Ольга Суханова
До последней стрелы

Из глаза бойца торчала стрела – короткая стрела оружейника Мэтта, отлично подходящая для восточного лука. Рядом невесть откуда взявшийся юный Теодор колотил дубиной стражника в монашеской сутане – единственного, на ком не было шлема. Кольчуга, правда, под сутаной явно была, но лжемонаху, получившему несколько хороших ударов по голове, она не помогла.

– Эй, дочь охотника, – крикнул Робин, не оборачиваясь, – ты ведь всех троих держишь на прицеле?

– Конечно.

– Спасибо. Слышали? Кто шелохнется – получит стрелу в глаз. Тео, оставь его, хватит. Скарлет, мы докатились, нас выручают женщины и дети.

– Ты их что, хочешь отпустить? – проворчал Уилл.

– Да. Пусть передадут привет шерифу, – он обвел взглядом трех оставшихся стражников. – А я ведь обещал: все уцелеете, если не будете дергаться. Бросайте оружие, снимайте кольчуги и шлемы. И давайте веревки. Вы же нас собирались чем-то вязать?

– Тео? – Скарлет быстро подхватил побелевшего подростка. – Что такое? Тебя задели?

– Нет. Я… я его убил? – Теодор растерянно кивнул на стражника с окровавленной головой, лежавшего у повозки.

Разбойник, наклонившись к лжемонаху-стражнику, отвел в сторону ворот сутаны, приложил пальцы к шее бойца и через некоторое время кивнул:

– Похоже на то.

Робин тем временем связал оставшихся бойцов.

– Все, Ясмина, спасибо, – кивнул он девушке, и та опустила лук. – Спешилась бы пока. Мы еще их к повозке привяжем. Кстати, нет ли все-таки чего-нибудь хорошего в ней?

– Тьфу, хватит уже на сегодня, – снова заворчал Скарлет. – Тео, выше хвост, ты отлично держался.

Ясмина покачала головой:

– Ну нет, если я сейчас слезу с седла – вы меня потом все втроем обратно не закинете.

Разбойники уложили трех убитых в повозку, а трех оставшихся стражников связали так, что те могли только еле-еле семенить за лошадью.

– Шерифу привет и низкий поклон, – Робин помахал вслед телеге. – Так. Скарлет? Что у тебя с рукой?

– Этот, которого Тео прикончил, задел клинком. Ерунда, чуть тронул.

– Тео? Что такой зеленый?

– Он в первый раз убил человека, – ответил за подростка Скарлет.

Сам Теодор ничего сказать не мог – у него свело горло.

– Все, поехали. По пути расскажешь, как ты тут оказалась, – Робин взглянул на девушку.

– Будешь в городе – принеси Мэтту бочонок хорошего вина. Мы случайно встретились в Бирмингеме, и он передал мне разговор стражников.

– А, вот почему у тебя лошадь еле живая.

– Я и сама не очень.

– Терпи, уже скоро, – Робин, придержав своего чубарого, пропустил вперед Тео и Скарлета, а сам двинулся рядом с Ясминой. – А теперь скажи мне правду, дочь охотника, – чем ты раньше занималась?

– Почему ты спрашиваешь?

– Я видел, как ты их держала на прицеле. Ты делала это не в первый раз. И даже не в десятый.

– Ага.

– Чем ты занималась?

– Грабила караваны и обозы.

– Пресвятая Дева, и я ведь верю. И кто ж тебя на такое отправил?

Ясмина снова улыбнулась:

– Юсуф ибн Айюб, он же Салах ад-Дин. Но вы, саксы, этого выговорить не можете – и называете его просто Саладином.

Глава пятая

– Видели бы вы это! – монах Тук сделал еще один виток, закрепляя полотняную полоску на запястье рыжего разбойника.

– Да хватит уже! – зашипел Скарлет. – Дай тебе волю, ты меня всего с ног до головы замотаешь!

– Не вырывайся. Так вот, вожусь я спокойно в шатре, разбираю свои травки, вдруг – топот за спиной. Влетает эта крошка на всем скаку прямо на середину поляны, я выбегаю из шатра, а она, не спешиваясь, накидывается на меня с расспросами, кто на той дороге и давно ли ушли. Ну и началось: Марион – в слезы, Тео – за дубинку…

– Мы тут слышали, что сэр Гай Гисборн, выигравший на турнире в Бирмингеме, выбрал королевой черноволосую восточную женщину, то ли мавританку, то ли сарацинку, – Робин, стоявший у входа в шатер, в упор посмотрел на Ясмину.

