Ольга Суханова
До последней стрелы
– Ага.
– А если бы у тебя стрела сорвалась?! А если б ты промахнулся?
Робин удивленно посмотрел на девушку, серые глаза засверкали на перемазанном лице:
– В смысле – промахнулся? Эх. Воробья жалко.
Глава седьмая
– Когда ты только успел его купить? – Марион вытянула руку, любуясь витым серебряным браслетом. – Спасибо.
– Так ярмарочный день же. Показал Ясмине, где лаз в катакомбы, потом, пока она пару раз повторяла сама путь туда и обратно и прикидывала время, прошелся по торговым рядам. Нравится?
– Очень, – девушка сняла браслет и бережно положила его на резной ларь, стоявший у стенки шатра. – Почему ты никого из парней с собой не взял? – спросила она, забираясь под одеяло, сшитое из овечьих шкур. – Иди ко мне.
– В смысле – никого из парней? Теодор нас ждал с лошадьми.
– Ты понял, про что я. В Ноттингем ты никого не взял.
– А, – отмахнулся разбойник. – Кого бы, красавица моя? Мужчина, торчащий возле помоста, сразу покажется страже подозрительным, а вот маленькая девушка – ничуть. И катакомбы.
– Что катакомбы?
– Там и мне-то приходится идти, выдохнув и согнувшись. Скарлет выше и крупнее, ему там не протолкнуться. Про Джона молчу, он бы сразу застрял. Да и прядильщицу тут надо было успокоить, это, похоже, по его части, – Робин тихо рассмеялся. – Эмиль пролез бы, но он может дрогнуть в решающий момент.
– А она, конечно, не дрогнет, и ты это понял за три дня знакомства.
– За три минуты, – снова засмеялся Робин и нырнул к ней под одеяло. – Ты будешь учить меня, как надо спасать пленников?
Голос у Гая Гисборна и так был твердым, а в небольшой комнате замка, среди каменных стен, звучал даже четче обычного:
– Милорд, мне вообще не отлучаться из Ноттингема? Меня не было один день. Один. Надо было разобраться с беспорядками в деревнях. Вечером, перед моим отъездом, у нас был браконьер, пойманный с поличным. Казалось бы, взять да вздернуть, дел на пять минут. Почему же на следующий день, возвращаясь, я останавливаюсь на обед в придорожной харчевне – и слышу там новую песенку о том, как ловкий разбойник снова одурачил шерифа?
– Сэр Гай! – взвился шериф. – Вы забываетесь! Кто из нас кому подчиняется?!
– Сам иногда сомневаюсь, – Гисборн подошел к распахнутому окну и остановился, словно осматривая окрестности. – Милорд, вы знаете епископа Герфордского куда лучше, чем я. Он хочет снова заполучить ту сарацинку, что у него отбили разбойники, так?
– Да.
– И вам нужно расположение его преосвященства?
– С церковью лучше дружить, Гисборн.
– Епископу нужна его пленница, – кивнул Гай. – Вам нужно хорошее отношение епископа. Мне нужна шкура Локсли. Вот все и увязалось.
– Не понимаю вас, сэр Гай.
– Вот тут-то нам и понадобятся головорезы Ламбера.
– С Ламбером вы можете договориться напрямую, он должен быть с минуты на минуту. Вы наконец объясните, что задумали?
– Да, милорд, – Гисборн обернулся к шерифу и посмотрел на него с удивлением, словно план был настолько очевиден, что не требовал никаких пояснений. – Нам не взять Локсли в лесу, там он в своей стихии. Надо его выманить. И не в Ноттингем. Ноттингем этот разбойник знает до последней дыры в заборе, улизнуть там может прямо из-под носа, да и в уличных стычках держится куда уверенней, чем наши стражники. Надо его завлечь в место, где наши люди будут ориентироваться, а он – нет.
– И куда же?
– Ньюстед или Шелфорд, к примеру.
– Августинские монастыри? – усмехнулся шериф. – И как вы собираетесь его туда завлечь?
– Он придет за своим бойцом. Я про это говорил – как раз тот самый вызов. Никто не сунулся бы, а он сунется. Даже и не важно, за кем, – пришел бы и за любым из своих парней, но раз его преосвященству нужна сарацинка – значит, будет она. А ее изловить куда проще, чем его.
