Ольга Эдельман
Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года
Документы
В 20 верстах от железнодорожной станции Котлас, на правом берегу широкой и многоводной красавицы Вычегды, в 17 верстах от впадения ее в могучую водную артерию края – Северную Двину, стоит тихий, маленький городок Северо-Двинской губернии – Сольвычегодск, некогда древний культурный центр, резиденция могущественного и славного рода Строгановых, средоточие административной и экономической жизни всего северо-востока России.
Когда-то ключом била в нем жизнь, создавались культурные ценности, процветали промышленность и торговля. Теперь же это мирноспящий «город-деревня».
И только величественные художественные памятники его: сольвычегодский Благовещенский собор 1560 года и сольвычегодский Введенский монастырь 1688 года, эти храмы-музеи – строение именитых Строгановых, да хранящиеся в Сольвычегодском музее ценности их богатых ризниц, напоминают нам о днях былой славы Сольвычегодска, былой его культуры и славном прошлом».
Ешкилев В. А. Сольвычегодск и памятники былой его культуры. Великий Устюг, 1926. С. 7–8.
№ 1
Письмо Семенова В. А. директору ИМЭЛ:
Мой отец, Семенов Аким Михайлович, несколько лет тому назад, читая биографию тов. Сталина, обратил внимание на помещенный в книге портрет тов. Сталина, относящийся к 1909 году. В том портрете отец узнал человека («Учителя»), с которым ему довелось встречаться в 1908 году.
Свои воспоминания по этому вопросу отец излагает следующим образом:
В 1908 году я был арестован в городе Хасавюрт (Дагестанская АС С Р) за уклонение от призыва на службу в царскую армию. Меня должны были гнать этапом на родину.
Через несколько дней нас, арестованных, подлежащих высылке, поместили в железнодорожные тюремные вагоны, прицепленные к поезду, идущему из Баку […]
Первый этапный пункт был в Ростове-н[а]-Д[ону]. Перед выходом из вагонов всех арестованных попарно соединили наручниками. […] Моим соседом по наручникам был человек закавказской расы, в длинном легком пальто из сукна ручной работы (как делают горцы в Дагестане), с черными зачесанными назад волосами, с круглой чистой бородкой. Походил он на интеллигента. Он спросил меня, за что и куда меня гонят, а также учился ли я в школе. Я решил, что он был учителем. […] Ростовская тюрьма была похожа на средневековый замок. Нас ввели во двор, наручники сняли. Офицер произвел перекличку арестованных. […] Нас, большую группу арестованных, в том числе и «учителя», поместили в обширную темную камеру […] «Учитель» обращался с арестантами вежливо, со многими разговаривал, интересовался, кто за что сидит. О себе сообщил, что он идет на север в ссылку. Через 5 дней на нас снова надели наручники и погнали на вокзал, для следования дальше – на Курск […] По прибытии в Курск – снова в тюрьму […] В Курске в тюрьму при нас привели много аграрников (крестьян, громивших помещичьи усадьбы и самовольно запахивавших помещичью землю). Учитель со многими из них беседовал. Уголовных в Курске не видел. Через 3 дня нас прежним порядком отправили на Москву. По прибытии в Москву на нас снова надели наручники и повели по улице в тюрьму. […] Нас ввели в большую камеру с шашечным полом. […] Чинивший электропроводку монтер (из арестованных) сообщил, что в тюрьме ведется борьба с клопами и что арестованных из соседних камер переведут в нашу, как наиболее вместительную. Через некоторое время в нашу камеру пришли арестованные из других камер, а в их камерах зажгли серу. «Учитель» оживился, стал спрашивать некоторых арестованных, откуда они и за что осуждены. Затем, когда дверь была закрыта, он организовал и провел в камере митинг. […]
Я не смею думать, что этим «учителем» был именно наш товарищ Сталин, но сходство портрета товарища Сталина за 1909 г. с «учителем», который мне хорошо запомнился, не вызывает у меня сомнений.
Письмо Семенова В. А. директору ИМЭЛ, апрель 1952 г.
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 658. Л. 339–340.
№ 2
Ф. Блинов[158]:
В декабре 1908 года наш этап прибыл в Вологодскую пересыльную тюрьму. Меня поместили в камеру № 3, где находилось около 20 политических заключенных. В камере было холодно, сыро, и многие заболевали. Ежедневно в тюрьме умирало от тифа несколько человек.