– Точно, – рассмеялась она. – Но он перед этим пропустил довольно сильный удар по голове, – девушка улыбнулась и, быстро поднявшись, шагнула к выходу из шатра. – Пойдем со мной, а?

– Что?

– Ненадолго, на пару слов. Хочу тебе предложить неплохую сделку.

– Что-то, чего ты не можешь сказать при Скарлете и Туке? – разбойник склонил голову набок, серые глаза его заблестели. – Говори тут, у меня нет от них секретов.

– Ну хорошо, – Ясмина снова опустилась на пол, застеленный бобровыми шкурами. – Так получилось, что мне надо пробыть в Англии до конца сентября, а то и дольше. И я ищу себе пристанище, которое готова честно отработать.

– И что же?

– Я неплохая лучница, ты это знаешь. Сносно бросаю ножи, быстро ориентируюсь где угодно, вынослива и могу быть толковым посыльным, если надо. Разбираюсь в картах и звездах, хорошо говорю по-французски и по-арабски. И легко переношу самую противную вахту – перед рассветом.

– А как насчет вышивки золотыми нитями и прядения шерсти? – очень серьезно спросил Робин. – Или хотя бы игры на лютне?

– Что? – растерялась Ясмина.

Главарь разбойников в упор посмотрел на девушку:

– Под утро охранять лагерь должен был Скарлет, но он пусть отдыхает. Так что будешь ты. Через три часа после полуночи сменишь Эмиля и останешься до рассвета. Для начала с тобой побудет Дик – ты в Англии недавно, здешних лесных звуков не знаешь, и ухо местного охотника не помешает. А пока – со мной на дорогу из Ноттингема. Еще весь день впереди, дорога людная, без добычи не останемся.

– Ты позволишь мне взять чью-нибудь лошадь? Мой каурый еле живой, заставлять его сейчас куда-то скакать – бесчеловечно.

– А тебя?

– Ну, я-то догадывалась, на что иду.

– Возьми кобылу Теодора. Пресвятая Дева, она догадывалась! А я во что ввязался?

– Робин! – заворчал монах. Продолжать вслух Тук не стал, но главарь его понял – он и сам видел, что девушка совершенно измотана и держится только на упрямстве.

– Прости, – улыбнулся он Ясмине. – Прости, занесло.

Она молча улыбнулась в ответ.

– А в одиночку грабить несподручно. Так что сегодня пусть едут через лес спокойно, – начал разбойник.

Топот копыт прервал его на полуслове – к шатру во весь опор подлетел Эмиль.

– Прядильщица, – еле выдохнул он, ловя воздух. – Прядильщица из Лакстона.

– Рыженькая такая? – вскинулся Робин. – Что с ней случилось?

– Не с ней, – Эмиль замотал головой, сбившись с мысли. – Она плачет. С ее братом. Схватили. За браконьерство.

Робин тихо выругался.

– Говорил же – не попадаться! – он быстро развернулся к выходу из шатра. – Скарлет…

– Без него обойдешься, – заворчал отец Тук. – Кровь только остановилась.

– Обойдусь, – кивнул разбойник. – Эмиль, крикни Тео, пусть оседлает Ясмине свою рыжую. Сколько их там?

– Да один у нее брат!

– Стражников сколько? Джон где, остался в Лакстоне?

– Восемь. Джон да, прядильщицу успокаивает.

– Еще бы. Кудрявая, статная. Я б такую тоже успокоил, – Робин протянул руку Ясмине, помогая ей подняться с бобровой шкуры. – Вперед. Далеко уйти они не могли, надо не выпустить из леса. И сейчас мне правда нужен хороший лучник.

– Конечно, – кивнула она, вставая. – У вас тут всегда так весело?

– Думаешь, не прогадала ли? – засмеялся он. – Поздно. Мы договорились, и до конца сентября я на тебя рассчитываю.

– Значит, всегда?

– Нет, сегодня просто день такой, – ответил разбойник, запрыгивая на своего чубарого. – А так-то у нас сплошь пиры да менестрели. И шуты.

– Ага. Одного я уже знаю.

