Ольга Толмачева
Жаркий день в Гороховке
Выверенными движениями Петруша распаковал инструменты, приподнял машину, открутил болты, переставил колесо. Дело спорилось в его ловких руках.
– Вот, принимайте работу, – смахнул пот с лица.
– Как быстро управился, – спасибочки, – просияла я.
Паренек снова отвёл взгляд:
– Так что тут… Я привычный… А вам не следовало бы по ухабам… – Он с уважением посмотрел на автомобиль «Ауди». – Одним нельзя – хулиганы… А сами откуда вы? Не секрет?
– Из Москвы. В отпуск приехали.
– Ой! Из самой Москвы? – не поверил Петруша.
– На кладбище приезжали. К Николаю Журавлёву. Знали такого?
От вежливого «вы» юноша вновь смутился.
– Дядя Коля? Знал, конечно. Он в прошлом году помер. Хороший мужик ушел, жалко очень. А кем ему будете? – Юноша осторожно заглянул в лицо. – Родственники?
– Да-а… – протянула я неуверенно. – Конечно, родственники, – уверенно тряхнула головой. – Кто же ещё? А не знаете, где его семья? Есть ли жена, дети?
– Дети в городе. А тётка Прасковья – жена его то есть – в деревне живёт, недалеко от моей мамки. В Гороховке.
– В Гороховке?
– Деревня так называется. Да вы проезжали мимо.
– Что, и Николай там жил?
– А где же ещё? Там и жил. В колхозе работал.
Мы подъехали к мостику. Антонина вышла из тени. Радуясь дневной передышке в работе, неожиданному приключению, на лугу мирно паслась лошадь.
Я полезла в сумку достать Пете деньги.
Увидев смятую бумажку, паренек возмутился:
– Что вы! Я… Я ж не… – Он быстро-быстро заморгал. Мне показалось, сейчас заплачет.
Я одернула руку. Протянула Петруше рубашку, снова подставив спину солнцу. Мы тепло попрощались с пареньком – почти, как родственники.
По дороге в жёлтых подсолнухах мы снова поехали вдаль. Облака-мячики, похожие на крупный белый горох, двинулись следом.
На указателе «Гороховка» я притормозила. Подумав, решительно повернула в деревню.
Переехав лужок и овраг, мы очутились на центральной улице. Деревянные домики в кружевных ставнях построились перед нами в ряд, прикасаясь друг к другу палисадниками, где полыхали мальвы. Около каждого находилась лавочка.
От жары на улице было безлюдно.
Мы медленно ехали по Гороховке, оставляя за собой густой столб пыли-пудры. Перед нами, шлёпая лапами, не спеша, вразвалочку, шагали гуси. Тревожась, гусыни-мамочки пронзительно вскрикивали и длинными плоскими носами теребили-поторапливали пушистых гусят – невнимательных, нерасторопных.
Мы не хотели пугать птиц и пристроились следом, медленно плетясь за гусиной процессией. Дойдя до перекрёстка, гуси повернули к пруду и освободили нам путь.
Вдруг я увидела на улице босоногого подростка на велосипеде и махнула ему рукой: подожди, мальчик!
– Не знаешь, миленький, Прасковья Журавлева где живёт? – спросила.
– А вон, большой дом у дуба, – показал мальчуган.
– Что? – заговорщически улыбаясь, спросила я и повернулась к Антонине. – Заглянем в гости к Прасковье Журавлёвой?
Она сидела в машине, не издав звука. Казалось, ее совсем не интересует, куда мы направляемся. Главным было движение. Она смотрела по сторонам, любуясь проскальзывающими картинами, о чем-то думала, что-то шептала. Только теперь Антонина поняла, что я задумала.
– Ты хочешь… – Она заволновалась.
– А ты?
– Но что мы скажем? Кто мы такие? Что нам нужно? Не стану же я рассказывать, что умерший муж Прасковьи сто лет назад – в детстве! – подарил мне колечко! – Она возмущённо откинулась на сиденье.
Я не знала, на что мне решиться. Потёрла ладонями руль. Посмотрела на себя в зеркальце. От солнца мое лицо полыхало.
– Мне б только в избе постоять, чтобы воздух вдохнуть… Посмотреть, где спал… Что в окно видел… – казалось, Антонина уговаривала себя. – Может, фотография висит на стене – у меня ни одной нет…
Я уже не раздумывала:
– Все, пойдём! Что-нибудь придумаем. Все, как надо, ляжет. Образуется. Может, и нет Колиной жены дома.
