Патриция Вентворт
Мисс Сильвер приезжает погостить. Гостиница «Огненное колесо»
Глава 11
Карр и Фэнси вернулись к 6.30 и взяли в Лентоне такси. Они были веселы и голодны. Фэнси чудесно провела время: она встретила подругу, которая не только пригласила ее на ланч, но и познакомила с тремя людьми, каждый из которых заявил, что может помочь найти ей работу.
– Один из них снимается в кино. Он сказал, что я очень фотогенична, и я сказала, что так оно и есть, потому что я и правда чудесно получаюсь на фотографиях. Я показала ему снимки, которые у меня были с собой; как удачно, что я их взяла! Вообще-то я бы ни за что не поехала в город без них, потому что никогда не знаешь, где и когда подвернется случай. А он сказал, что покажет их своему другу, какой-то шишке на киностудии «Атланта», где его слово – закон. Вот было бы чудесно, если бы я получила работу на киностудии, правда?
Карр нежно обнял ее за плечи и сказал:
– Милая, ты же не умеешь играть.
Большие голубые глаза распахнулись от удивления.
– Откуда ты знаешь?
– Я видел твои попытки.
– Видел так видел. – В голосе ее не было злости. – Думаешь, это имеет значение? Знаешь, ты как-то странно себя ведешь – многим людям из театральных кругов я понравилась. И это ведь была не настоящая роль: мне нужно было произнести всего две реплики.
Он снова рассмеялся.
– Милая, ты играла отвратительно.
Риетта раскладывала по тарелкам мясной рулет и салат из свежих овощей и думала: «Я даже не помню, когда видела в последний раз, чтобы он так смеялся. Интересно, они помолвлены? Она ему не подходит. Хотела бы я знать, что из этого выйдет. Я думаю, сердца у нее больше, чем было у Марджори, иметь меньше просто невозможно. Боже, зачем люди растят детей!»
Какое бы будущее не ждало, было ясно, что в настоящий момент Карр в приподнятом настроении. Он заходил в контору и обнаружил там Джека Смизерса, ликующего по поводу весьма выгодной продажи прав на экранизацию. Он также очень живо и ярко описал рукопись, которую им навязали как «открытие века» – автором был довольно известный в политических кругах помпезный джентльмен.
– Ее словно писал десятилетний ребенок, без точек и заглавных букв. А он утверждает, что это прямо-таки последнее слово простоты и гениальности. Смизерс говорит, что рукопись – дрянь, но, конечно, никогда нельзя знать наверняка, из чего может получиться успешный фильм. Грань между дрянным и гениальным очень тонкая, и уже выходили удачные фильмы, которые могли бы считаться и тем, и другим.
Они с Риеттой принялись вспоминать такие примеры и весело о них заспорили. Все было почти как в давние времена, до Марджори. Если Фэнси и чувствовала себя обделенной вниманием, то не подавала виду, чем заслужила одобрение Риетты, признавшей, что девушка, кажется, обладает мягким характером. На самом деле Фэнси была даже рада, что ей не нужно участвовать в разговоре: ее мысли были целиком заняты моделью платья, увиденного в ателье «Эстель». Оно стоило двадцать пять гиней, и качество явно соответствовало цене. Однако она была знакома с одной из манекенщиц ателье, и если Моди согласится рассказать ей, как сделаны складки на платье, то она, наверное, сможет его скопировать. Кстати, об успехе: успех этого платья был бы не менее ошеломительным!
Она все еще думала о платье, когда Карр и Риетта покончили с мытьем посуды, и пришел Генри Эйнджер. Он заходил по дюжине раз в неделю – по той простой причине, что просто не мог долго находиться вдали от Риетты Крэй. Эта причина была очевидна всем жителям деревни, да и сам Генри демонстрировал это с полным простодушием. Он любил Риетту, и если бы она когда-нибудь согласилась стать его женой, он был бы счастливейшим человеком. Ему было все равно, знают ли об этом другие, что весьма раздражало его сестру. Она пыталась бранить его, как миссис Гровер ругалась из-за бекона, но разве можно ругаться с человеком, который в ответ лишь улыбается и говорит: «На твоем месте я бы не беспокоился, моя дорогая».