– Наверняка. Один-то раз она уже попалась – священники же везли ее через лес как раз из Ньюстеда. В Ноттингем. Знать бы, зачем?
– Думаю, для не слишком вежливой беседы, – скривился Гисборн. – Видимо, пленница знала что-то, что было важно его преосвященству, но разговорить ее в Ньюстеде не удалось.
– Какая разница, где разговаривать?
– Сэр Гай имеет в виду, что епископ пытался что-то выбить из пленницы, но девушка оказалась стойкой, – откликнулся подошедший Ламбер. – Похоже, обычные побои, нанесенные неумелыми олухами, не подействовали, и тогда его преосвященство направил даму в Ноттингем – здесь за нее взялся бы палач, а это уже совсем другое дело.
– И вы уверены, что сможете ее поймать?
– Вопрос времени, – кивнул Гисборн. – Она наверняка появится в городе или в ближайших деревнях. Судя по описанию стражников, видевших ее в лесу и в Ноттингеме, девушка броская и заметная. Смуглая яркая брюнетка – не примета для Палестины, но в наших краях она слишком выделяется.
Гай поймал себя на мысли, что прав: если не считать неведомой сарацинки из шайки Локсли, сам он видел в Англии только одну по-настоящему яркую брюнетку – ту девушку в Бирмингеме, которую выбрал королевой турнира. Зачем она снова вспомнилась? Почему он вообще постоянно о ней вспоминает?
– Сэр Гай, вы опять не с нами? – раздался совсем рядом насмешливый голос шерифа.
– Простите, милорд.
– Повторяю лично для вас – мне интересно, что же за сведения так нужны епископу? И почему он решил, что дикая сарацинка может знать что-то важное?
– Милорд, я долго об этом думал, – признался Гай. – Молодая сарацинка, прекрасно стреляющая с седла и хорошо говорящая по-саксонски – как-то же она объясняется с разбойниками? И, возможно, знающая что-то, что интересует епископа? Думаю, я догадываюсь, кто это.
Шериф и Ламбер, словно по команде, удивленно к нему обернулись.
– И кто же? – кривясь, произнес нормандец.
– Жасминовая Веточка.
– Не может быть, – выдохнул Ламбер. – Я лично видел ее…
– Мертвой? – продолжил Гисборн, глядя на нормандца в упор.
– Да.
– Точно?
Зигфрид Мазер не сводил глаз с лежавшей у его ног женщины. Плотный платок и длинное широкое платье зеленого венецианского шелка оставляли открытыми лишь лицо и кисти рук. Наклонившись, Мазер стянул платок с головы девушки. Смоляные волосы рассыпались, вырвавшись на свободу.
– Пора, Зигфрид, – окликнул его напарник. – Не будем задерживаться. Место глухое, но мало ли. Вперед. До жары надо добраться до Тира, там ждет обоз, там и пересидим самое пекло.
Последний день августа и правда выдался нестерпимо жаркими.
– Едем, едем, – снова подогнал Ламбер.
Зигфрид Мазер с сомнением замялся, словно стесняясь напарника, потом, решившись, присел на корточки и вынул из ушей девушки серьги с крупными сверкающими камнями, такими же зелеными, как и шелк ее платья. Одна из сережек застряла, и Мазер раздраженно дернул ее в сторону, разорвав ухо.
– Снимать украшения с мертвой? – оторопело выдохнул Ламбер. – Это уж совсем мародерство.
– Да она пока жива, – усмехнулся его напарник. – Вон кровь сочится.
Из носа и уха девушки и правда текли тоненькие ручейки крови.
– Вот теперь – вперед! – Зигфрид Мазер бережно опустил серьги в кожаный мешок на поясе, выпрямился и взглянул на Ламбера. – Не смотрите на меня так. Это асуанские изумруды. По слухам – подарок самого Саладина. Сегодня-завтра наш воинственный король Ричард наконец-то поймет, что Иерусалима ему не видать, и будет уводить войска. Так что надо хватать сейчас все, что можно. Вперед, не стойте столбом. Она пока дышит, но это ненадолго. Ее приятель прибит несколькими стрелами к роскошному лавру. Жаль, что в тени, – оставить его доходить на солнце было бы куда лучше. Впрочем, он все равно уже без сознания. А остальной их отряд без этой парочки не опасен.
