Валентина Осеева
Васёк Трубачёв и его товарищи
Глава 8
Мазин и Русаков
Мазин скучал. В землянке под старой елью было темно и тихо. У входа, завешенного белой простыней, валялась убитая из рогатки ворона. Снаружи крупными хлопьями валил снег. Иногда, отодвинув край простыни, Мазин зорко и настороженно оглядывал берег. Он ждал Русакова. Они не виделись с того памятного вечера, когда в их владениях побывал Трубачёв со своими товарищами.
«Отец дома. Держит Петьку при себе», – соображал Мазин.
Мазин и Русаков жили на одной улице, в одном доме. Дружба их началась с первого класса и навсегда укрепилась после одного случая. А случай, который сделал их закадычными друзьями, был такой. Однажды, стреляя в цель из рогатки, Русаков разбил цветное стекло в угловой даче. Испуганный, он прибежал к Мазину:
– Пропал я, Колька! Отец узнает – за ремень схватится!
Отец Пети рано овдовел и, сдав сына на попечение соседок, с головой ушел в работу. Весь день проводил он на обувной фабрике, где считался одним из лучших работников. Возвращаясь домой, он бегло интересовался здоровьем сына и, найдя в дневнике плохую отметку, сразу закипал гневом:
– Я с восьми лет сам на себя зарабатывал и дорогу пробивал себе тяжелым трудом, а тебе все даром дается! Отец для таких, как ты, целый день работает. Да разве один я? Вся страна не покладая рук трудится, чтоб из вас люди вышли! А вы что делаете? Безобразие! Распущенность! На тебя все соседи жалуются! Вот подожди, я когда-нибудь возьму ремень да поучу тебя так, как меня в свое время учили!
Петька со страхом смотрел на отца. Этот большой, сильный человек с черной густой шевелюрой и сросшимися бровями, под которыми трудно было угадать цвет его глаз, был чужим и непонятным мальчику.
Иногда отец вдруг останавливался посреди комнаты и, глядя на сына усталыми, хмурыми глазами, говорил:
– Ты пойми… Человек должен понимать слова, а не палку! Что у тебя, самолюбия нет, что ли?
Петька съеживался и молчал.
Разбитое стекло в угловой даче беспокоило Петю. Он сидел у товарища, с тревогой поглядывая на дверь.
– Да, может, отец не узнает, – утешал его Мазин.
Петя безнадежно махал рукой:
– Хозяева видели, как я побежал.
Мазину было жалко товарища. Он что-то соображал про себя, пыхтел, надувая толстые щеки, и, когда Петя Русаков, просидев у него целый час, собрался уходить, сказал:
– Пойдем вместе. Я скажу на себя, а ты будто в канавке сидел.
– В какой канавке?
– Ну за домом… Кораблики пускал.
Случай этот происходил весной.
– Кораблики… – протянул Русаков. – А чего же я побежал тогда?
– Мало ли чего! Побежал, чтобы на тебя не подумали, – вот и все. Понятно?
Русаков просветлел:
– И правда, может, обойдется?
– Обязательно обойдется. Верти кораблики. Сейчас намочим их во дворе – и айда к твоему отцу!
Петя сделал из газеты два кораблика, во дворе товарищи прополоскали их в грязной луже и храбро направились к дому Русакова.
– Постой, а вдруг твоя мать узнает? – тревожно спросил Петя. – И голова у нее заболит от этого. Жалко ее.
Он остановился.
– Не ной, – мрачно сказал Мазин. – Пойдем лучше!
Отец Русакова уже все знал. Он встретил сына на пороге, красный от гнева:
– Опять мне на тебя люди жалуются!
– Я, пап… – дрожащим голосом начал Петя.
Мазин толстым грибком вырос перед разгневанным родителем и вытащил из кармана рогатку:
– Петя ни при чем. Он кораблики пускал.
– Я, папа, кораблики…
– Какие еще кораблики? – загремел Русаков-отец. – Ко мне взрослые люди приходят, на моего сына жалуются!
– Это из угловой дачи к вам приходят? – осведомился Мазин. – Так я у них стекло разбил. Я нечаянно… в воробья метил, а попал в стекло. А Петя испугался и побежал. Вот они на него и сказали. Не разобрались как следует и напали… А еще взрослые! – объяснял Коля Мазин, глядя прямо в глаза Русакову и закрывая Петю своей крепкой, приземистой фигурой.