В сравнении с глухим селом в горах Хамадана, где она выросла, Багдад казался суматошным, душным, крикливым. Будь ее воля, Ясмина ни минуты бы не провела в большом городе, но старый Али-Хаджи хотел умереть там, где родился. После почти двухнедельного пути он стал похож на тень, и было понятно, что счет идет на дни.

– Без тебя я бы сюда уже не добрался, – проскрипел он вечером после приезда в город. – А вот ждать моей смерти не надо. Завтра утром ты отсюда уедешь, а пока принеси перо и чернильницу.

В последние недели Али-Хаджи говорил с ней только по-арабски, добиваясь, чтобы язык стал для Ясмины почти родным.

– О какой вы смерти? – улыбнулась она. – Вы же пьете свое лекарство, оно помогает.

– Оно просто снимает боль. Да и не лекарство это. Страшная вещь: один раз попробовал – и больше без нее не можешь. Мне уже все равно, а ты никогда не смей. Неси чернильницу. И ложись спать. Завтра утром будь готова к дороге.

– А вы? – нахмурилась Ясмина. – Я вас не брошу.

– Ложись спать, я же сказал. Тебе завтра уезжать ранним утром. И что это за «не брошу»? Ты не раненого в горах оставляешь, а взрослого человека с деньгами – в большом городе, где можно кого угодно нанять и что угодно купить. Не бросит она, тоже мне! Это я и в дороге понял. Два раза на нас нападали, да?

– Да.

– Оба раза ты могла легко умчаться на своей арабской кобыле.

Ясмина вдруг нахмурилась и, секунду посомневавшись, спросила:

– Эти нападения… они?.. – она не решилась договорить, но Али-Хаджи все понял.

– Ты думаешь, не подстроил ли я это, чтобы проверить, как ты поведешь себя в настоящей схватке и сможешь ли стрелять по живым людям? Нет. Все, чернильницу, и ступай.

Утром старик отдал запечатанное письмо:

– Без меня ты поедешь куда быстрее и недели через три будешь уже в Палестине. Про свои слабости ты все знаешь.

– Да, – Ясмина опустила голову. – Я слишком полагаюсь на себя и слишком поспешно действую, не продумав все варианты.

– Первое порой неплохо, – улыбнулся старик. – От второго можно со временем избавиться, но у тебя, боюсь, не получится, – слишком уж буйный нрав. Но самая страшная слабость – люди, которых ты любишь. Клинок у горла твоего ребенка куда страшнее любой дыбы. Но твои родители и сестры в Хамадане, а это слишком далеко. Никто не причинит им вреда. Так что пока ты почти неуязвима.

– Пока?

– Пока не появился кто-то, кто станет тебе слишком дорог.

– Значит, лучше, чтоб не появлялся.

– Зачем тогда вообще жить? – Али-Хаджи с трудом повернулся и, взяв со стола крошечный кожаный мешочек, протянул его девушке. – Возьми. Всегда держи при себе, и пусть это тебе не пригодится.

Осторожно ослабив шелковый шнур, Ясмина приоткрыла мешочек, заглянула внутрь и увидела крупную плотную горошину, словно слепленную из высушенных и измельченных трав. Она вопросительно посмотрела на старика.

– На крайний случай, – сказал он. – На самый крайний. Тебе можно такое дать, ты не отчаиваешься раньше времени и бьешься до последнего. Где спрятать – не мне тебя учить. Но держи при себе. Всегда. Комочек крупноват, но за один раз вполне можно проглотить.

– Понадобится? – серьезно спросила девушка.

– Может. Если что – потом будет три-четыре минуты. А у птички-невелички, как ты, – и того меньше.

– Я поняла.

– Людей, обученных делать то, что ты, очень мало. Толковых – еще меньше. Тот, к кому я тебя отправляю, быстро поймет, что ты не просто шестнадцатилетняя крошка, а будущий мастер. Будущий – только потому, что пока у тебя нет опыта. Но опыта ты наберешься молниеносно. Все, тебе пора.

Гай Гисборн спокойно ждал, когда шериф прекратит кружить из угла в угол, но тот не унимался. Наоборот, с каждым шагом шериф Ноттингемшира раздражался все сильнее. Сначала он смел со стола пустой глиняный кувшин, и по каменному полу во все стороны разлетелись осколки. Следом грохнулась шахматная доска с незавершенной игрой. Фигуры покатились по залу.

– Я договорился с Ламбером, завтра же его отряд будет здесь. Усиление не помешает.