Казалось, она выныривает из густой темной воды. Выныривает и снова тонет.
Кто-то обращался к ней по-арабски. На неродном, но очень неплохом арабском. Незнакомая женщина лет сорока, светловолосая, в европейском платье.
– Ты меня понимаешь?
– Да.
– Как тебя зовут?
Мысли сбивались и путались, перед глазами все скакало и плыло. Можно ли назвать свое имя? Почему бы и нет, оно такое же обычное, как Лейла или Зухра. Она собралась с силами – ухватить мысли и выговорить имя оказалось не так-то просто.
– Ясмина. Где я?
– В Акре. В безопасности, – быстро добавила женщина.
Ясмина попыталась хоть немного приподняться, но ее тут же вырвало. Женщина, похоже, была к этому готова и быстро подставила глиняную плошку.
– Ну-ка посмотри на меня, – женщина откинула богато расшитую занавесь на окне и впустила в комнату яркий солнечный свет, от которого Ясмине захотелось забиться под покрывало. – Прямо на меня, – добавила она и в упор взглянула на девушку, словно высматривая что-то в ее зрачках. – Ты помнишь, что случилось?
– Нет.
– Ничего, вспомнишь со временем. Меня зовут Лоранс Вилар. Лежи спокойно, не пытайся встать. Когда будет надо – зови меня и не смущайся.
– Спасибо, мадам Вилар, – Ясмина перешла на французский, но на длинную фразу у нее не хватило сил: слова словно разбегались, голова кружилась. – Как я здесь оказалась?
– Тебя привез мужчина, – ответила мадам Вилар, и, встретив вопросительный взгляд девушки, продолжила. – Старый, но очень крепкий. Высокий, седой. Мне показалось, что турок или курд, но я не уверена – мы обменялись только парой слов, он очень за тебя боялся и хотел, чтобы я скорее тобой занялась. Похоже, ты его знаешь.
– Да, – еле пробормотала девушка. – Курд, точно.
Значит, Ахмед цел. Может, и остальные, кто был с ним и Мурадом, сумели выбраться.
Сил совсем не оставалось, и мадам Вилар это заметила:
– Отдыхай. Все равно ты сейчас ничего не сможешь сделать.
– Что вообще может сделать женщина? – слабо отшутилась Ясмина.
– Ты-то? – спокойно уточнила мадам Вилар. – Я ведь тебя раздевала и обтирала, прежде чем здесь уложить. Плечи и руки только с виду хрупенькие, а коснешься – крепкие, словно у мужчины-лучника. Это не от природы, а от постоянных тренировок. Шрам от клинка на бедре, очень старый. Шрам от стрелы ниже лопатки, ему пара месяцев – ты, похоже, только недавно оправилась после этой раны. Повезло, что оправилась. Выглядит так, словно легкое было задето. Еще несколько разных отметин помельче. И ты хочешь сказать, что проводишь жизнь на женской половине дома?
Несмотря на жаркое уже с утра солнце, вода в быстром ручье была холодной. Ясмина выбралась на берег, отжала тяжелые мокрые волосы, потом надела прямо на влажное тело длинную льняную сорочку и, подхватив свернутое платье, стала подниматься по узкой тропинке к лагерю. Заслышав голоса, она остановилась, развернула платье и, надев его, снова двинулась вперед.
На утоптанной полянке готовились к отъезду верзила Джон и Билли, брат кудрявой прядильщицы. Уже были оседланы могучий жеребец Джона и маленький бурый ослик отца Тука, предназначенный для паренька.
– Три дня до Лидса, – вслух считал Робин. – Это если не торопиться и не утомлять коня и осла. Три дня обратно. Хотя обратно ты поедешь быстрее. Если ты не появишься через шесть дней – бросаюсь на поиски и на помощь.
– Да появлюсь, куда я денусь, – зычным басом отозвался верзила Джон. – Эмиль там пусть без меня осторожнее разбойничает.
– С ним Скарлет будет в паре.