– Не разобрались, – мямлил Петя, выглядывая из-за плеча товарища.
– «Не разобрались»! – передразнил его отец, уже смягченный признанием Мазина. – Лазите черт знает где!.. А ты тоже хорош! У тебя мать труженица, больная женщина, а ты ей сюрпризы устраиваешь, – напал он на Колю.
– Я не сюрпризы, я нечаянно.
– «Нечаянно»! И Петьку моего сбиваешь на всякие дурацкие шалости… Ты где был, когда твой приятель в стекло камнем запустил? – обратился он к сыну.
– Я в канавке кораблики пускал, – шмыгнул носом Петя и вытащил из кармана размокшие бумажные кораблики.
– Чтобы я больше не видел всей этой гадости! – закричал отец. – Выбрось эту дрянь в помойное ведро сейчас же! А рогатку я сам… – Он обеими руками сдавил рогатку. Она не поддавалась. – В печку!
– Лучше в помойную яму или в пруд. Давай, папа, мы выбросим! – с готовностью предложил свои услуги Петя.
– Молчи! И ступай сам с этими людьми объясняться. Скажи… приятеля хорошего имеешь, вот что!
Когда мальчики вышли, Мазин сказал:
– Сбегай в аптеку за порошком от мигрени, а я пойду в угловую дачу сознаваться.
Вечером Мазин ходил за своей матерью и говорил:
– Ты, мама, приляг… И не волнуйся. Ни один человек не проживет так, чтобы стекла не разбить.
Мать Коли Мазина работала в швейной мастерской. Коля никогда не видел свою мать здоровой. Она постоянно жаловалась, что от шума швейных машинок у нее болит голова. Малейшая неприятность также вызывала у нее мигрень, и тогда она тихо стонала, уткнувшись в подушку головой, обвязанной мокрым полотенцем, а Коля готовил ей чай, размешивал ложечкой сахар и бегал по аптекам, спрашивая везде, не изобретено ли какое-нибудь новое средство от мигрени. Дома, пока мать была на работе, Коля успевал приготовить обед, наколоть дров, сбегать за хлебом. Поэтому, когда мать жаловалась соседкам: «Не знаю, хватит ли моих сил воспитать сына», соседки украдкой переглядывались. «Хватит ли у него-то сил ухаживать за такой больной матерью?» – думали они про себя, жалея мальчика.
После случая со стеклом ребята выработали особую систему самозащиты. Теперь, что бы ни случилось, перед отцом Русакова виновным всегда выступал Мазин, а перед матерью Мазина – Петя.
– Вы, гражданка Мазина, обратите внимание на своего сына. Он и моего вконец испортить может, – внушительно говорил Русаков-отец матери Мазина.
– Подумайте! – возмущалась та. – Да как он может мне такие вещи говорить! Ведь чего только его Петя не выделывает! Он добьется того, что я не позволю своему сыну играть с Петей.
В конце концов родители, к большому огорчению мальчиков, категорически запретили им встречаться.
Мать Мазина пообещала Коле, что она окончательно потеряет голову, если он будет продолжать дружбу с Петей, а Русаков-отец посулил своему сыну спустить с него три шкуры, если еще раз увидит его вместе с Мазиным.
Петя, который вечно дрожал за одну свою шкуру, не мог даже представить себе, что значит спустить три. Мазин тоже забеспокоился:
– Конечно, в школе нас никто не проверит.
– А после школы я один буду? – шмыгнул носом Петя.
– Не хнычь! – сердито сказал Мазин. – И заруби себе на носу, Петька: нет такой беды, из которой нельзя вылезти. Я это проверил.
Выход действительно нашелся.
Через два дня после этого разговора на берегу заросшего, затянутого зеленой ряской пруда, где тучами кружились комары и мошки, а по вечерам, надуваясь, кричали лягушки, Мазин и Русаков уже рыли себе землянку под разлапистыми ветвями старой ели. Они приходили сюда поодиночке, работали изо всех сил и, уходя, оставляли друг другу короткие записки:
«Двинулся на полметра в ширину.
МЗС».
«Углубил вход.
РЗС».