– Зачем? – негромко откликнулся Гисборн.

Он не выносил наемников, а наемников Ламбера – в особенности. Нет, надо было оставаться честным перед собой: он не выносил самого Ламбера. Удачливый торговец из Нормандии, сколотивший состояние на крестовых походах, Огюст Ламбер после возвращения решил осесть в Англии. Торговля в мирные дни была куда спокойней и безопасней, но уже не приносила тех барышей, что в Палестине. И заскучавший Ламбер, прекрасный воин, собрал отряд бойцов, готовых на все, – и всегда мог за должную плату этот отряд направить куда угодно. В Ноттингеме он впервые появился еще до возвращения Гая с Востока. И с самого первого городского праздника не сводил глаз с Марион.

Но голубоглазой красавице Ламбер совсем не нравился. Стоило ему завести с ней разговор, и улыбчивая болтушка Марион еле цедила что-то чуть ли не сквозь зубы.

Гай совсем не удивился, когда в один из вечеров отец позвал его к себе.

– Марион в своей комнате? – спросил он.

– Да. Или читает, или уже легла.

– Хорошо. Что ты думаешь об Огюсте Ламбере, Гай? Вы ведь не раз встречались еще в Палестине.

– Я понимаю, почему ты спрашиваешь, отец. Что ж. Прекрасный торговец, отлично чует, где можно заработать. Он и его напарник, Зигфрид Мазер, умудрялись иногда пробиться через заслоны Саладина и подвезти нам оружие и продовольствие. Редко, но умудрялись. Другие даже и не пробовали – слишком это было опасно. Но Ламбер бесстрашен, это у него не отнять.

– Бесстрашен. Богат. Ты так говоришь, как будто есть какое-то «но», Гай.

– Да. Я же понимаю, почему ты спросил. Он хочет взять в жены Марион?

Отец молча кивнул. Гай нахмурился:

– Она его терпеть не может.

– Ты уверен?

– Совершенно. Если бы ты видел их вместе, ты тоже не сомневался бы.

– Завтра я у нее спрошу.

– Нет, отец, – снова нахмурился Гай. – Не говори ей.

– Но почему?

– Я боюсь, что она согласится.

– Боишься? – растерянно переспросил старший Гисборн. – Ты только что сказал, что Ламбер бесстрашен, неглуп и богат…

– И что она его терпеть не может.

– Тогда зачем ей соглашаться?

– Отец, Марион ведь знает, что ты почти разорен? – напрямую спросил Гай.

Старший Гисборн отвел взгляд.

– Знает или нет?

– Я не говорил ей об этом.

– Но она наверняка догадывается. Марион же видит, как ты начал урезать расходы во всем, как ты отказываешься от многого, к чему она давно привыкла. Среди слуг ходят слухи, что ты размышлял, не заложить ли замок. Она наверняка об этом тоже слышала. И она знает, что Ламбер очень богат. Ей нет еще семнадцати, ее сердце свободно, и она легко может согласиться на замужество, чтобы спасти тебя от разорения. А потом прожить всю жизнь с человеком, от которого ее трясет.

– Ты не любишь Ламбера.

– Я-то ладно. Но Марион тоже его терпеть не может. Не говори ей ничего, отец. Спасать замок и зарабатывать деньги – мое дело. Слава богу, наш король Ричард снял запрет на рыцарские турниры, и теперь я могу на этом зарабатывать. Выберемся, – улыбнулся Гай. – А Марион пусть встретит кого-нибудь, кого сама полюбит.

– Король Ричард, – вздохнул старый Гисборн. – Скорее бы уж он возвращался, а то его братец, принц Джон, вот-вот приберет власть к рукам.

– Он вернется, отец. Он отослал меня, а сам собирался выехать с востока через пару недель. Так что совсем скоро Ричард будет здесь и, я уверен, приструнит своего брата и наведет порядок.

Был, кажется, октябрь прошлого года, – Гай только приехал.

И вскоре устроили ту самую охоту на лис.

А теперь прошло чуть больше полугода, и все перевернулось с ног на голову. Король Ричард Львиное Сердце, выехав из Палестины, по пути попал в плен и был сейчас в руках германского императора. Его мать, королева Алиенора Аквитанская, отчаянно пыталась поскорее собрать огромный выкуп, затребованный императором, а принц Джон, младший брат короля, старался воспользоваться моментом и полностью прибрать к рукам власть.