Вскоре я уже познакомился со всеми обитателями нашей камеры. Мое внимание привлек молодой человек, лет двадцати восьми, черноволосый, смуглый, с приятным открытым лицом, на котором выделялись умные, живые глаза. В камере его звали товарищ Коба. Он недавно прибыл по этапу издалека, из Бакинской тюрьмы.
Уже в первые дни нашей совместной жизни я заметил, что ни одному распоряжению тюремной администрации он добровольно не подчинялся. Видно было, что и в стенах тюрьмы он продолжал вести борьбу с царским правительством. […] [из их камеры бежал студент из Петербурга, он ушел с тюремного двора через пролом в заборе, пока другие арестанты отвлекали внимание сторожа]. Товарищ Коба обратился к нам и сказал, что нужно выиграть время для того, чтобы беглец успел уйти подальше, пока его хватятся. Когда объявят тревогу, лучше всем лечь на нары, укрыться, чтоб не видно было лиц, и притвориться спящими.
Через некоторое время слышим шум в коридоре – приехало начальство. Мы все быстро легли на нары. Оказалось, из соседнего с тюрьмой двора сообщили, что в заборе тюрьмы сдвинута доска и что дети видели какого-то незнакомца, проходившего по двору.
В нашу камеру входят начальник тюрьмы, прокурор, жандармы. Старший надзиратель командует:
– Встать! Смирно!
А голос Кобы призывает нас не подчиняться:
– Лежите! Не вставайте!
Надзиратели кидаются к нарам, начинают нас тормошить, срывают одеяла. Крики, шум. А мы не подчиняемся, закутались с головой и лежим.
Тогда прокурор начинает нас уговаривать стать на проверку, что это, мол, ненадолго, что нас только пересчитают и убедятся, все ли налицо.
А Коба ему отвечает:
– Считайте нас по ногам.
Мы не удержались и потихоньку смеемся. […] Делать им было нечего. Начали нас считать по ногам. Долго бились они – то лишние ноги оказывались, то одной не хватало. В общем канителились они с нами около часу, пока выяснили, что побег совершен из нашей камеры, и установили, кто именно бежал.
Из воспоминаний Ф. Блинова, записано в 1941 г. в Ярославле РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 33–36.
№ 3
Канцелярия Вологодского губернатора:
Департамент Полиции отношением от 8 октября 1908 г. за № 100673 уведомил, что по рассмотрении в Особом Совещании, образованном согласно ст. 34 положения о государственной охране, обстоятельств дела о крестьянине Иосифе Виссарионове Джугашвили, изобличаемом в преступной деятельности, г. министр внутренних дел постановил: выслать названное лицо в Вологодскую губернию под гласный надзор полиции на два года, считая срок с 29 сентября.
По прибытии названного лица в г. Вологду г. начальник губернии 27 сего января назначил местом жительства ему гор. Сольвычегодск. […][159]
Сообщение из канцелярии Вологодского губернатора сольвычегодскому уездному исправнику, 30 января 1909 г., № 1174
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 628. Л. 4–4 об. (подлинник).
№ 4
Начальник Петербургского ГЖУ генерал-майор М. Я. Клыков:
У привлеченного при вверенном мне Управлении к дознанию в качестве обвиняемого […] дворянина Кутаисской губернии Ромоназа-Льва (Левана) Дмитриева Кизирия по осмотру между прочими вещественными доказательствами найдено прилагаемое при сем открытое письмо, посланное, как видно из почтового штемпеля, из Вологды.
На помянутом письме наложен штемпель «просмотрено» и подписанное «Ваш Коба П».
Почему и можно предположить, что письмо это послано лицом, привлекавшимся к дознанию при вверенном вам Управлении, а потому прошу сообщить, вместе с возвращением приложения, кем именно было писано это письмо и по установлении личности препроводить его фотографическую карточку с подробными сведениями того лица, которое писало прилагаемое письмо.
Отношение начальника Петербургского ГЖУ генерал-майора М. Я. Клыкова начальнику Вологодского ГЖУ, 18 июля 1909 г., № 12952
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 630. Л. 514 (подлинник).