К началу занятий в школе землянка была готова. На пруду редко бывали люди: в густом кустарнике, заросшем крапивой, не было тропинок. Землянка, тщательно замаскированная дерном, была почти незаметна.
Мазин и Русаков ликовали:
– Поди ищи нас теперь!
– А в случае нападения можно и отстреляться, – говорил Мазин.
Недостатка в стрелах, пугачах и рогатках не было. Мальчики усердно тренировались в стрельбе. Около землянки на дереве висели белые кружочки, пробитые стрелами.
– Петька! Целься в правый кружок, а я в левый! Следопыту надо бить без промаха! – поучал Мазин.
С наступлением осенних дождей Мазин притащил из дома клеенку, а Русаков – дождевой плащ. В землянке и в проливной дождь было тепло и сухо.
Мазин достал где-то азбуку следопыта и требовал от Петьки, чтобы он срисовал ее и выучил наизусть. Зимой товарищи ходили на лыжах в лес. Ставили силки, но зайцев в этих местах не было.
Сегодня Мазину посчастливилось – он убил ворону.
Прождав товарища до позднего вечера, Мазин взял клочок бумаги и написал: «Убил дичь. Придешь – освежуй».
На другой день товарищи встретились.
– Отец был дома, – пояснил Петя. – Он премию получил, гостей назвал. Много. И одна тетенька там была. Он ей говорит: «Вот мой Петр» – это про меня. А она ему: «Ну, какой же это Петр – это просто Петя!»
– Ладно! – прервал его Мазин, вынимая перочинный нож и вытаскивая из угла убитую ворону. – Нá, свежуй дичь, а я огонь разведу.
Он поставил у входа жаровню, бросил на угли спичечные коробки и стал разжигать огонь. Петя поднял ворону, оглядел ее со всех сторон и удивленно сказал:
– Какая же это дичь! Это обыкновенная ворона.
– Так убей утку! – огрызнулся Мазин, протирая красные от дыма глаза. – А не убьешь утку, будешь есть ворону!
Через несколько минут из котелка уже торчал черный вороний клюв. Мазин взял лопату, вышел из землянки и скоро вернулся с мороженой рыбой.
У Пети сделалось грустное лицо.
– Довольно одной вороны, Мазин, а то мы сразу все запасы съедим, – осторожно сказал он.
Мазин молча отхватил ножом кусок рыбы, нарезал ее тонкими ломтиками, посолил и подвинул товарищу.
– Ешь. Ворон на нашу долю хватит, – сказал он, храбро отправляя в рот ломтик рыбы.
Петя, зажмурившись, последовал его примеру.
Оба молча жевали, украдкой наблюдая друг за другом.
– Все охотники едят мороженую рыбу, а собаки на Севере преимущественно питаются этим, – со вздохом сказал Петя.
В котелке забулькала вода. Мазин вытащил ворону, потыкал ее ножом и снова бросил в котел:
– Жестковата.
Петя повеселел.
– Конечно, пусть упревает, – с живостью сказал он, похлопывая себя по животу. – И вообще я здорово сыт. Возьми мою половину, если хочешь, – добавил он, подвигая Мазину оставшийся ломтик рыбы.
Мазин сделал вид, что не слышит, сложил нарезанные куски и вышел из землянки.
Через минуту, сидя на мешке с сеном и лениво постреливая из рогаток в стенку, они вспомнили трех товарищей, так неожиданно появившихся на пруду.
– И чего их занесло сюда? – забеспокоился Мазин. – Еще повадятся ходить.
– Не повадятся, – усмехнулся Русаков. – Я их здорово напугал.
– Трубачёва не запугаешь, этот к черту на рога полезет. Смелый парень! Вот такого бы товарища нам с тобой! – сказал Мазин.
– Да… хорошо. Только он отличник, а мы… – Петя легонько свистнул и засмеялся.
– А ты принес учебники? – живо спросил Мазин.
– Забыл.
– Смотри, Петька, не пройдет нам это даром.
Он опустил рогатку и задумался.
– А чего же мы плохого делаем? – искренне удивился Петя. – Мы ничего плохого не делаем.
Мазин прищурился и уничтожающе посмотрел на него.
– Если человек делает плохо и знает, что это плохо, то это еще ничего, – медленно сказал он, – а если он делает плохо и думает, что это хорошо, то это уж дело дрянь!