Он бодро вошел, положил пачку газет с фотографиями («Мне их прислали, я подумал, что вы захотите посмотреть»), отказался от кофе, так как шел проведать старую миссис Вингфолд на ферме, не захотел присесть по той же причине и в итоге стоял у камина и пил из чашки, которую Риетта сунула ему в руку.
– Она считает, что умирает. Разумеется, ничего подобного с ней не происходит. Это случается примерно три раза в месяц, но я должен каждый раз к ней ходить – а вдруг она и впрямь умрет? Я никогда себе этого не прощу. Риетта, у тебя самый вкусный кофе на свете.
Улыбка смягчила выражение ее лица. Приятно, когда тебя любят и не требуют в ответ ничего, кроме того, чтобы иметь счастье тебя обожать. Она была очень привязана к Генри Эйнджеру. Как она однажды выразилась, он был почти ангелом. Конечно, внешне он не походил ни на ангела, ни на пастора. Он носил старые широкие брюки из серой фланели, толстый белый свитер и сомнительного вида плащ. На фоне этой одежды румяное лицо, круглые голубые глаза и густые светлые волосы придавали ему вид скорее школьника, хотя ему было уже сорок пять лет. При дневном свете было видно, что в светлых волосах много седины, но и в девяносто лет он все равно выглядел бы молодо. Он допил первую чашку кофе, выпил вторую и стал прощаться. У двери он обернулся.
– Миссис Мэйхью вернулась рано. Я вместе с ней вышел из автобуса в Лентоне. Мне показалось, она чем-то встревожена. Надеюсь, Сирил ничего опять не натворил.
Карр отошел от книжного шкафа, у которого стоял без дела.
– Я видел Сирила Мэйхью на станции, он приехал на том же поезде, что и мы.
Риетта протянула ему чашку кофе.
– Ты с ним говорил?
– Нет. Я хотел предложить подвезти его, но он незаметно ускользнул.
– Может, он не сюда ехал. Он ведь не ездит сюда… – она сделала паузу и добавила: – …официально.
Карр поднял брови.
– Что-нибудь произошло?
– Кое-какие неприятности. Не хочу говорить об этом. – Она обернулась к Генри Эйнджеру. – Миссис Мэйхью наверняка не знала, что он приедет, иначе встретила бы его с поезда и они вернулись бы домой вместе.
– Может, и так. Надеюсь, ничего не случилось. Я удивился, что в свой выходной она так торопится обратно. Мистера Мэйхью с ней не было.
Риетта слегка нахмурилась.
– Джеймс Лесситер сейчас живет в доме. Наверное, она решила, что должна вернуться и накормить его ужином. Вряд ли он привык что-то делать сам.
Генри согласился:
– Да, вряд ли. Кажется, он сколотил большое состояние. В одной из тех газет есть его фотография. Он только что провернул какую-то крупную сделку. Надо постараться вытрясти из него что-нибудь для фонда на покупку органа.
Дверь за ним захлопнулась – это было одной из не ангельских привычек Генри, – и почти сразу в гостиной зазвонил телефон. Риетта пошла туда, чтобы взять трубку, и увидела, как Карр протянул руку к стопке газет. Она закрыла обе двери, подняла трубку и услышала дрожащий голос Кэтрин:
– Риетта, это ты?
– Да. В чем дело? У тебя такой голос…
– Если бы только голос… – Она, задохнувшись, замолчала.
– Кэтрин, что случилось?
Она всерьез начала тревожиться. Это было совсем не похоже на Кэтрин. Она знала ее больше сорока лет и никогда раньше такой не видела. Когда дела шли плохо, Кэтрин не проявляла никаких эмоций. Даже смерть Эдварда Уэлби она всегда представляла скорее как проявление черствости с его стороны, чем как повод для большого горя. Последовавшие за этим финансовые затруднения не помешали ей приобрести весьма дорогой и красивый траурный наряд. Риетта много раз слышала, как она сыплет упреками, говорит самодовольно, жалуется. Сегодня тон у нее был совершенно другой.