№ 5
Начальник Вологодского ГЖУ:
По установке и сличении почерка, коим писано открытое письмо со штемпелем Вологда от 1 февраля 1909 года, адресованное С.Петербург, Троицкая, дом № 27, квартира 58 г-ну А. Кизирия с подписью Коба П., оказалось, что письмо это могло быть написано и отправлено из Вологодской пересыльной тюрьмы следовавшим в то время через Вологду этапным порядком под гласный надзор полиции в г. Сольвычегодске крестьянином Тифлисской губернии и уезда села Тидивили Иосифом Виссарионовым Джугашвили (был выслан в Вологодскую губ. за преступную пропаганду на два года).
Упомянутый Джугашвили 24 июня сего года от надзора полиции из города Сольвычегодска скрылся и до настоящего времени не разыскан.
Фотографической карточки на Джугашвили во вверенном мне Управлении не имеется.
Приметы Джугашвили: 29 лет, роста выше среднего, лицо продолговатое, в оспенных пятнах, глаза карие, брови и усы черные. Сведений о Кизарии в Управлении никаких не имеется.[…]
Отношение начальника Вологодского ГЖУ начальнику Петербургского ГЖУ, 30 сентября 1909 г., № 6319
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 630. Л. 521–521 об. (подлинник).
№ 6
Сольвычегодский уездный исправник:
Вследствие отношения от 30 января сего года за № 1174, сообщаю канцелярии его превосходительства, что административно-ссыльный Иосиф Виссарионов Джугашвили 27 февраля сего года прибыл в гор. Сольвычегодск, где и водворен на жительство с учреждением за ним надзора полиции.
Список сведений о названном лице и подписка его в объявлении порядка подачи прошений и заявлений при сем прилагается.
Донесение сольвычегодского уездного исправника в канцелярию вологодского губернатора, 5 марта 1909 г., № 120
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 628. Л. 5 (подлинник).
№ 7
Список20
о состоящем под гласным надзором полиции в г. Сольвычегодске Иосифе Джугашвили
Составлен 27 февраля 1909 года
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 628. Л. 7–8 об. (подлинник).
№ 8
Татьяна Сухова:
В конце сентября или начале октября 1908 г.[160] заходит ко мне тов. Сергей Шпареткин и сообщает, что ночью прибыл новый этап ссыльных и среди них приехал товарищ из Баку – Осип Коба – профессионал, большой работник. […] Я пошла с ним сразу, как только узнала о вновь прибывшем товарище. На дворе было холодно, в комнате, где жил тов. Сталин, тоже. Сидели в пальто, и фигура товарища Сталина с трубкой в зубах так и стоит у меня перед глазами. Он был в высоких сапогах, в черном драповом до колен пальто, в черной сатиновой рубашке и высокой мерлушковой шапке. Белый башлык, по-кавказски прикрепленный на плечах, концами спускался на спину. Говорил товарищ Сталин мало, слушал наш разговор и курил.
Из воспоминаний Т Суховой
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 270.
№ 9
А. И. Добронравова:
В начале 1909 года я была выслана в маленький городок Вологодской губ. Сольвычегодск. Однажды, идя по улице с кем-то из ссыльных, я была поражена встречей с новым лицом. Поразил меня случайно перехваченный взгляд проходившего. Необыкновенно глубокое и серьезное выражение лица и глаз. Такие лица не забываются никогда. Я даже остановилась. «Кто это?» – спросила я спутника, увидев, как он обменялся приветствием с прошедшим. «Ну разве ты не знаешь? Это же Коба, один из крупнейших с.-д. большевиков», – и в голосе прозвучала какая-то особая нотка уважения.
Позднее, когда я познакомилась с Кобой, я узнала, какой это необыкновенно обаятельный человек. Влияние Иосифа Виссарионовича на окружающих было огромно. Каждое его слово, каждая улыбка заставляли глубоко задуматься, вызывали желание стать и лучше, и умнее. Каждая встреча оставляла неизгладимый след.
Коба был прекрасным товарищем, исключительно обаяние и простота в общении с окружающими привлекала всех к нему. Этот человек умел сочетать и большую серьезную работу, и простое товарищеское веселье, а среди веселья простым сердечным словом заронить хорошую мысль.