– Я не думаю, – быстро сказал Петя, – насчет учебы и вообще…
– То-то, – сказал Мазин. – Себя обманывать нечего.
Он достал азбуку следопыта, прикрыл рукой подпись под рисунком и строго спросил:
– Чей след?
– Утки, – поспешно ответил Петя.
– Сам ты утка! – рассердился Мазин. – Кому я говорил – выучи наизусть!
Глава 9
Тетя Дуня
Васёк был дома один. Он принарядился, начистил ботинки и, не зная, что с собой делать, ходил по комнате.
Каникулы ему уже надоели. Скорей бы в школу!
«Интересно, какой-то новый учитель?» – думал он, поджидая отца.
В дверь кто-то тихонько постучал.
– Мне к Трубачёву Павлу Васильевичу, – сказала женщина, осторожно прикрывая дверь и с трудом втаскивая за собой корзинку.
– Папы нет. – Васёк внимательно разглядывал гостью.
Она была в синем пальто, туго застегнутом на все пуговицы. Из-под черного полушалка глядели на Васька рыже-голубые, чем-то знакомые глаза. Мальчика охватила тревога.
– Папы нет! – повторил он.
– Папы нет, а тетка – вот она! – вдруг сказала женщина, любезно поджимая губы. – А ты небось Васёк? Тащи-ка корзинку. Запарилась я с ней!
Она вошла в кухню, села на табурет, расстегнула пуговицы своего пальто и, обмахиваясь концами полушалка, огляделась вокруг.
– Ничего живете. Кухня просторная. – Она заглянула в комнату. – В чистоте содержите. А это чья же дверь-то? – потрогав замок Таниной двери, спросила она.
Васёк втащил корзинку и, не зная, что отвечать, во все глаза смотрел на тетку.
«Смешная какая-то», – думал он.
А тетка между тем уже расхаживала по комнате, оглядывая обстановку. Васёк с удивлением увидел теперь, что глаза у нее точь-в-точь как у отца, с такими же короткими рыжими ресницами, что нос и все лицо тетки тоже напоминают отца, только рот и выражение лица какое-то другое. Тетка как бы угадала его мысли.
– Ишь, – сказала она, с видимым удовольствием бросив взгляд на мальчика, – рыжий. В нашу породу пошел!
Васёк нахмурился и отошел к окну. «Какой я рыжий!» – думал он, приглаживая свой чуб.
Между тем тетка уже обошла все углы и орудовала в кухне.
– Ваше мыло-то? Подай полотенчико! Это что ж кастрюли-то у вас как завожены? Аль плита дымит? А соседка-то молодая или старая? Как ее звать-то?
– Таня.
– Таня… – Тетка опять поджала губы и многозначительно покачала головой. – Неаккуратная девка, по всему видать.
– Да ты, тетя, еще не видела ее, а уже ругаешь, – не стерпел Васёк.
– Ее не видала, а приборку ее вижу: в печке зола, в углу сор. Слава богу, можно о человеке судить, – решительно отрезала тетка.
– Все равно она хорошая, добрая. Ее все любят! – сердито сказал Васёк.
У него росло недовольство против тетки и ее бесцеремонного хозяйничанья в их квартире.
К обеду пришел отец. Васёк открыл ему дверь и тихонько шепнул:
– Тетка приехала!
– А! Приехала! – обрадовался отец, отодвинул Васька, вытер платком усы и крикнул: – Дуняша!
Тетка всплеснула руками, заторопилась:
– Паша… голубчик…
– Ну-ну… вот и свиделись… вот и свиделись! – повторял Павел Васильевич, любовно оглядывая ее и прижимая к груди. – А что бы раньше приехать-то? Ведь не за горами живешь, а, Дунюшка?
Тетка оторвала от его груди заплаканное лицо.
Васёк снова заметил сходство между ней и отцом. У обоих были растроганные, умиленные лица, радостные и чем-то смущенные.
– Постарели, постарели мы с тобой, сестреночка, – говорил Павел Васильевич.
– Да ведь всех схоронили… Одни на свете мы с тобой, Пашенька, – вздыхала тетка.
– Как это одни? Полон свет хороших людей… А вот сын у меня растет, племяш твой! – весело сказал Павел Васильевич. – Вот он! Небось познакомились уже?
– Познакомились, – ласково сказала тетка.