– Риетта… Это насчет того, о чем мы с тобой говорили. Он звонил. Он нашел эти чертовы документы. Тетя Милдред, должно быть, выжила из ума. Она сделала записи незадолго до смерти. Ты же знаешь, какая она была забывчивая.
– Разве? – сухим тоном сказала Риетта.
Телефонная линия запульсировала от негодования Кэтрин.
– Ты знаешь, что была! Она прямо-таки все забывала!
– Бесполезно просить меня сказать это, потому что я не могу этого сделать. Что сказано в этих документах?
– Что все вещи она дала мне во временное пользование. Она точно сошла с ума!
– Они там перечислены?
– Да. Совершенно отвратительно! Я не могу их вернуть, ты же знаешь! И мне кажется, он тоже это знает. Вот что меня больше всего пугает: он знает и наслаждается этим. У него на меня зуб, и я понятия не имею, за что. Риетта, он… Он сказал, что позвонил мистеру Холдернессу.
– Мистер Холдернесс не станет поддерживать его в намерении устроить скандал.
– Он не сможет ему помешать. Никто никогда не мог помешать Джеймсу, если он принимал решение, ты знаешь это не хуже меня. Есть только один способ… Риетта, если бы ты пошла к нему… Если бы ты сказала ему, что его мать то и дело забывала о чем-нибудь…
– Нет! – резко сказала Риетта.
– Риетта!
– Нет, Кэтрин, я не стану этого делать! А даже если бы и сделала, толку не было бы никакого: есть еще мистер Холдернесс, и врач, не говоря уж о чете Мэйхью и миссис Феллоу. Миссис Лесситер прекрасно знала, что делает, и тебе это известно. Я не стану о ней лгать.
Повисла мертвая тишина. Долгую минуту спустя Кэтрин сказала:
– Тогда, если что-то случится, это будет твоя вина. Я в отчаянии!
Глава 12
Когда Риетта вернулась в гостиную, Карр стоял у стола. Мысли Риетты были поглощены разговором с Кэтрин: что сказала она, что сказала Кэтрин, что может сделать Джеймс Лесситер. А потом она увидела лицо Карра, и все эти мысли мигом улетучились. На столе лежала одна из тех газет, что принес Генри Эйнджер. Карр стоял, указывая на нее пальцем, все мышцы его тела были напряжены, глаза бешено сверкали на побледневшем лице. Испуганная Фэнси наклонилась вперед, приоткрыв ярко накрашенные губы.
Риетта подошла к Карру и окликнула его по имени. Когда она дотронулась до его руки, ощущение было такое, словно рука эта сделана из стали. Она посмотрела туда, куда указывал его палец, и увидела фотографию, которой так гордилась миссис Лесситер, – на ней был Джеймс, такой, каким она увидела его вчера у Кэтрин Уэлби. Карр спросил очень тихо:
– Это Джеймс Лесситер?
– Да.
Все тем же жутким тихим голосом он сказал:
– Это человек, которого я ищу. Это тот, кто увел Марджори. Попался наконец!
– Карр! Ради бога!
Он вывернулся из ее рук и широким шагом вышел из комнаты. Хлопнула дверь гостиной, следом – входная дверь. Широкие шаги послышались на дорожке из плитняка, потом щелкнула калитка.
Фэнси что-то сказала, но Риетта не стала ее слушать. Она схватила в коридоре старый плащ, выбежала через заднюю дверь и понеслась через сад к калитке, которая выходила на земли Меллинг-Хауса. По дороге она кое-как сунула руки в рукава плаща. Сколько сотен раз Джеймс Лесситер ждал ее там, в тени деревьев? Оставив позади незапертую калитку, она бежала через лес. Каждый шаг был ей знаком, память освещала ей дорогу ярким светом.