Я никогда не забуду одного вечера. Помню, как-то однажды собрались у меня. Зашел и Коба. Он всегда умел оживить всех. По обыкновению, где собирались ссыльные, там было и пение. Пели все с увлечением, а потом кто-то заиграл плясовую, и я пустилась в пляс. Все начали в такт музыке хлопать в ладоши. Коба искренне хлопал и весь отдался нашему немудреному веселью.
Письмо Александры Ивановны Добронравовой в ИМЭЛ «Моя встреча с Иосифом Виссарионовичем Сталиным», Симферополь, декабрь 1939 г.
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 192–193.
№ 10
М. П. Крапивина[161]:
В гор. Сольвычегодске с 1906 по 1911 год существовали два клуба. Второй клуб называли «второе общественное собрание». В нем было разрешено бывать и политическим ссыльным. Вот в этом-то клубе постоянно бывал Иосиф Виссарионович Сталин, по тому времени Иосиф Джугашвили, а также и его товарищи. Здесь они проводили время за чтением книг из библиотеки клуба, в разговорах, иногда устраивали семейные вечера, танцы. Конечно, они всегда были под присмотром одного из чиновников полиции, некого Ушакова. Мой муж в это время был председателем клуба и ему вменялось в обязанность следить за порядком в клубе. Здесь произошло и мое знакомство с Иосифом Виссарионовичем. Я часто бывала в клубе, видела его за беседами среди своих товарищей и с другими посетителями клуба. Бывал тов. Сталин частенько и у нас дома. Большей частью глубоким вечером после клуба. Тогда мне муж говорил: «Оставь сегодня ужин, кое-кто зайдет» – и я уже знала, что это политические высланные. При их беседах я мало присутствовала, во-первых, чтобы не стеснялись, и, во-вторых, в то время мы, женщины, стояли далеко от всякого политического движения.
Из воспоминаний М. П. Крапивиной, декабрь 1944 г.
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 209–212.
№ 11
М. П. Крапивина:
Часто можно было видеть Джугашвили сидящего за воротами своей квартиры с трубочкой в зубах.
Частым посетителем тов. Сталин был чайной Зыкова, его часто можно было видеть под окном в чайной за стаканом чая в глубокой задумчивости, а также он любил ходить на пожарную, где беседовал с мужиками.
Из воспоминаний М. П. Крапивиной, декабрь 1944 г.
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 209–212.
№ 12
Татьяна Сухова:
Я часто забегала в комнату, где жил товарищ Сталин. Обстановка комнаты была небогатая. У окна стояли козлы. На козлах были положены доски, на которых лежал соломенный матрац, покрытый серым байковым одеялом. Сверху подушка с розовой ситцевой наволокой. На этом ложе товарищ Сталин проводил не только ночь. Частенько и днем я заставала его на койке в полулежачем положении, одетого от холода в пальто и обложенного кругом книгами. Особенно часто я видела около него все три тома «Капитала» Маркса.
Из воспоминаний Т. Суховой
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 270–271.
№ 13
М. П. Крапивина:
Совершенно случайно я несколько лет назад нашла отчет земской управы по библиотеке, где часто мне попадалось, что Иосиф Джугашвили оштрафован на 3 руб. за утерю такой-то книги, за просроченную книгу оштрафован на 50 коп., и так во многих местах. Часто Иосиф Виссарионович пользовался по богословским вопросам библиотекой местного священника Чулкова и бывал в его доме.
Из воспоминаний М. П. Крапивиной, декабрь 1944 г.
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 209–212.
№ 14
М. П. Крапивина:
Наружностью тов. Сталин был такой же, как теперь, но худой, осунувшийся, истощенный. Всегда очень скромный, выдержанный, задумчивый, имел привычку держать большой палец правой руки за бортом пинжака. […]
Ссыльные получали «кошевые», как они называли, 7 руб. 40 коп. Этих денег, конечно, для прожиточного минимума недостаточно было, а некоторые из ссыльных имели дома семьи, материально жить было очень трудно. Товарищ Сталин чутко относился ко всем. Он и другие ссыльные организовали сбор денег с сольвычегодцев (в то время в г. Сольвычегодске было много богатых и сочувствующих ссыльным) и помогали бедным ссыльным.