– А с тобой кто? – удивился Джон.
– Со мной пока – Ясминка.
– Ага. Ну все, мы с Билли поехали. Не беспокойся, провожу парня до Лидса и вернусь. Вон твой напарник от ручья поднимается, – усмехнулся верзила.
Главарь разбойников обернулся. По тропинке шла Ясмина, на ходу выкручивая длинные густые волосы. Сырое платье облепило фигуру сарацинки, подчеркнув тонкую гибкую талию и пышные бедра. Лицо горело от холодной воды, в вырезе платья видны были хрупкие ключицы. Робин скользнул глазами по этим ключицам, выдохнул, с трудом отвел взгляд.
– А ты ранняя пташка.
– Ага, – ответила она и улыбнулась.
В последние пару дней на ее лице все чаще появлялась эта осторожная несмелая улыбка.
– Смотри не наткнись на пилу, – предупредил Робин.
Только теперь Ясмина заметила, что у его ног были сложены деревянная лопата, небольшая пила и тяжелый увесистый топор.
– Это что? – удивилась она. – Решил сменить лук и стрелы на топор?
– Нет, – рассмеялся в ответ разбойник. Он взял топор, посмотрел на лезвие, усыпанное странными знаками. – Знаешь, что это за знаки?
– Нет. Какой-то язык, но я его не знаю. Откуда он у тебя?
– Эмиль и Джон ограбили весной одного потомка датчан. Топор хоть и боевой, но для работы тоже прекрасно годится.
– Что ты собираешься делать со всем этим?
– Хотел вместе с Диком пойти и спилить кривой граб. Не нравится мне, как он нависает над дорогой. И борщевик выкорчевать, пока не разросся.
– Граб знаю, – снова улыбнулась она. – А что такое борщевик?
– На редкость живучая дрянь. Завтра мы с тобой поохотимся на путников на дороге из Ноттингема, а сегодня займусь лесом, – Робин опустил топор и вдруг, посмотрев на Ясмину, добавил:
– А хочешь, пойдешь с нами?
– Наводить порядок в лесу?
– С работой там мы и вдвоем справимся. Просто так.
– Хорошо, – она весело встряхнула мокрыми волосами. – Хорошо, я пойду вместе с тобой на борьбу с этой на редкость живучей дрянью.
Глава восьмая
Ясмина знала далеко не все названия и теперь с интересом повторяла за разбойником незнакомые слова: бук, каштан, ясень, лещина, боярышник, папоротник.
– Давно ты живешь в лесу? – спросила она.
Едва они втроем отошли от лагеря, охотник Дик отстал, сказав, что проверит силки и догонит Робина с Ясминой у кривого граба.
– Именно в Шервуде? С прошлого декабря. Примерно полгода получается.
– Только не говори, что зимой вы жили в этих шатрах!
– Нет, конечно. Ближе к городу есть заброшенная каменоломня. Я о ней знал, и то нашел не сразу, так что от посторонних глаз она хорошо укрыта. Да меня тогда и не искали. Обустроил ее немного, прикрыл вход, сделал неподалеку стойло для чубарого, придумал, как дым от костра отводить.
– И что?
– Для одного меня было прекрасно. Потом, когда присоединились Джон и Скарлет, – сносно, но тесновато.
– А как присоединились? Как вы вообще все собрались?
Робин улыбнулся:
– Джон давно разбойничал в Шервуде, был в одной из старых банд. Такая громадина, все его боялись! А с Уиллом мы знакомы с детства, их семья жила в соседней деревне, а потом он подался в Ноттингем, в наемники. Когда я перебрался в лес, – случайно узнал, что он подрался со стражниками и сидит в подземелье замка. Полез вытаскивать его оттуда. Вытащил, да так он и остался. Ничего, для троих в каменоломне было терпимо. Под Рождество прибавилась Марион, стало куда труднее, но ничего, как-то перезимовали.