Она продралась сквозь кусты на аллею и прислушалась, стараясь выровнять дыхание. Если Карр направился к дому, то он должен пройти здесь. Он не мог добраться сюда раньше ее, так как ему нужно было пройти две стороны треугольного участка, а она срезала путь по его основанию. Она слышала лишь свое дыхание и глухое биение собственного пульса. Затем послышались все те тихие звуки, которые мы не замечаем днем: шелест листвы от легкого ветерка, тихое трение веток, зашевелившаяся птица, шорох какого-то мелкого животного в подлеске. Звука шагов не было.
Риетта быстро пошла по аллее к дому. Бежать она не стала, так как была уверена, что Карра впереди нет, а ей не годится прибегать запыхавшись. От более подходящего темпа движения голова ее прояснилась, и она снова начала мыслить здраво. Все, что произошло между этой минутой и тем мигом, когда Карр вылетел из дома, хлопнув дверями, подчинялось лишь инстинкту паники. Теперь она начала приводить мысли в порядок – нужно решить, что она скажет Джеймсу Лесситеру. Вспомнила прошлый вечер в доме Кэтрин. Он не знал фамилию Маргарет по мужу, а если бы и знал, то на свете полно людей с фамилией Робертсон. Имя Карра Робертсона ничего для него не значило. Миссис Карр Робертсон была для него Марджори, хорошенькой блондинкой, которая устала от мужа. Совершенно никакой связи с Меллингом и Риеттой Крэй. Но вчера… Вчера он, должно быть, уже знал. Она припомнила их разговор.
– Карр Робертсон… Сколько мальчику лет?
– Мальчиком его уже не назовешь. Ему двадцать восемь.
– Женат?
– Был. Она умерла два года назад.
Кэтрин наклонилась, чтобы поставить свою чашку и сказала:
– Никто из нас по-настоящему не знал Марджори.
Тогда он точно понял. Джеймс Лесситер должен был все понять в ту минуту.
Она вышла на засыпанную гравием площадку перед домом. Огромный квадратный дом чернел на фоне неба, обдуваемый легким ветром. Все окна были темными – ни одной полоски света за ставнями или шторами. Она обошла ближайший угол дома и свернула на вымощенную плиткой дорожку, которая шла между узкой клумбой и живой изгородью, окаймлявшей небольшой классический английский парк. Здесь клумба заканчивалась, и место ее занимали заросли кустов сбоку от стеклянной двери, ведущей в кабинет. Пройдя мимо кустов, Риетта облегченно вздохнула: шторы в кабинете были задернуты и светились красным. Значит, в комнате горит свет. К двери вели две ступеньки. Риетта встала на нижнюю и постучала в стеклянную дверь. Минуту она прислушивалась: раздался звук отодвигаемого стула, послышались шаги, штору на окне отодвинули. Она увидела теплую, ярко освещенную комнату, повернутый в ее сторону письменный стол, и руку, отодвинувшую штору.
Когда свет упал на ее лицо, Джеймс Лесситер вышел из-за тяжелых красных занавесей, повернул в замке ключ и отпер дверь. Риетта вошла, закрыла за собой дверь и заперла ее. Шторы снова легли привычными складками. Снаружи кто-то пошевелился в кустах, поднялся по двум ступенькам и беззвучно прижался к стеклу.
Джеймс глядел на нее изумленно и с некоторым восхищением.
– Риетта, дорогая!
Ее лицо заливал яркий румянец, дыхание сбилось. В комнате было очень тепло. Она положила плащ на стул.
– Что у тебя с рукой? – воскликнул Джеймс.
Она испуганно посмотрела на руку и увидела кровоточащую царапину на запястье.
– Должно быть, поцарапалась, когда шла через лес, я и не заметила.
Он предложил ей свой носовой платок.
– Ерунда, я даже не заметила, как поцарапалась. У меня где-то должен быть платок, но на этом платье нет карманов.
На ней было то же темно-красное платье, что и прошлым вечером. Внизу на подоле была маленькая треугольная дырка.