– Гисборн! – резкой голос шерифа выдернул Гая из воспоминаний. – Вы меня слышите, сэр Гай?

– Да, милорд. Уверен, мы справимся и без Ламбера с его наемниками.

– Гисборн, пока вы где-то витали, я рассказывал про епископа Герфордского. Он тоже в ярости – мало того, что Локсли отнял у его монахов деньги, он еще и пленницу отбил. Пленницу, важную для его преосвященства.

– Пленницу?

– Где вы были, сэр Гай?

– Простите, милорд.

– Мне повторить? – скривился шериф.

– Будьте так любезны.

– Несколько дней назад в Шервуде напали на монахов-августинцев, перевозивших не только крупную сумму, но и важную пленницу.

– Что за пленница, кто напал?

– О пленнице его преосвященство особо не распространялся, – уклонился шериф. – Все, что я знаю, – что это молодая сарацинка ростом около пяти футов, и что она нужна его преосвященству живой и невредимой. Или хотя бы в сознании и способной говорить.

– А кто напал?

– Двое. Один рослый и крепкий, ярко-рыжий, второй среднего роста, худощавый, светловолосый.

– Уилл Скарлет и сам Локсли, – ответил Гай. – Так. Подождите, милорд.

– Что такое?

– Вы сказали, что Локсли и его приятель отбили у монахов пленницу-сарацинку?

– И что?

– А ведь на следующий день в Ноттингеме был турнир лучников? – оживился Гисборн. – Да? Я-то был уже на пути в Бирмингем.

– Да.

– И вы говорили, что победитель – никому не известный подросток с восточным луком? Захватывающий тетиву по-сарацински?

– Точно.

– Мальчишка ростом около пяти футов?

– Пожалуй, да, – кивнул шериф. – В дурацком бесформенном плаще.

– Видимо, чтобы спрятать женскую фигуру.

– Да бросьте! Чтобы женщина выиграла у Ламбера и Сэма? Никогда не поверю.

– Будет время – расспросите Ламбера или его приятеля Мазера про Жасминовую Веточку. Много интересного узнаете, – Гисборн поднялся и стал собирать шахматные фигуры с каменного пола. – Доиграем?

– Придется начать с самого начала.

– Зачем? – усмехнулся Гай. – Я помню каждый ход, и свой, и ваш. Хотя, наверное, лучше и правда с самого начала, – мне надо бы играть без ферзя, так мы хоть немного сравняем шансы.

Глава шестая

– Восемь, говоришь? – Робин покосился на Эмиля, потом перевел взгляд на дорогу. С холма было прекрасно видно отряд стражников.

– Было восемь. Может, остальные их поджидали.

– Разворачиваемся. Нам втроем тут не справиться.

– Мы же можем их всех перестрелять!

– И положить два десятка человек из-за одного бестолкового браконьера? Нет. Назад.

– Он же еще совсем молоденький, – Ясмина посмотрела на главаря, разворачивая рыжую кобылку. – Что теперь с ним будет?

– Я разве сказал, что мы его бросим? Сегодня с ним ничего не сделают. Пока доедут до города, пока будут разбираться… Завтра – ярмарочный день, вот на завтра-то казнь и наметят. Чтобы другим неповадно было.

– Казнь? – растерянно переспросила Ясмина.

– Ты не знала? – Робин обернулся к девушке. – Лесной закон. Олени, кабаны, косули – королевская дичь, и за охоту на них положена смертная казнь.

– И его что, должны повесить?

– Я не позволю, – усмехнулся разбойник. – Но да, должны бы повесить. Будь он чуть помладше – могли бы по малолетству простить и просто отрубить руку.

Косматый верзила Джон успокаивал рыдающую прядильщицу:

– Ну хватит, не плачь, не плачь. Все будет хорошо. Завтра твой брат будет с нами. Как его зовут?

– Билли, – всхлипнула девушка, пряча лицо на груди Джона.

– А тебя? – Робин, подойдя, устроился на бревне с другой стороны и ободряюще потрепал прядильщицу по кудрявой голове, но, встретив суровый взгляд Джона, быстро кивнул в ответ и убрал руку.

– Билли.

– В смысле?

– Он – Уильям, я – Сибилла. А его точно не повесят?

– Если я сказал нет – значит, нет. Вас только двое? Еще кто-то есть из родных?