Я припарковалась в тени дерева и вышла из машины.
Снова дохнуло жарой.
– С пустыми руками неудобно, – постояв, нерешительно сказала Антонина.
– Магазин есть в деревне? – крикнула я мальчугану с велосипедом, который стоял неподалеку от нас и с любопытством разглядывал Ауди.
– Там, – указал он на крепкое здание.
Толстая продавщица в ситцевом фартуке отвесила нам из большой коробки конфет.
– Может, сахар возьмём? Сварит Прасковья варенье. Вишня поспела – я в палисаднике видела, – предложила Антонина.
– Берите. Последний мешок остался.
Продавщица подтащила к весам тюк. Её крупная грудь от напряжения дрожала.
– Водитель ушёл в запой. Теперь недели две, считай, подъедать остатки будем.
– А что лучше всего принести в дом? В гостинец? – спросила я.
– Водку возьмите! Самое главное угощенье! В деревне без водки-злодейки нельзя!
Продавщица показала на витрину сверкающих бутылок. Под ними россыпью лежали сникерсы, чипсы и прочая заграничная мишура в пакетиках. А совсем рядом, на соседней полке, покоились гвозди, молотки, инструменты.
– В хорошем доме жил твой Коля!
Я с восторгом смотрела на высокую избу. Мы стояли у ворот крепко слаженного дома.
– И окон как много! Посмотри, и шторки кружевные… Наверное, светло в доме, приятно.
– Работящий Коля был, хозяйственный, – согласилась Антонина.
– Будь что будет! С Богом!
Я взобралась на крыльцо и громко постучала в окно.
В глубине двора лениво подала голос собака.
– Собака во дворе… Раньше в любой дом зайдёшь – ни собак, ни замков… – заметила Антонина.
К нам долго не выходили.
– Наверное, нет никого. Пойдём! – Антонина потянула меня к машине. Мне показалось, малодушно обрадовалась.
– Нет, подождём! – настырно стояла я на своем. – В жару где быть Прасковье? Может, в погреб отошла или на огород.
Я снова настойчиво постучала в раму и увидела, что шторка на окне дёрнулась.
– Дома!
Мы приготовились к встрече.
– Значит так, не забудь, мы с тобой из газеты, – Я стала инструктировать внезапно побледневшую Антонину. – Корреспонденты. Изучаем историю родного края. Хотим написать очерк о Николае Журавлёве. Все запомнила? – Я сурово смотрела. – Ничего не перепутаешь?
Антонина кивнула. От волнения по её лицу поползли красные пятна.
– Не переживай ты так! А то слова забудешь!
– Попробуй не волноваться! Если б в Кремль приехать или в Гранд-опера, а тут – к Прасковье Журавлёвой, в Гороховку! – Из последних сил отшутилась певица.
В сенцах раздались шаги.
– А корреспонденты к своим героям с водкой приезжают? – вдруг прозрела певица и посмотрела на тяжёлую сумку с гостинцами.
Я на секунду задумалась. Уже стукнула входная дверь.
– Это смотря к кому приезжают. А мы-то к самому Журавлёву в гости! Он же не простой колхозник – герой тыла! – сочиняла я на ходу, прислушиваясь к приближающимся к воротам шагам.
– А может, никакой он и не герой. Жил себе и жил, как все живут. Я же ничего о нем не знаю! – запаниковала Антонина.
– Как это не герой! Я фотографию на кресте видела – улыбался. Тебе колечко подарил. Про любовь, ты говорила, молчал – значит, скромный был, сдержанный. Паренёк на телеге Петруша сказал: хороший мужик был дядя Коля. Этого мало? И дом – смотри-ка! Красавец! – Я стукнула рукой по завалинке. – Такие ставни выпилить – из негнущегося дерева! Крючком так не свяжешь. Тебе мало? Про кого ещё писать-то?
– Авантюристка! – прошипела Антонина и широко, радостно улыбнулась в открытые ворота.
В калитке стояла заспанная женщина в ситцевом платье с короткими рукавами. Недоумевая, она смотрела на нас, вытирая скрюченными пальцами опухшие глазки. Платье на ней задралось с боку и едва вмещало пухлые бедра. Неприбранные волосы перепутались. Женщина была босой.
«Чудо в перьях», – подумала я и посмотрела на одухотворённую Антонину, которая во все глаза, волнуясь, смотрела на «чудо».
– Добрый день! Прасковья Журавлева здесь живёт? – спросила я, чеканя слова, вежливо.