Ваську вдруг стало жалко, что он неприветливо встретил тетку. Ее встреча с отцом растрогала его. Он сбоку подошел к обоим и с чувством сказал:
– Здравствуйте, тетя!
Тетка поцеловала его в щеку.
– Да что ж я! У меня тут для вас кой-чего…
Она внесла в комнату свою корзинку и стала развязывать ее.
– Не хлопочи, не хлопочи… Хлопотунья! – кричал из кухни отец, разжигая примус. – У нас все есть! Сейчас чай будем пить.
Васёк с любопытством смотрел, как тетка вынимала какие-то банки, завернутые в полотенце, положила на стол румяный пирог, охая и приговаривая:
– Ай-я-яй! Измялось все! Хорошо хоть варенье довезла. А уж толкали меня, тискали… Людей, людей едет – пропасть! А в Москву – еще больше… Пашенька! – крикнула она, развертывая сколотую булавками бумагу. – Вот тебе подарочек. А это Ваську.
– Ба, ба! – удивился Павел Васильевич, разглядывая расшитый ворот рубашки. – Ну искусница! Ну, спасибо, Дуняша!
Васёк тоже с удовольствием примерял пушистые синие варежки и такие же носки.
– Как раз! Мне как раз, папа… Спасибо, тетя! – догадался он после того, как отец еще раз обнял тетку.
– А мы-то с тобой опростоволосились! – смущенно сказал Павел Васильевич, глядя на Васька. – Не приготовили тетке подарочка.
– Что ты, что ты, какой подарочек! Ты меня и так не обижал, Паша.
Чай пили втроем. Васёк слушал, как без конца рассказывает тетка о каких-то соседях, как переспрашивает ее отец, живо интересуясь всеми новостями.
– А этот-то… как его, с которым мы на огороде-то попались? – подмигивал отец.
– А, – оживленно подхватывала тетка, – Бирюковы, что ли? Живут, живут! Коля-то на инженера вышел, Маруська за летчиком в Москве. А этот, конопатенький-то, на доктора учится.
– Скажи пожалуйста! – удивился отец и скромно сказал: – А я вот мастер… стахановец!
– Слышала я, как же! – с гордостью сказала тетка. – А ведь сиротами мы росли. Вот уж истинно спасибо советской власти! Всегда скажу, хотя сама как-то на отшибе живу. Связалась со своим домишком, с курами да с козами, и никакой пользы от меня нету… А и бросить не бросишь и уйти не уйдешь…
– А как же теперь-то? На кого хозяйство оставила?
– Да кой-что попродала. А кой-что у соседей оставила. Соседи – люди хорошие, поберегут, – прихлебывая с блюдечка чай, говорила тетка.
– М-да… Это тоже не жизнь. На старости к своим прибиваться надо. Ты уж так обдумай: может, приживешься и с нами останешься?
– Как ты, Паша… А я вся тут… Родней вас у меня никого нет.
Васёк вылез из-за стола и пошел к Тане.
– У нас новость, – сказал он, – тетя Дуня приехала!
– Я уж слышу. Вот и хорошо, а то Павлу Васильевичу не управиться одному.
– А ты что же не идешь к нам? Пойдем!
– Ну, что ты! Небось они о своих делах говорят. Зачем мешать!
– Таня, – крикнул Павел Васильевич, – иди познакомься, соседи ведь!
Таня, оправляя на ходу толстую косу, смущаясь, вошла в комнату.
– Не бойся, не бойся, – подталкивал ее Васёк.
Тетка быстро оглядела девушку с головы до ног. На лице ее появилось натянутое, неприятное выражение.
– Евдокия Васильевна, – сказала она, протягивая Тане руку. – Садитесь, гостьей будете.
– Да она не гостья, она наша, – громко сказал Васёк. – Она живет здесь!
– Знаю, знаю, – сухо сказала тетка. – Уж я все рассмотрела… Подай стульчик, Васёк!
В последний день каникул Васёк вместе с отцом и теткой пошли в цирк. Перед этим тетка устроила большие и торжественные сборы. Она с утра грела утюги, чистила и гладила через мокрую тряпку костюмчик Васька, заглаживала складки на брюках Павла Васильевича.