– Еще сестра, – снова всхлипнула прядильщица. – Старшая. Замужем, в Лидсе живет.

– Боюсь даже спросить, как зовут.

Гай Гисборн сначала пытался прогнать лицо из памяти, но потом, поняв, что бесполезно, стал просто прокручивать воспоминание снова и снова. По кусочкам, каждое мгновение. Узнать бы о ней хоть что-нибудь, но как узнаешь? Будь то благородная дама, он давно бы выяснил все подробности. Но что и как можно узнать о случайной простолюдинке?

Чернь. Он не любил чернь и никогда не скрывал этого.

Уверенный, сильный, тревожный взгляд. Глаза – словно черное пламя. Рваный шрам на ухе. Что могло случиться, кто посмел ее когда-то обидеть?

Они успели обменяться лишь несколькими словами, но Гай заметил в ее речи ту отточенную правильность, с какой на родном языке не говорят. Наверное, занесена сюда волной после крестового похода. Как Ламбер и его бывший напарник Мазер. Что с ней было раньше, где и с кем жила, со сколькими делила постель? Да что там раньше – он и про сейчас-то ничего не знал.

Но теперь Гай понял, что так изводило его в этом лице, казалось таким неправильным. Тревога, излом, обреченность. Убрать эту тревогу – и тонкое некрасивое лицо, наверное, стало бы мягче и нежнее.

Больше всего Билли злился на себя: он сам был виноват и понимал это. Надо было сразу бежать, как только он увидел лесничих, – а он почему-то решил, что сумеет их перехитрить.

Он пытался держаться, изо всех сил пытался держаться, но все-таки не смог и разревелся. Глупо было верить, что кто-то придет на помощь, но Билли до последнего верил. Сестры ведь столько раз говорили, что лесные разбойники защищают простой люд из окрестных деревень. Он верил вчера, когда стражники везли его через лес в город. Верил всю ночь, валяясь в подземелье на вонючей соломе вместе с двумя неудачливыми воришками, которых поймали на рыночной площади. Верил сегодня с утра, так верил, что отказался от священника. Верил, когда за ним пришли стражники, когда его пинками толкали, заставляя быстрее топать по длинному сырому коридору.

А теперь оказался на свету, на рыночной площади, сломался и расплакался. Он не знал, когда именно придет время казни. Пока до Билли никому не было дела: связанный по рукам и ногам, он стоял на помосте под присмотром стражников, изо всех сил пытаясь не реветь и не смотреть на виселицу. Вокруг бурлила ярмарка. На другом краю площади нахваливали свой товар местные и приезжие торговцы, в толпе сновали разносчики пирожков и прочей нехитрой снеди, а около помоста собралось уже несколько десятков человек – но все глядели не на Билли, а на представление бродячего балаганчика. Билли и самому нравилось иногда поглазеть на заезжих лицедеев, но сейчас все казалось тоскливым. Руки были связаны, вытереть лицо он не мог, и чем отчаяннее Билли пытался не плакать, тем сильнее лились слезы.

Балаганчик тем временем собирал все больше зрителей. Даже сам ноттингемский шериф, удобно расположившись на деревянной трибуне, увлеченно смотрел на представление. Рядом с шерифом был мальчишка лет на пять младше Билли, над мальчишкой висела занавеска, закрывая его от жалящего летнего солнца. По обеим сторонам маленькой трибуны стояли стражники с наточенными алебардами. Ближе к балаганчику, внизу, расположился народ попроще: несколько обычных горожан болтали друг с другом, пухленькая торговка раскладывала пирожки на лотке, невысокая цыганочка хрустела ярким сочным яблоком.

Бродячие лицедеи старались. Седой дед с неожиданным проворством жонглировал тяжелыми глиняными шариками – сначала тремя, потом пятью, потом Билли сбился со счета. Рядом с жонглером веселил публику кукольник: две разрисованные деревянные фигурки в его руках изображали рыцаря и прекрасную даму. В другой обстановке Билли покраснел бы от того, что вытворяли деревянные дама с рыцарем, но сейчас ему было противно. Билли отвел взгляд в сторону, чтобы не смотреть на кукольника и не видеть, даже краем глаза не видеть виселицу. Напротив кукольника и жонглера сухой, подтянутый жилистый парень с раскрашенным лицом и в колпаке с ослиными ушами прилаживал тонкую прочную жердь, надежно укрепляя ее с обеих сторон на деревянных козлах. Убедившись, что жердь крепко держится и не болтается, он взял лежавший рядом маленький лук – детскую игрушку с тупыми стрелами – а потом легко запрыгнул на жердь и так же легко, ни разу не покачнувшись, выпрямился в полный рост. Бубенцы на кончиках ослиных ушей тихо зазвенели. Одну стрелу парень положил на тетиву, остальные пока держал в зубах.