Под Рождество, да. Марион плохо помнила тот вечер, хотя времени прошло не так много. Стрела с письмом, влетевшая в окошко – ровно в середину щита, ровно в назначенное время. Светло-серая кобылка, безропотно ступающая по мосту, вдаль от родного замка. Темный лес и голые ветви деревьев. Суровый декабрьский ветер, под которым она заледенела, едва оказавшись за воротами. Почему она покорилась, не стала спорить с братом? Что он сделал бы? Выставил бы ее силой, ударил? Нет, исключено, Гай не может ударить женщину. Но Марион не спорила – она никогда не спорила. Не спорила с отцом, покорно изучая богословие и осваивая ненавистную лютню. Не спорила с Гаем, заставлявшим ее много читать. Она с самого детства знала, что будет красавицей и первой невестой Ноттингемшира. Приходилось соответствовать. И Марион любовалась отражением в маленьком бронзовом зеркальце, вела себя, как положено юной леди из знатного рода, и мечтала о блестящем замужестве, перебирая всех благородных кандидатов – и, разумеется, всем мысленно отказывая.
В ноябре, едва первый снег коснулся земли, Гай созвал окрестную знать на охоту – отметить возвращение из крестового похода. Марион, с ног до головы одетая в небесно-голубое, была на своей любимой светло-серой кобылке. Девушка быстро окинула взглядом всех приглашенных соседей, улыбнувшись каждому, потом посмотрела на брата. Гай стоял рядом с незнакомым светловолосым мужчиной, который был чуть ниже него, и о чем-то говорил, показывая в сторону леса, – видно, обсуждая предстоящую травлю лисы. Марион отметила необыкновенно четкие движения и очень прямую осанку незнакомца. Мужчины договорились: светловолосый, кивнув Гаю, развернулся и направился к своей лошади. Он одним движением взлетел в седло, выпрямился и вскользь посмотрел на Марион. На какое-то мгновение их взгляды встретились, мужчина неуловимо улыбнулся и направил коня чуть в сторону, чтобы остальным было удобнее собраться рядом. Казалось, он не обращает больше на девушку никакого внимания.
– Гай, – негромко спросила она у брата вмиг пересохшими губами, – а кто это?
– Где?
– Только что с тобой говорил… вон, на крапчатом коне…
– А, это новый лесник. А что?
– Нет, просто… – еле выдохнула она. – Очень красивый конь!
– Да, – кивнул брат. – Где он только нашел? Такой масти днем с огнем не сыщешь. Я даже хотел купить, но он говорит – лошадь не продается.
– Еще бы, – прошептала девушка. – Глаз не отвести, какой конь!
Охота началась, собаки уже гнали зверя по полю, но Марион, всегда любившая эту забаву, сейчас смотрела не на рыжую лисицу, а на белокурого лесника. И потом, когда Гай замахнулся хлыстом на маленького псаря, а лесник поймал на лету хвост плети, девушка сама словно почувствовала ожог.
Охотники возвращались к замку, лесник ехал последним. Марион тоже чуть отстала. Никогда в жизни она не призналась бы себе, что нарочно придержала светло-серую кобылку. Никто из уехавших вперед не оборачивался, но девушка, обычно разговорчивая, никак не могла собраться с силами и выдавить из себя хоть слово. Наконец, одной рукой держа повод, другой она развязала узел и стянула с себя голубой платок тончайшего льна.
– У вас же кровь льется, – решилась она и чуть обернулась к нему, держа платок. – Давайте руку.
– Не привыкать, – рассмеялся лесник. Лицо его было белым, но держался он как ни в чем не бывало. – Спасибо, леди. Не стоит портить такую дорогую вещицу.
– Давайте руку, – повторила Марион. – Я не могу на это смотреть.
Упрямиться дальше лесник не стал:
– Ладно. Нет, не пристало юной знатной леди возиться с повязками. Давайте ваш платок.
Протянув левую руку, он взял у девушки платок, – Марион увидела, что тыльная сторона ладони рассечена почти до костей, широкая полоса кожи была выдрана кнутом. Лесник отвернулся, пряча лицо, быстро намотал на руку платок и снова посмотрел на Марион:
– Спасибо, леди.
После охоты приглашенные знатные соседи остались на обед. Марион считала минуты до завершения вечера, пару раз Гай даже тихо спросил, не дурно ли ей. Наконец, проводив с вежливой улыбкой гостей, она пожелала спокойной ночи отцу и брату, потом поднялась к себе, закрыла тяжелую дверь на засов, прямо в платье упала на кровать и расплакалась.