– Наверно, зацепилась в лесу за кусты ежевики и не заметила.
Он рассмеялся.
– Так торопилась?
– Да.
Она обошла стол и встала у камина. Джеймс жег бумаги, в очаге было полно пепла. Огня не было видно, но от пепла поднимался жар. Странно находиться в этой комнате вместе с Джеймсом. Все здесь было ей знакомо. Здесь они целовались, мучились, ссорились, здесь расстались. Здесь они встретились вновь. В комнате ничего не изменилось: массивный стол, старый ковер, обои с мрачным стальным отливом, довольно зловещего вида семейные портреты. На одном из них была по пояс изображена миссис Лесситер. Над камином висел веер из страусовых перьев, а на каминной полке черного мрамора стояли тяжелые часы из позолоченной бронзы. По бокам от них – по паре золотых флорентийских статуэток, которые она всегда любила. Они изображали четыре времени года: стройное тело Весны обвивала цветочная гирлянда; фигура Лета была обнаженной; на голове Осени был венок из виноградных листьев, в руке она держала гроздь винограда; Зима придерживала покрывавшую ее драпировку. Даже сейчас Риетта задумалась об их красоте. Некоторые вещи исчезают, другие остаются. В комнате было жарко, но внутри Риетту бил озноб. Она посмотрела на Джеймса и сказала серьезно и спокойно:
– Карр узнал.
Джеймс, красивый и самоуверенный, стоял, опершись на письменный стол. Он не то чтобы улыбался, но ему явно было весело.
– Звучит интригующе. Так что же узнал Карр?
– Что ты увел у него жену.
Он слегка приподнял брови.
– Разве он об этом не знал?
– Конечно, нет. Как и ты – до вчерашнего вечера у Кэтрин.
Он достал из кармана золотой портсигар, выбрал сигарету, а потом, словно опомнившись, протянул портсигар Риетте.
– Риетта, дорогая, прости меня.
Она покачала головой.
– Я не курю.
– И правильно делаешь! – Положив портсигар в карман, он чиркнул спичкой. – Это не соответствовало бы твоему образу. – Он затянулся, выпустил облачко дыма и добавил: – Афина Паллада!
Она внезапно почувствовала острую злость. Щеки ее горели, голос стал жестким:
– Я пришла, чтобы предупредить тебя. Это оказалось для него сильным потрясением, и я не знаю, на что он может пойти.
– Правда? Могу я узнать, почему?
– Тебе непременно нужно об этом спрашивать? Я не очень любила Марджори, но она умерла совсем молодой – ей было всего двадцать четыре года. Ты увез ее от мужа, увез из дома и оставил без гроша во Франции. Ей пришлось продать почти все свои вещи, чтобы вернуться домой. Она путешествовала без пальто в ужасную погоду и через два дня после возвращения умерла от воспаления легких. Карр не знал имени мужчины, с которым она сбежала, но он нашел твою фотографию под крышкой ее пудреницы. Сегодня вечером он увидел в газете то же фото с твоим именем. Он считает тебя убийцей Марджори, и я боюсь того, что он может сделать.
Джеймс, который непринужденно держал сигарету между указательным и средним пальцем холеной руки, отсалютовал ей.
– И ты пришла меня защитить? Это в высшей степени очаровательно!
Ее темные брови нахмурились.
– Не смей!
– Не сметь чего?
– Не смей со мной так разговаривать. Карр вылетел из дома как ошпаренный. Я не знаю, где он и что он может сделать. Он считает, что ты убил его жену.
– Тогда он, наверное, пошел в полицейский участок.
Риетта топнула ногой. Предвещающим бурю голосом, который стер двадцать лет, что они не виделись, она сказала:
– Прекрати, Джеймс!
Он встал, подошел к ней и бросил сигарету в камин.