– Эй, дурень! – крикнул кто-то из зрителей. – Ты что, правда собрался стрелять из этой игрушки, болтаясь на жердочке?

Лицедей кивнул, бубенцы снова зазвенели. Стоявшая внизу цыганочка высоко подбросила огрызок яблока, и в тот же миг тупая детская стрела сбила этот огрызок прямо в полете. Кто-то из толпы кинул вверх платок, скомканный и завязанный в тяжелый узел, и следующая стрела подбила платок. Вдали в воздух швырнули мелкий камушек, лучник сбил и его.

Толпа засвистела, в шапку, стоявшую между жонглером, кукольником и стрелком, полетели мелкие монетки.

– Ну с такой-то игрушкой любой сможет, – негромко, но отчетливо фыркнула цыганочка. – А с настоящим луком на этой жердочке никому не справиться! Он его даже не натянет – свалится!

– Давайте проверим! – тут же забурлили голоса в толпе.

– Дайте этому, с ослиными ушами, нормальный лук!

В ярмарочный день никто не мог проехать в город с оружием мимо стражи на воротах, и лук нашелся не сразу. Парень, развлекая публику, несколько раз легко покружился на тонкой жердочке, позванивая бубенцами на ослиных ушах, – так ловко и задорно, что Билли даже перестал хлюпать. Толпа, развеселившись, требовала настоящий лук. Пока вокруг искали оружие, парень, звеня ушами, кривлялся на тоненькой жерди и напевал одну из веселых бродячих песенок:

 
Шериф ко всем в карман залез:
Налог за дом, налог за лес.
Кто честно пашет круглый год —
Едва на подать наскребет.
 

Пел он негромко – так, что толпа вокруг его слышала и хохотала, но до трибуны слова не долетали. Наконец кто-то из местного гарнизона, дождавшись утвердительного кивка шерифа, протянул лицедею лук и пару стрел.

– Пусть вон того воробья собьет! – с издевкой крикнули из толпы.

В стороне, в сотне ярдов, на приоткрытой ставне одного из окон беззаботно чистил перышки воробей. Свистнула стрела, и птицы не стало.

Билли подумал, что так стрелять может лишь один человек в Ноттингемшире. И, похоже, эта мысль пришла не только ему, – толпа замерла, но лучник к этому был готов: он молниеносно спрыгнул с жердочки и, оказавшись на твердой земле, обернулся к трибуне шерифа. В следующий миг шапка с ослиными ушами, звякнув напоследок бубенчиками, полетела на землю.

– Как ваш сын на вас похож, милорд! – быстро улыбнулся лучник, подняв готовое к выстрелу оружие. – Сколько ему уже? Лет десять?

– Хватит зубоскалить, Локсли! У тебя всего одна стрела.

– Так и сын у вас всего один. А вот делать тайные знаки страже не нужно: я услышу щелчок арбалета или свист тетивы и успею выстрелить.

– Что тебе надо на сей раз?

– Мальчишку, которого вы собираетесь повесить.

Билли радостно встрепенулся. Он и сам не заметил, как рядом с ним вдруг очутилась цыганочка – та, что кидала лучнику огрызок для выстрела. Вблизи стало видно, что она намного старше, чем ему казалось.

– Тихо, тихо, – негромко сказала цыганочка, и Билли увидел легкий тонкий нож в ее руке. – Не дергайся, и я тебя не задену.

Он кивнул и снова прислушался к словам лучника:

– …и как только мальчишка и девушка уйдут – твой сын будет в безопасности.

– Но самому тебе потом не выбраться, Локсли.

– Посмотрим.

Билли почувствовал пинок в бок.

– За мной, – уверенно скомандовала цыганочка, разрезав последнюю веревку на его ногах. – Быстро.

Спрыгнув с помоста, она проскользнула мимо не смевших шелохнуться стражников и бросилась в сторону узкой боковой улицы. Билли еле успевал следом и бежал изо всех сил, боясь отстать и потерять из виду черные косы, перехваченные тяжелыми медными пряжками. Девушка свернула в безлюдный проулок между двумя домами, остановилась и на мгновение замерла. Билли увидел, что она быстро ведет ладонью по ряду широких досок, словно отсчитывая.