Таня боялась высунуть нос из своей комнатки. Тетка в первые же дни завладела всем домом. Она во всем навела свои порядки, распределила в кухне все кастрюльки на «ваше» и «наше». «Ваше» – это было Танино. Таня, видимо, побаивалась Евдокии Васильевны и даже на собственные вещи не решалась заявить свои права.
– Да берите, берите, – смущенно говорила она. – У нас до сих пор все вместе было.
– Вот это-то и нехорошо, что вместе. Нам чужого не нужно, у нас своего хватит, – обрывала ее тетка.
На Павла Васильевича тетка смотрела с обожанием. Без отца Васёк не садился за стол.
– Как это так? Мужчина в доме, самостоятельный, хозяин, а мы без него обедать сядем?
Павла Васильевича это стесняло, а Васёк, придя со двора, нетерпеливо слонялся по комнате:
– Тетя Дуня, я есть хочу!
– Это хорошо. Значит, аппетит нагулял, – спокойно отвечала тетка, сдвигая на кончик носа очки и растягивая на коленях свое шитье.
Стол в ожидании отца был уже накрыт. Услышав знакомые шаги, тетка спешила на кухню:
– Васёк, подай отцу полотенце! Повесь куртку в коридоре – запах от нее паровозный!.. Садись, садись, Паша. Устал небось?
Павел Васильевич, видя во всем порядок и чистоту, радовался. За столом Васёк запихивал в рот все, что подавала тетка, и просил добавки.
– Вот это так, это хорошо! А то, бывало, того не хочу, этого не могу…
– Да, – говорил Васёк, – тебя ждать-то – с голоду помрешь!
– Не помрешь, – говорила тетка. – Желудок тоже аккуратность любит.
В этот день в цирк приехали московские артисты. Васёк все боялся опоздать, но тетка не вышла из дому, пока не привела брата и племянника в полный порядок. Особенно ее беспокоили съезжавший на сторону галстук Паши и рыжий чуб Васька. Галстук она в конце концов пришила к рубашке, а к рыжему украшению на лбу племянника подступила с ножницами. Но Васёк загородился от нее обеими руками:
– Папа, мне этот чуб нужен! Я его вот так кручу на уроке!
– Оставь, оставь, Дуня, – поспешно вступился отец. – А то, пожалуй, я своего родного сына не узнаю. Да и мать, бывало, любила…
Он решительно взял у тетки ножницы.
В цирке они сидели рядом. На арене плясали под музыку медведи, смешил клоун. Васёк подпрыгивал, хлопал в ладоши, хохотал. Отец тоже смеялся. Тетка, в шелковой зеленой кофте, сидела прямо, она изо всех сил старалась соблюсти приличие, смеялась в платочек и останавливала Васька. В антракте ели мороженое. Павел Васильевич и Васёк, перебивая друг друга, делились впечатлениями. Тетка с тревогой поглядывала вокруг.
– Паша, кланяется тебе кто-то.
– А, товарищ мой с сынишкой… Здорово! Здорово! – басил Павел Васильевич, пожимая руку приятелю. – Вот, знакомьтесь: моя сестра.
– Евдокия Васильевна, – церемонно знакомилась тетка, протягивая сухую несгибающуюся ладонь. При этом голова ее упиралась в плечи, на губах появлялась напряженная любезная улыбка.
«Смешная какая-то!» – удивлялся Васёк.
Вечером, когда, веселые и довольные, Трубачёвы вернулись домой, Васёк разделся и, по своему обыкновению, юркнул в отцовскую кровать, но тетка решительно воспротивилась этому:
– Ты что это, Паша, позволяешь? Что у него, своей кровати нету? Теперь и в деревнях вместе не спят… Какой это сон для рабочего человека!
– Да нам поговорить нужно еще. Мы с папой всегда на ночь разговариваем! – сердился Васёк.
– Пускай, пускай полежит немного, – защищал его Павел Васильевич.
Но тетка до тех пор не погасила огня, пока Васёк не перебрался на свою кровать.
Уткнувшись головой в подушку, он чувствовал себя неуютно и думал, что многое ему нужно было сказать отцу. Он вспомнил, что завтра в класс придет новый учитель, вспомнил Сашу и Колю на пруду, белый холмик и огромную желтую луну. Перед глазами все стало путаться. Холмик вдруг вырос в огромную снежную гору. И Васёк заснул.