– Хорошо. А теперь ты, быть может, захочешь услышать некоторые факты. Тебе сорок три, и если ты не знаешь, какой была Марджори, ты зря прожила все эти годы. Я не хочу притворяться высокоморальным человеком, но я не стал бы понапрасну тратить свое время на девушку, которая не оказалась бы легкой добычей. Марджори была чертовски легкой добычей. Ей надоела ее жизнь, надоел муж, и она была сыта по горло положением соломенной вдовы; она хотела развлекаться. Я отвез ее во Францию и устроил ей там потрясающе интересную жизнь. Потом мне пришлось улететь по делам в Штаты, и ей снова стало скучно. Она вышла из квартиры, в которой я ее оставил, и переехала к одному джентльмену, который за ней ухлестывал – к богатому международному финансисту. Будь я там, я бы мог сказать ей, что этот финансист – не очень удачный вариант для нее. Полагаю, она сделала что-то, что ему не понравились, и он выставил ее на улицу. Он вполне был на это способен. Ты удивишься, но я бы не смог так поступить. Я бы по крайней мере купил ей билет третьего класса до Лондона.
– Это правда? Весь этот рассказ про то, как она ушла от тебя к другому?
– Святая правда, дорогая.
– Когда ты так выражаешься, все твои слова кажутся ложью, – язвительно парировала она.
Он ответил совершенно серьезно:
– И тем не менее это правда.
Он вернулся к столу и встал вполоборота, перебирая лежащие на столе бумаги. Вскоре он нашел то, что искал, рассмеялся и повернулся к Риетте.
– Твой юный баламут так и не появился здесь, так что, думаю, он пошел прогуляться, чтобы успокоиться. Когда он вернется, расскажи эти факты, пусть остынет. Он не мог быть женат на Марджори в течение трех лет и не понять, что она за человек. Думаю, ты сможешь его образумить. У меня тут сейчас куча дел, и мне совсем не хочется быть убитым! – Он коротко рассмеялся. – Странно, что ты пришла именно сегодня, Риетта. Я жег твои письма.
– Мои письма?
– Первый сон любви! Весьма поучительно: теперь это кучка черного пепла в камине. Но огонь от них был очень жаркий, вот почему в комнате так тепло.
Она посмотрела на гору пепла, которая задушила огонь в камине. Кое-где еще можно было различить форму сложенных листков. Их волнистые края трепетали на сквозняке из каминной трубы, торопливо гасли последние красные искры. Она глядела на пепел, нахмурившись, бледная и суровая.
Джеймс заговорил:
– Мне пришлось достать все бумаги, потому что я искал записи, оставленные мне матерью – весьма интересный документ. – Он рассмеялся. – Кому-то придется внимательно с ним ознакомиться, прежде чем мы со всем покончим. – В его глазах вспыхнула злость. – Вот он, на столе. Некоторые были бы очень рады, если бы его тут не было. Их бы очень успокоило, если бы они могли быть уверены, что он превратился в пепел, как и твои письма. Письма я нашел, когда искал его. Они были заперты там же, где я их оставил, когда уехал. А с ними лежало вот это.
Он вложил ей в руку бумагу, которую держал. Это оказался старый, пожелтевший бланк завещания. Риетта смотрела на него – сначала непонимающе, потом с удивлением и неловкостью.
– Джеймс, какой абсурд!
Он засмеялся.
– Да, правда. «Все мое имущество оставляю Риетте Крэй, проживающей в Белом коттедже, в Меллинге». У моей матери была пожизненная рента на то, что оставил отец, и право распоряжаться его имуществом, так что, когда я писал это завещание, то оставлял тебе школьные призы, ценную коллекцию фотографий футбольных команд и свой не слишком обширный гардероб. Комизм в том, что я так и не составил никакого другого завещания, и если бы юный Карр убил меня сегодня, ты бы унаследовала весьма солидное состояние.
Она сказала тихо:
– Мне не нравятся такие разговоры. В любом случае, вот что…
Она бросила бумагу на кучу пепла, но Джеймс Лесситер выхватил листок из камина прежде, чем он загорелся.
