногу, подбежал к Бингу.
– Бхнг, Маса Бхнг, – его речь было практически не разобрать, – моя рада ты вид.
Бинг прошел мимо. Он шел к своей цели, находившейся в здании напротив.
– Маса Бхнг, Маса, Бхнг, – не унимался бомж, – моя ты любовь. Моя ты помощь.
Бинг, вечно грустный, прошел мимо, попутно отмахиваясь от чудовищной вони, исходивший от… аборигена? Повар испытывал невероятную гордость за свою культурную принадлежность. Он не выходец из Синегала, Нигерии, или как их там? Он – чистокровный шотландец, выходец из приличной семьи. И плевать, что Ригби настаивает на превосходстве потомственных дворян, носителей имени Бьюкеннонов или Лесли. Хотя он был бы не прочь породнится с Лесли. Роуз всегда казалась ему милой.
Но было не до шотландских кланов, ибо Бинг думал лишь об ярости воинов своей страны. Да поддержат они его в битве с несправедливостью. Да свершиться возмездие. Чистое и сладкое.
Бинг вошел в кабинет – на этот раз, принадлежащий врачу, знакомому Бинга. Врач, узнав пациента, отложил стопку еще свежих бумаг – только из принтера, – и, сделав приветственный жест рукой, сказал:
–Мистер Бьерсон…
Бинг не зря взял с собой терку для сыра. Ей было удобно бить – гораздо удобнее, чем скалкой, или же ножом. Он подошел к доктору и, приведя терку в горизонтальное положение, ударил доктора. В нос.
Кровь брызнула на стол. И потекла струйкой.
Удар.
Доктор упал. Ручеек, содержащий достаточно высокую консистенцию тромбоцитов, стал течь с большей силой, превратившись в ручей. А доктор молчал.
Бинг, напрягая правую руку насколько это возможно, бил доктора. Терка застряла, когда лезвия проткнули его щеку. Бинг дернул оружие, наносящее увечье врачу, забрав с ней кусочки кожи с кровью. Бинг размахнулся еще раз.
Месть за скрытый анализ.
Месть за не рожденных детей.
Месть. Чистая и сладкая.
Кровь текла и текла.
Еще раз.
Образовалось озеро.
Ещ…
Босая нога Бинга, издав крякающий звук, скользнула вперед. И попала под изящно обрамленную батарею, находящуюся так низко, насколько это вообще возможно. Ногти, словно отклеились, издав звук растягивающегося жидкого клея. Бинг опустился на ягодицы – хрясь! – стопа Бинга хрустнула.
Бинг опустился на спину, крича в агонии. И в кабинет вбежал персонал «Онкологической клиники имени Джонатана Керсти».