– Сюда.

Одна из досок подалась под ее рукой, скользнув в сторону. Девушка юркнула в открывшуюся щель и чуть ли не силой втянула растерявшегося Билли.

– Вниз, скорее, – произнесла она, поправляя доску изнутри.

– Я ничего не вижу.

– Я тоже. Но здесь должна быть лестница. Вниз, быстро и тихо, чтобы снаружи нас не услышали.

Пригнув голову, обеими руками держась за стены, Билли стал протискиваться вниз. Вскоре лестница кончилась.

– Я ничего не вижу и не понимаю, где мы, – прошептал он.

– Я тоже, – ответила девушка. – Надеюсь, там, где надо. Ждем.

Билли скорее почувствовал, чем услышал, как она прошептала что-то на незнакомом ему языке. Он молчал. Было очень темно, холодно и страшно.

– Я смотрю, вы тут, – раздался сбоку веселый мужской голос. – Добро пожаловать в катакомбы Ноттингема.

– Робин! – выдохнула цыганочка. – С тобой все в порядке?

– Да. Теодор с лошадьми должен быть на берегу Трента, наверняка уже заждался нас. Ну, вперед.

– Я совсем-совсем не вижу, – тихо сказала девушка.

Мужчина засмеялся:

– Дай мне руку и ничего не бойся. А ты не отставай, парень.

Прядильщица, всхлипывая, обнимала брата, косматый верзила Джон обнимал прядильщицу:

– Ну все, все, хватит хлюпать! – успокаивал он Сибиллу. – Все уже хорошо!

– Да, – кивнула она и, оставив брата в покое, прижалась к Джону. – Только я боюсь теперь возвращаться… нам же не дадут жить в Лакстоне, за ним ведь снова придут?

– Придут, – кивнул подошедший главарь разбойников. – Но тебя никто не обидит. Шериф этим заниматься не станет, свалит на бейлифа – на Гисборна. А сэр Гай невиновных не трогает. Ты ведь сама не стреляла в королевскую дичь? Только брат? – Робин опустился на траву и стал вытирать перемазанное лицо рукавом куртки. – Ты же говорила, у вас еще сестра в Лидсе? Она его примет?

– Да, Билли будет только рада. Она и сама его звала с собой, когда уезжала.

– Вот и отправим его в Лидс. Только один он не доберется – там ехать целых три дня. Джон, проводишь парня?

– Конечно.

– Хорошо, – главарь снова обернулся к девушке. – И не бойся, тебя не тронут. А братишка твой – молодец!

– Бедный мой, – прядильщица снова обняла брата. – Испугался?

– Слушай, даже я пугаюсь, когда меня собираются повесить! – рассмеялся Робин. – Билли – молодец, не терялся и все делал правильно.

К собравшимся подошли отец Тук и Марион.

– Умойся нормально, – заворчал монах. – Рукавом ты это не ототрешь. Чем ты так раскрасился?

– Углем.

– А с пальцами что? В кровь же сбиты.

– Пришлось стражнику по башке заехать.

– Бить голым кулаком по железному шлему – так себе идея. Не боялся, что раньше времени узнают?

– Не-а. Дурацкий колпак – отличная штука. Надел, и тебе все можно.

– Сам-то как выбрался? – продолжал допытываться Тук. – А с лицедеем, у которого жердочку и лук отобрал, ты что сделал?

– За кого ты меня принимаешь? Ничего я с ним не сделал, просто напоил. Дрыхнет в «Восьми лапах». Проспится, куда денется.

– А выбрался как?

– Когда убедился, что Ясминка увела парня, – выстрелил в занавеску, которая висела над сыном шерифа. Понятно было, что занавеска свалится, накроет мальчишку, никто сразу не поймет, что случилось, все перепугаются и на какое-то время отвлекутся. Из города в катакомбы шесть ходов, один – прямо на рыночной площади. Я ж не случайно именно там стоял, – снова засмеялся разбойник. – Мне нужно-то было всего несколько мгновений, даже меньше.

– Робин! – растерянно сказала Марион.

– Да, моя красавица?

– Ты… ты что, держал на прицеле ребенка? И потом стрелял в занавеску над ним?!