– Верно, дорогая, не нравятся. А это моя собственность. Разве ты не знаешь, что уничтожение завещания – это уголовное преступление? Я, правда, не знаю, сколько лет тюрьмы можно за это получить. Можешь спросить Холдернесса при следующей встрече.
– Джеймс, это нелепо. Пожалуйста, сожги его, – недовольно сказала она.
Он стоял, посмеиваясь, и держал бумагу повыше, словно они вновь были молоды и Риетта могла ее выхватить. Через мгновение выражение его лица изменилось. Он перегнулся через стол и положил документ на бювар. Потом обернулся к ней и сказал совершенно серьезно:
– Я не знаю никого, кому хотел бы все оставить, Риетта.
– Глупости.
– Разве? Не думаю. У меня нет родни, если не считать пары дальних кузенов – примерно такой же степени родства, что Кэтрин и ты. Они меня не интересуют. Жениться я не собираюсь. У меня нет никаких качеств, нужных для домашнего очага, как нет и желания становиться родоначальником семейства – это слишком скучно. – Тон его вновь повеселел. – Что бы ты стала делать, если бы мое имущество перешло к тебе? Это солидный куш.
Она выпрямилась и нахмурилась.
– Я не желаю об этом говорить. Пожалуйста, брось это завещание в огонь.
Он расхохотался.
– Ты не очень-то много веселого видишь в жизни, верно? Расслабься, давай обсудим вопрос чисто гипотетически, потому что уверяю тебя, я намерен дожить до ста лет, а твоя совесть загонит тебя в могилу гораздо раньше. Но мне очень интересно было бы узнать, как бы ты отреагировала, если бы все наследство досталось тебе.
Им нужно было о чем-то говорить. Риетта хотела удостовериться, что Карр лишь пошел проветриться и успокоиться. Она позволила себе расслабиться и сказала:
– Смотря по обстоятельствам…
– Как осмотрительно! Под обстоятельствами подразумевается размер состояния? Что ж, скажем, оно достаточно велико, чтобы хозяйствовать здесь на широкую ногу. Ты бы захотела здесь жить?
Она искренне рассмеялась:
– Ни за что. Мне нравится мой коттедж.
– И нет никакого желания поехать куда-нибудь и пожить на широкую ногу?
– Ну что ты, Джеймс!
Он снова стоял, опершись на стол, глаза его блестели, губы улыбались.
– Тогда что бы ты стала делать? Ты должна что-то делать – в моем гипотетическом случае.
Она сказала задумчиво:
– Стольким людям негде жить. Они никому не нужны. Они селятся в дешевых однокомнатных квартирах и чахнут там. Я думаю, что некоторые большие сельские дома можно было бы превратить в общественное жилье, где много удобных жилых комнат и большие общие помещения для еды и отдыха…
Он кивнул и рассмеялся.
– Курятник! Не завидую тебе как управляющему. Ты только подумай, как они станут выцарапывать друг другу глаза!
– С чего бы? У меня там жили бы не только женщины. Мужчины нуждаются в домашнем очаге даже больше, потому что не могут устроить его сами. – Она протянула руку. – А теперь, Джеймс, пожалуйста, сожги этот документ.
Он с улыбкой покачал головой.
– Это мое завещание, и это не твое дело. Если бы меня это в достаточной степени заботило, я бы давным-давно составил новое. Мне просто не до того. Но если бы мне было до этого дело, то полагаю, я бы снова сделал то же самое.
Она посмотрела на него в упор.
– Почему?
– Я тебе отвечу. Приготовься получить хвалу. Это был первый сон любви, как я уже говорил; и, веришь или нет, мне так и не удалось его повторить. Я любил множество очаровательных женщин и получал от этого удовольствие, но эти, с позволения сказать, контакты, происходили… в другой плоскости. Не хватало некоей идиллической нотки. Другие дамы совершенно не были похожи на Афину Палладу. Я не имею никакого желания возвращаться в неприятный период своей юности, но в ретроспективе этот период обладает определенным очарованием. Ты олицетворяешь собой это очарование.
– Ты прекрасно знаешь, что во мне никогда не было ни крупицы очарования.