Лесник. Всего лишь простой лесник. Чернь, как говорит Гай, кривясь при этом слове. Какое-то наваждение. Ничего, сегодня она вволю отплачется, а завтра воскресенье, – Марион никогда не пропускала мессу, а если вдруг начинала грустить – после службы ей всегда становилось легче. Она любила церковь Святой Марии в Ноттингеме и мечтала, что, когда придет время, будет венчаться именно в этой церкви.
Она проворочалась без сна всю ночь, надела к мессе самое простое из своих платьев, убрала волосы. Посмотрелась в любимое бронзовое зеркальце – изящную безделушку, которую Гай привез из Палестины. Лицо после бессонной ночи было бледнее обычного, глаза покраснели, но она все равно оставалась красавицей.
От фамильного замка Гисборнов до города было чуть больше мили, но даже за это небольшое расстояние Марион успела совсем разволноваться – она и сама не знала, почему. В притворе девушка на мгновение замялась, словно растерявшись, идти на службу или развернуться, – и вдруг почувствовала на своем запястье чужую руку, теплую и жесткую. Марион вздрогнула, быстро повернулась, но увидела только удаляющуюся фигуру в темно-зеленом плаще с большим капюшоном. Ни Гай, ни Айлин, приехавшие вместе с ней на мессу, ничего не заметили.
Вложенный прямо в руку Марион предмет словно жег ладонь, но раскрыть стиснутый кулачок и посмотреть, что же ей дали, девушка не решалась. Только дома, взлетев по лестнице в свою комнату и заперев дверь, она разжала руку.
Бумага была редкостью, поэтому Марион удивилась, что послание написано на мятом, выдранном из какого-то большого листа клочке бумаги. Скомканный обрывок. Кривой почерк человека, знакомого с грамотой, но нечасто пишущего.
День, время и место. Просто день, время и место.
Она чуть не расплакалась от обиды. Ее выбирают королевой рыцарских турниров, Огюст Ламбер из раза в раз заказывает менестрелям песни о ее красоте, а какой-то безродный лесник смеет просто назначать время и место?
Никогда в жизни. Никогда такому не бывать. Да стоит ей взмахнуть ресницами – и его вышвырнут из окрестностей Ноттингема.
Марион вытерла слезы и зарылась лицом в одеяло. Было воскресенье, в послании речь шла про вторник, – и она не знала, как ей прожить эти два дня. Два бесконечных, нестерпимо долгих дня.
Наспех связанные поленья лежали на траве.
– В костер пойдут, – Робин поднял пару связок, чуть помедлил, перехватывая поудобнее. – Граб хорошо горит. Идем?
– Оставь мне вязанку. Или дай я у тебя пилу с топором заберу.
– Еще не хватало.
– Слушай, ну я не могу идти просто так, когда ты рядом – как вьючная лошадка. Хорошо еще, Дик унес лопату и две вязанки.
– Ладно, забирай пилу. Спасибо. Так правда намного удобнее.
– Вот и нечего, – Ясмина повернулась, чтобы забрать пилу, переглянулась с разбойником, и вдруг оба ни с того ни с сего расхохотались.
– Пойдем. Отец Тук, когда мы уходили, собирался потушить пару зайцев с луком. Наверное, уже почти готово.
– Почему ты ушел в лес? – осторожно спросила Ясмина. – Тебе были бы рады в любой дружине. Ты лучший лучник из всех, что я видела. И прекрасно владеешь мечом – я же вчера смотрела, как вы тренировались со Скарлетом.
– Так уж и прекрасно?
– Да. Но Скарлет лучше.
– Знаю. А насчет лука – вот давай сегодня и посмотрим, кто сильнее. Не боишься?
– Ничуть, – улыбнулась Ясмина. – Проиграть тебе – не зазорно, выиграть – трудно, но я попробую.
– Пробуй, пробуй. Закончится тем, что придет отец Тук и разнесет нас обоих в пух и прах. Он может.
– Ух ты, и не подумала бы! – она перебросила назад свои смоляные косы, скрепленные тяжелыми медными пряжками. – Кто-то еще?