Из рассказов М.П.Крапивиной в записи Бачурихиной, заверено зав. партархивом обкома
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 213–214.
№ 15
М. П. Крапивина:
Население любило «политикантов» (так называло население политических ссыльных), хорошо относилось. Крестьянки часто носили и отдавали свои продукты им по дешевой цене. Например, если кто-либо из сольвычегодцев торгуется с крестьянкой из-за денег на рынке, то крестьянки отвечали, что за такую цену я лучше политикантам отдам.
Из рассказов М. П. Крапивиной в записи Бачурихиной
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 213–214.
№ 16
М. П. Крапивина:
Незадолго до побега тов. Сталина от нас я случайно видела его во время выступления на дворе тюрьмы, окруженного товарищами. Он стоял на опрокинутом ящике и произносил речь, а около него бегал исправник, но почему-то остановить его не решались. […] Потом я узнала, что все требования политических были удовлетворены.
Часто высланные устраивали в лесу сходки, я лично на них не бывала, но знаю, что некоторые из молодых учителей там бывали.
В 1909 году был большой разлив реки, а также разлилось и соленое озеро или Солоника, как у нас его зовут, и вот вечером политические собрались, взяли лодки, украсили их красными флагами и с пением революционных песен стали кататься по озеру. На берегу собралось очень много публики, которые с удовлетворением слушали пение, а береговой петушок, т. е. исправник, бегал по берегу и ругался, кричал: «Прекратите пение!» – но полицейские ехать на лодках не смели.
Из воспоминаний М. П. Крапивиной, декабрь 1944 г.
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 209–212.
№ 17
Т. Сухова:
Пожив до июля-августа месяца, товарищ Сталин как-то очень серьезно заявил: «Довольно, отдохнул, пора мне и за работу приниматься».
Я вначале не поняла, что он хочет этим сказать, но потом выяснилось, что он задумал бежать из ссылки. Сергей и Антон[162] вскоре после заявления товарища Сталина сообщили мне, что они завтра поедут провожать его до станции Котлас на лодке. Я попросила их взять и меня с собой, и на другой день утром мы вчетвером сели в лодку и поехали вниз по Вычегде, по Северной Двине, а потом отъехали от Сольвычегодска никем незамеченные. Перед отъездом у товарища Сталина не было денег на дорогу. Сергей и Антон достали ему денег, а я дала в дорогу несколько носовых платков. Товарищ Сталин, беря платки, улыбаясь сказал: «Ну, ладно, я когда-нибудь возвращу вам шелковыми». […] К вечеру мы были в Котласе. Поезд стоял на путях. Мы крепко пожали руку товарищу Сталину, пожелав благополучного пути. На другой день рано утром мы были уже дома. Наше отсутствие не было замечено. А об отсутствии Осипа Коба квартирная хозяйка заявила в полицейское управление, но было уже поздно.
Спустя несколько месяцев я получила от товарища Сталина открытку, в которой он пишет, что находится в Баку и живется ему хорошо.
Из воспоминаний Татьяны Суховой, б. д.
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 647. Л. 272–274.
№ 18
Сталин:
30/XI —! Вопреки обещаниям, помнится, неоднократным, до сих пор не посылал Вам ни одной открыточки. Эх, конечно свинство, но это факт, и я, если хотите, при-но-шу изви-не-ния. От Ст. [163] получите письмо. А пока примите привет. Мне живется в общем хорошо, если хотите, даже очень хорошо. Мой адрес: Баку, Каменистая, бюро увечных, Бондареву. Для Осипа.
Где Антон и Сергей – пишите. Осип.
Открытка И. Джугашвили Татьяне Петровне Суховой в Вологду, до востребования, 14.12.09 [дата по штемпелю], Баку.
Печатная подпись к изображению на открытке: «Священное писание. Картины из Ветхого Завета по оригиналам известного художника профессора Лейнвебер. Давид танцует перед Ковчегом. 2-я кн. Царств 6, 16»
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4372. Л. 1 (подлинник, автограф).
№ 19
Ведомость лицу, подлежащему розыску[164]
Составлена сольвычегодским уездным исправником 30 июня 1909 года.