– Ars est celare artem[6]. Знаешь, когда ты это сказала, я снова почувствовал себя мальчишкой.
Она рассмеялась.
– Раньше ты говорил мне, что я прямолинейна, как кочерга. Я по-прежнему такая. У меня и правда никогда не было такта, поэтому тебе придется принять меня такой, какая я есть. Я хотела кое-что тебе сказать. Это касается Кэтрин.
Снаружи, стоя на ступеньках и прижавшись к стеклянной двери, Кэтрин Уэлби услышала свое имя. В верхней части окна у нее над головой был один из тех старых вентиляторов в форме звезды, которые появились после открытия, сделанного примерно в 1800 году: оказывается, свежий воздух вовсе не смертелен. Вентиляция была открыта, и голоса двоих людей в кабинете звучали энергично и отчетливо. Она многое услышала из их разговора. А теперь услышала, как Джеймс Лесситер спросил:
– А что с Кэтрин?
Риетта шагнула к нему.
– Джеймс… Не доставай ее.
– Дорогая моя девочка, она же воровка.
Кэтрин была в длинной черной накидке, отороченной мехом. Давным-давно ей отдала ее Милдред Лесситер. Мех все еще был хороший и теплый. Но тело ее под этой накидкой сжалось от холода.
– Она воровка.
– Ты не имеешь права говорить так!
– Думаю, что имею. Вот записи моей матери, можешь прочесть, если хочешь. Она внесла сюда все. Кэтрин лгала, когда говорила, что вещи были ей подарены. Если она не сможет или не захочет их предъявить, я подам на нее в суд.
– Ты не можешь этого сделать!
– Могу и сделаю.
– Почему?
– Потому что она воровка.
Риетта покачала головой.
– Дело не в этом. У тебя на нее зуб за что-то. За что?
– Мне незачем тебе об этом говорить. Она разрушила нашу помолвку, наговорив тебе лжи обо мне.
– Джеймс, это не было ложью.
– Она оболгала нас обоих перед моей матерью.
Она подошла совсем близко и встала сбоку, опершись на стол правой рукой.
– Джеймс, нашу помолвку разрушило не это. Ее разорвала я, когда ты убил свою собаку.
Его лицо потемнело от гнева, а вся прежняя шутливость улетучилась.
– А ты что, думала, я стану держать животное, которое на меня набросилось?
– Ты его напугал, и он огрызнулся. Ты убил его, жестоко убил.
– Полагаю, это Кэтрин тебе рассказала.
– Нет, один из садовников, который все видел. Кэтрин об этом не знала. Я никому об этом не рассказывала.
– Сколько суеты из-за собаки, – угрюмо пробормотал он, а затем прежним тоном добавил: – Я говорил тебе, что всегда плачу по счетам. Я уверен, что с удовольствием сведу счеты с Кэтрин.
– Джеймс, пожалуйста…
Встретив его взгляд, она поняла, насколько все бесполезно. Он легко рассмеялся.
– Мне доставит большое удовольствие увидеть Кэтрин на скамье подсудимых.
Этими словами Джеймс будто ударил ее. Он разворошил прошлое, сыграл на ее чувствах, на мгновение даже добился того, что тронул ее своим прежним шармом. А теперь вот что. Если бы он в самом деле ударил ее по лицу, это не оскорбило бы ее больше. Риетта невероятно рассердилась. Потом она не могла вспомнить, что именно говорила. Из ее гнева рождались слова, которые она швыряла ему в лицо. Если бы у нее был в руках какой-нибудь предмет, она бы, наверное, запустила им в Джеймса.
Внезапно она испугалась собственного гнева, возникшего из прошлого – он пугал ее. Она сказала, задыхаясь:
– Я пойду.
Услышав эти слова, Кэтрин отошла от стеклянной двери и снова спряталась в кустах. Она увидела, как шторы отдернулись, и рывком распахнулась дверь. По ступенькам сбежала Риетта, в красном платье и с непокрытой головой.