– Эмиль может дать жару. Он прекрасный стрелок, и если будет в себе уверен и не растеряет настрой до конца – все может случиться.
– А ты-то сам хоть когда-нибудь промахиваешься?
– Конечно. Помню, мне было лет одиннадцать-двенадцать…
– Не продолжай, – улыбнулась сарацинка.
Ясмина не стала снова спрашивать, почему Робин выбрал жизнь в лесу. Он не ответил в первый раз – может быть, случайно увел разговор в сторону, а может, и вполне осознанно. Лучше не уточнять. Тем более они уже подошли к лагерю.
– Ого, у нас гости, – Робин кивнул в сторону коновязи под навесом, и Ясмина увидела чью-то чужую лошадь.
– Ты знаешь, кто это?
– Конечно. Алан, бродячий менестрель. Он заезжал к нам несколько дней назад, но ты была в Бирмингеме. Так, все, оставь здесь пилу, – разбойник опустил вязанки дров на землю, рядом уже лежали те поленья, что принес Дик. – Пойдем. Алан наверняка сидит в шатре у отца Тука и пробует его адское зелье из забродивших яблок.
Едва они вошли в шатер, Ясмина и вправду увидела незнакомого юношу. Он сидел на бобровых шкурах, обхватив голову руками, и надрывно тянул:
– И даже ты не хочешь мне помочь! А еще почти врач! А еще священник!
– Именно потому, что почти врач и священник.
– Почти врач? – тихо удивилась Ясмина.
– Он врет, – отмахнулся отец Тук. – Я учился несколько лет в Италии, во врачебной школе в Салерно, но меня оттуда выгнали.
– Почему?
– За блуд и пьянство, – без всякого смущения отозвался монах.
– Поэтому ты меня и не понимаешь! – убивался менестрель.
– Что тут вообще происходит? – негромко, но очень отчетливо спросил Робин.
Менестрель перестал скулить, поднял голову и посмотрел на главаря разбойников:
– Я не хочу больше жить на этом свете! Нет смысла жить без Агнес! Все померкло для меня!
– И вот это нытье я слушаю битый час, – проворчал Тук.
– А зайчатина-то, наверное, уже готова, – Робин подошел к менестрелю и встряхнул его, взяв за плечи. – Ну-ка соберись и скажи, что случилось.
– Разве ты меня поймешь? Ты любил когда-нибудь так, чтобы сердце пускалось в полет в неведомые дали, а слезы сами лились из глаз?
– По счастью, нет.
– Никому меня не понять! – Алан снова заскулил, закрыв лицо руками. – Нет смысла в этой бесцветной жизни без нее!
– Ты тут плачь пока, а мы все-таки пойдем и поедим.
– Да все проще простого, Робин, – начал монах. – Алан влюблен в девицу, девица влюблена в него, а родители девицы влюблены в деньги и подыскали ей жениха-богача, с которым ее завтра обвенчают.
– И все?
– Почти. Он, видишь ли, решил из-за этого отправиться в мир иной – и пришел просить у меня совета, какой выбрать способ, чтобы безболезненно и наверняка.
– Вот же дурень.
– Тебе меня не понять! – всхлипнул менестрель. – Агнес для меня потеряна, и моя жизнь кончена! Я не хочу горьких бесцветных дней!
– Говоришь, эта Агнес тоже к тебе неравнодушна?
– Неравнодушна? – вскинулся Алан. – Мы – два сердца, созданных друг для друга! Мы – родные души, и без нее мне нет жизни!
– И где завтра собираются венчать твою родную душу? Откуда и куда она поедет, много ли с ней будет людей? – начал расспрашивать разбойник. – У богатого жениха будет какое-то сопровождение? С оружием или нет? Пресвятая Дева, во что я ввязываюсь?
– В церкви в Аденсбурге. Какое оружие, ты что? Обычная деревенская свадьба!
– Тебе хоть есть куда привести молодую жену?
– Что? – встрепенулся Алан.
– Если завтра в церкви вместо жениха появишься ты – тебе есть куда привести жену? И на что жить?
– Как я там появлюсь? – снова застонал менестрель. – Ее родители против!
– Ах да. Нужно же спрашивать разрешения.