Ведомость о розыске И. Джугашвили, Сольвычегодск, 30 июня 1909 г.[165]
РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 632. Л. 6 (подлинник).
Глава 18
Баку, 1909–1910 годы
Сначала Коба появился в Петербурге. Готовясь к побегу, он узнал адрес Сергея Аллилуева, перебравшегося с семьей в северную столицу. Аллилуев отвел его в надежное место, где можно было спрятаться беглецу-нелегалу, – в дворницкую Конона Савченко, прозванную «ямкой» (см. док.1, 2). Существует также рассказ рабочего С.К.Забелина, работавшего тогда с Сергеем Аллилуевым в Обществе электрического освещения, о том, что по просьбе Аллилуева он на одну из ночей устроил беглеца к себе на ночлег в Лесном (см. док. 3). Забелин, правда, отнес этот эпизод к сентябрю 1911 г., что исключается данными наружного наблюдения за Джугашвили в то время. Так что, возможно, Коба нашел приют у Забелина после побега 1909 г.
Участники революционного движения братья Конон и Кузьма Савченко имели прекрасное легальное положение, которым умело пользовались. Конон Савченко служил в Петербурге дворником, у него была дворницкая квартирка в полуподвале солидного дома близ Сампсониевского проспекта, среди жильцов которого были директор банка, сенаторы, депутат Государственной думы В. М. Пуришкевич. Как все дворники, он должен был помогать полиции, следовательно, квартира «ямка» была вне подозрений. К тому же должность дворника, в обязанности которого входила прописка паспортов жильцов, давала возможность иногда добывать для революционеров документы и виды на жительство, а в летние месяцы, когда дворник присматривал за опустевшими квартирами уехавших на дачу солидных соседей, прятать там нелегальщину, не исключая и квартиры Пуришкевича. Кузьма Савченко служил в гвардии при Кавалергардском полку, оплоте гвардейской аристократической молодежи[166]. Дворницкая Конона была надежным местом, а уж квартира Кузьмы в кавалергардских казармах тем более.
Сергей Аллилуев отвел Джугашвили к Конону Савченко, тот, в свою очередь, поселил его у брата, и таким образом беглец провел в столице примерно дней десять. Живший тогда у Кузьмы Савченко молодой родственник Иван Мельников относил пребывание Кобы ко второй половине июля 1909 г.; по его словам, Джугашвили уехал 2 августа, когда Конон Савченко добыл ему паспорт (см. док. 2). А. С. Аллилуева и И. Н. Мельников свидетельствовали, что Джугашвили пробыл около двух недель (см. док. 1, 2); по воспоминаниям Веры Швейцер, Иосиф Джугашвили появился в конце июля и пробыл несколько дней (см. док. 4). Тут явная хронологическая неувязка: где он был до середины июля, если бежал из Сольвычегодска 24 июня? На самом деле нет смысла всерьез задавать вопрос, где он провел почти месяц, поскольку в Баку агентура сообщила жандармам о его приезде уже 12 июля, а 15 июля он был взят под наблюдение (см. док. 5, 8, 9). Таким образом, учитывая время на дорогу, в столице он мог быть в последних числах июня – начале июля, а приведенные мемуаристами даты следует считать неверными.
В. Швейцер рассказала, что по приезде в Петербург Коба связался с ней через бывшего тифлисского рабочего, большевика Сильвестра Тодрию, и она устроила ему встречу с большевистским депутатом Думы Николаем Полетаевым. На квартире последнего тогда же имело место совещание, на котором «товарищ Сталин заложил фундамент центральной газеты «Звезда», которая и вышла в конце 1910 года в Петербурге» (см. док. 4). Если встреча Джугашвили со старым товарищем Тодрией не должна вызывать сомнения, а свидание с Полетаевым – вполне вероятно, то последнее сообщение Швейцер кажется фантастическим, ведь в ту пору Джугашвили не имел никакого отношения ни к петербургской организации, ни к центральным партийным издательским проектам и вряд ли мог претендовать на вхождение в этот узкий круг посвященных. Можно предположить, что мемуаристы сдвинули даты его пребывания в столице не случайно, а именно для того, чтобы увязать его с совещанием о «Звезде». Впрочем, счесть чистой фантазией сообщение В. Швейцер, мемуаристки в целом ненадежной, мешает текст статьи И. Джугашвили «Партийный кризис и наши задачи», напечатанной в Баку месяц спустя. О ней речь пойдет ниже.
