Ольга Толмачева
Жаркий день в Гороховке
Мы кипятили чайник, заваривали на чёрной смородине чай, разливали в большие чашки. Глядишь, а чайник становился порожним, и я снова бежала за водой мимо скучающего Бориски. Пёс во дворе меня признавал и не возмущался лаем. Лениво махая хвостом, приветствовал.
На улице подали голос коровы. Прасковья встрепенулась:
– Ой, девоньки, кормилица Дуня пришла.
В село возвращалось стадо.
Она бросилась со всех ног во двор открывать ворота.
Мы тоже поднялись из-за стола.
На пороге я оглянулась. Посмотрела на печку, на иконы в углу. Подумала… Постояла…
Вынула из сумки деньги – несколько хрустящих бумажек. Для Прасковьи эти купюры – целое состояние. Но я помнила: Петруша на телеге деньги не взял – чуть не расплакался. Чувствовала, и Прасковья обидится.
Я подошла к столу и сунула деньги под скатерть. Будет хозяйка стол убирать, увидит.
Ночью мне не спалось. Пекло спину. Я ворочалась на кровати, силясь уснуть. Перед глазами всплывали недавние картины: небо в крупный горох, тощая кляча. Петруша-блондин на высоком стогу, палисадник, утопающий в мальвах.
Я встала к столу и зажгла лампу.
Всю ночь я писала: про кладбище и жаркое лето, маленький ручеёк у прогнившего мостика, про воздух и погреб морозный. И про Прасковью в длинном концертном платье.
Утром отправилась в местную газету.
Прочитав статью, редактор откинулся в кресле. Посмотрел на меня внимательно, изучая. Печально вздохнул.
– Мы не можем это опубликовать… – сказал, наконец.
– Почему?
– Не наш формат.
– А какой у вас формат?
– Мы пишем о достойных людях, которые реально прославили родной край. Передовики производства, труженики тыла. Ветераны. А здесь? Что сделал в глобальном, так сказать, общечеловеческом масштабе этот ваш герой, как его…
Редактор искал фамилию в тексте.
– Колхозник Журавлёв…? Дом построил? Погреб вырыл? А его жена Прасковья? Сыновей вырастила? Пироги печёт? Таких «героев», по всей матушке-России пруд пруди. В каждом доме! Что же, про всех писать?
Вот так! Надежда рухнула! Получается, я Прасковью обманула? Нет в газете места – даже маленькой колонки – для этих простых людей, живущих по-крестьянски тихо, неприметно. Потому что неформат? Я не могла с этим смириться!
– Но эти люди… неужели вы не видите их красоту? – Я заметила презрительный взгляд редактора. – Да вся их жизнь – подвиг! На таких Россия держится! – воскликнула от отчаянья громко и пафосно.
Редактор усмехнулся.
– Что ж, совсем статья не годится? – спросила я тихо, опустив голову.
– Написано ярко, внятно. И язык образный. Про Бориску понравилось – у меня тоже собака, – Взгляд редактора потеплел. – Но говорю же, не наш формат.
– А если за деньги?
– Что?
– Есть же у вас отдел рекламы. – Я приободрилась, нащупав выход. – Давайте проведём эту статью по коммерческим расценкам.
Редактор задумался. Достал калькулятор, стал набивать цифры.
– Только чтобы ничего не вырезать! И про огород, про морковку… – Я уже диктовала условия.
Редактор набрал телефонный номер. Через минуту в кабинет вошёл сотрудник.
– Сергей Петрович! Что у нас в ближайшем номере?
– Выступление губернатора области – приветственное послание делегатам съезда, сводки с мест…
Редактор поморщился.
– Давай подсократи что-нибудь. Горячий материал в номер.
Он кинул на стол мои листы с текстом.
– О скромных, красивых деревенских людях, неустанно творящих трудовой подвиг. Нам это в тему – в деревне уборочная страда начинается.
Мы вернулись в Москву.
Бешеным ритмом столица меня закрутила. Стёрлись краски, угасли впечатления.
Но однажды утром в квартире раздался звонок:
– Звонят из редакции. Вы статью нам писали.
– О! Очень приятно! – обрадовалась я. – Что – неформат?
– Нет, статья опубликована. И знаете ли, такой отклик. Слова благодарности… Одним словом, зацепило.
– Спасибо. Люди ж красивые, жаль – неформат… – Я горько усмехнулась.
– Еще вас разыскивает Журавлева Прасковья. Вы деньги у неё оставили. Наверное, уходя, обронили…
Москва, 2008 г