Вернувшись в Баку, он должен был обнаружить, что обстановка за истекший год разительно изменилась. Рабочее движение было на спаде, партийные организации прозябали в жалком состоянии, а жандармам наконец удалось достичь заметных успехов по части приобретения секретной агентуры и насыщения ею революционных организаций[167]. Наблюдение стало более систематическим, историку это видно по изменившемуся набору документов. Теперь основным источником становятся ежемесячные отчеты о состоянии местных организаций каждой из революционных партий и обзоры полученных агентурных сообщений, представлявшиеся местными охранными отделениями в Департамент полиции.
В обзоре положения социал-демократической партии в 1907–1908 гг., составленном в Департаменте полиции, был отмечен значительный отток партийных кадров в эмиграцию, «беспрерывное бегство революционеров интеллигентов и рабочих привело к возрождению в целом ряде заграничных городов (швейцарских, бельгийских и в Париже) „заграничных групп содействия“, выросших в многочисленные сообщества», в связи с чем обострилась межфракционная борьба среди эмигрантов. В отчете утверждалось, что к концу 1908 г. «в России меньшевики не имели никаких организаций; весь юг, где царствовали меньшевики, совершенно уничтожен репрессиями правительства, север же России и даже Кавказ находились под преобладающим влиянием большевиков», причем в исчезновении меньшевистских организаций большую роль сыграло доминирование в них интеллигенции, «которая бежала за границу». «Большевики, наоборот, сохранили в России (весь север, центр, восток и Кавказ) опорные пункты, имеют в своих руках Центральный Комитет»[168]. В Баку после провала совещания с нефтепромышленниками, когда численность сторонников большевиков доходила до трех тысяч, к 1909 г. осталось около 400 партийцев. Говорить о полном исчезновении меньшевистских комитетов, впрочем, было преувеличением. В Баку они по-прежнему имелись, но преимущественно перешли на позиции «ликвидаторов», то есть сторонников легальных методов работы и ликвидации подполья. В 1909 г. это течение в Баку возглавляла К.Захарова-Цедербаум с ее обществом самообразования или рабочим клубом «Наука», который к 1911 г. набрал до двух тысяч членов. У меньшевиков в Баку в те годы было несколько легальных газет, они продолжали руководить Союзом рабочих механического производства[169]. У большевиков дела были, с одной стороны, хуже: из газет номинально сохранился только «Бакинский пролетарий», да и тот давно не выходил; популярность среди рабочих упала, многие партийцы были арестованы. С другой стороны, меньшевики в области нелегальной работы практически перестали быть им соперниками, то есть при абсолютном ослаблении произошло некоторое относительное укрепление позиций. Революционеры приспособились использовать легальные организации, прежде всего профсоюзы, а также клубы, кооперации и т. д. По сведениям секретного осведомителя, относившимся к октябрю 1909 г., «каждый союз или общество рабочих находится под управлением той или иной социалистической организации, пользующихся ими для своих целей». Союз нефтепромышленных рабочих с центральным бюро в Балаханах и отделениями в Биби-Эйбате и Сураханах «всецело находятся в руках Российской социал-демократической рабочей партии, фракции „большевиков". Секретари и другие служащие в этом союзе находятся под непосредственным контролем и управлением этой партии, они распространяют на промыслах и заводах литературу, собирают собрания для пропаганды и устраивают всякого рода свидания, причем избранным местом для означенных целей партии служит помещение союза»[170]. При этом центральное бюро Союза нефтепромышленных рабочих находилось рядом с промыслами Шибаева, где служил С. Г. Шаумян.
Об обстановке в кавказских организациях, не только социал-демократических, и о преобладавшем унылом, упадочническом настроении дает представление письмо В.Тер-Миркурова, то самое, в котором сообщались слухи о побеге Кобы (см. док. 6). Все сколько-нибудь заметные революционные деятели в тюрьме, партийные маргиналы скатываются к «экспроприаторству», то есть практически уголовным акциям, полиция давит все сильнее (что по извращенной революционной логике аттестуется как «бессовестное» поведение), все более актуальной становится фигура «шпика» и даже доходит до столь причудливых явлений, как конфликты провокаторов между собой.
О возвращении Кобы в Баку донесли с интервалом в пять дней сразу два агента, из соображений секретности фигурировавших в документах под кличками Фикус и Михаил. Авторы, отстаивавшие версию сотрудничества И. Джугашвили с охранкой, выдвинули предположение, что именно он скрывался под прозвищем Фикус. Однако, как убедительно показала З. И. Перегудова, предположение не выдерживает критики. Сообщения от Фикуса регулярно поступали и в те годы, когда Джугашвили не было в Баку, а главное – при более внимательной работе с документацией Департамента полиции, нежели та, которую проделали авторы упомянутой версии, выясняется, что личность Фикуса никакой загадки не представляет. Под этой кличкой скрывался Николай Степанович Ериков, крестьянин, уроженец Тифлисской губернии, рабочий, член РСДРП с 1897 г., в 1909 г. член Балаханского комитета, в то время жил по паспорту на имя Давида Виссарионовича Бакрадзе (настоящий Бакрадзе, по партийной кличке Железный, член «Гуммета», был одним из революционных боевиков, отправившихся в Персию, где погиб от взрыва собственной бомбы, как об этом вспоминал С. Гафуров (см. гл. 15, док. 43); может быть, Ериков пользовался его паспортом). С апреля 1909 по 1917 г. Ериков являлся секретным сотрудником в Баку и сообщал жандармам ценные сведения, касавшиеся партии социал-демократов, и если сначала он получал за свои услуги плату по 35 рублей в месяц, то затем она поднялась до 50 рублей и даже «за особые заслуги» до 70–80 рублей. Чтобы отвести от него подозрения сотоварищей по партии, которые не могли не беспокоиться и не искать в своих рядах осведомителя после каждого нового провала, Бакинское охранное отделение старалось компрометировать других партийцев, таким образом под подозрения попадали В.Мгеладзе (лишь по счастливой случайности не поплатившийся жизнью), Рохлин, Ермолаев. Ериков же пользовался в партии доверием и был в близких отношениях с руководителями местной организации, что, конечно же, повышало его ценность как осведомителя[171].
Фикус первым 12 июля 1909 г. сообщил о возвращении Кобы, «скрывшегося из Сибири, сосланного туда из Гори», причем из его донесения выясняется также, что тот отправился в Тифлис и вскоре ожидается назад в Баку (см. док. 5). 15 июля Джугашвили был взят под наблюдение «по агентурным сведениям», то есть по этой полученной от Фикуса информации (см. док. 8). Бакинские жандармы послали запрос горийскому исправнику, который отозвался незнанием ни Кобы, ни Сосо. Как ни странно, но из дальнейшей переписки следует, что полиция в Баку так и не связала Кобу с высланным год назад из Баку Иосифом Джугашвили. К августу жандармы выяснили, что Коба пользуется паспортом на имя Оганеса Вартановича Тотомянца и вплоть до самого его ареста в марте следующего года так и считали его Тотомянцем (см. док. 9). При этом в Тифлисе в ноябре было получено сообщение агента, что приехавший на общегородскую конференцию из Баку Коба есть Иосиф Джугашвили (см. док. 31), что не помешало в январе 1910 г. исполнявшему обязанности начальника Тифлисского ГЖУ ротмистру Покровскому, с немалым запозданием комментировавшему упомянутых в прошлогоднем майском письме Тер-Миркурова лиц, назвать Кобу Тотомянцем со ссылкой на полученные из Бакинского ГЖУ сведения (см. док. 7). Вероятно, сообщению агента в Тифлисе не придали особого значения или попросту о нем забыли. Из всего этого ясно, что, ссылая Иосифа Джугашвили осенью 1908 г., бакинские жандармы так и не поняли, что держали в руках Кобу. Удивительно, что, несмотря на наружное наблюдение, никто не опознал Джугашвили в лицо. Как показал А. В. Островский, это тем более странно, что оба агента: и Ериков-Фикус, и Михаил – под этой кличкой скрывался, вероятно, Михаил Коберидзе, – должны были знать Иосифа Джугашвили еще по Тифлису[172]. Стало быть, эти агенты сообщали в полицию далеко не всю правду.
