Ольга Сольви
Победа над бездной
Игорь заметно оживился в такой компании и даже сделал символический глоток вина, а потом попытался рассказать что-то Борису Федоровичу, изо всех сил стараясь не тормозить при этом. Речь его, тем не менее, как и дикция, были значительно повреждены: говорил он с большими остановками, с трудом выговаривая слова.
После застолья Соня с бокалом вина ушла на веранду наблюдать за бархатным закатом. Ей овладело чувство острого сожаления оттого, что отдых так несправедливо быстро заканчивается и ничего другого, кроме невыносимого одиночества в присутствии мужа и бесконечно-долгой бессонной ночи ее не ожидает.
Она смотрела на уходящее солнце и думала о том, существует ли разница между концом дня и концом жизни… «Если семейное благополучие внезапно превращается в страдание и еженощные слезы, надо приносить себя в жертву? Друг… он просто друг, а я жена», – думала она об Андрее. «Он порассуждал и свалил, а мне жить… мне быть с ним каждую минуту. А каково это – ни один друг не знает. И ему, конечно, неинтересно, каким катком на меня надвигается конец… еще чуть-чуть и я просто загнусь… и это в лучшем случае, если повезет. А если нет – то завершу свою жизнь в психушке после долгого и мучительного лечения. Кому я тогда помогу? Игорю? Маме? А, может, ему – лучшему другу? Друзья… Они все останутся здесь, с этой стороны. А в той жизни, которая за закрытой дверью, – их нет. Там я одна с нечеловеческим ужасом, и никого это не трогает».
Игорь остался за столом в одиночестве, и развернувшись в сторону клумбы, долго и трогательно смотрел на розы. После захода солнца воздух остывал быстро, наполняясь новыми ароматами, освободившимися из плена дневной дремы.
Соне захотелось накинуть что-нибудь на плечи. Из окна комнаты, где на старом стуле висел ее свитер, она увидела Бориса Федоровича и Андрея, которые стояли с другой стороны дома и негромко разговаривали. По сосредоточенному выражению лиц было ясно, что разговор серьезный.
Соня подошла к окну, задернутому занавеской, и медленно, стараясь не привлекать внимания и не шуметь, приоткрыла его.
– Часто у него так? – спросил ДФ.
– Да нет… но случается в последнее время. Как будто приступами… Завтра опять на диагностику, по очередному кругу, – Андрей нервно закурил.
– Хоть какие-то подвижки намечаются?
– Глухо.
– Если столько времени держится, значит, надежда есть. Иначе был бы уже овощем… Ты же в курсе, Андрей. Что молчишь?
– Да знали бы вы, сколько всего испробовали, и старого, и нового. Никто ничего сказать не может, только руками разводят. А ведь случаи есть невероятные просто: и из комы выходят, и с того света возвращаются. Да вы и без меня знаете.... Ему вера нужна! Чтобы сам верил, и чтобы в него верили. Тогда он справится, такие не ломаются.
– А Соня что? Как-то не нравится мне она… Сдалась уже?
При этих словах Соня почувствовала, как к горлу подкатила тошнота, стены дома задвигались и поплыли куда-то вместе с полом, в ушах зазвенело, и наступила оглушительная темнота…
Глава 21. Сбросить ответственность
– Вы муж Сгориной? – раздраженно обратился доктор к Андрею, выходя из кабинета, и не дожидаясь ответа, добавил: – Мне надо с вами поговорить. Пойдемте!
В зале, похожем на зимний сад с множеством экзотических растений, было просторно и немноголюдно. Они сели на длинную скамью между огромным фикусом и маленьким фонтаном, и врач откровенно враждебно взглянул на Андрея:
– Будь моя воля, я бы таких мужей в тюрьму сажал… Извините! – сказал он, стараясь успокоиться. – Что же вы, молодой человек, так обращаетесь со своей женой?
– Так объясните мне, в чем дело!
– Тогда уж и вы мне объясните, зачем вам дети.
– При чем здесь дети? – Андрей пристально взглянул на пожилого врача, весь внешний вид которого выдавал в нем добротную старую медицинскую школу.
– Пять недель беременности, а ваша жена употребляет транквилизаторы одновременно с алкоголем. Вы что же, не понимаете, каким родится ребенок, или хотите сделать из жены слабоумного инвалида?
Андрей слегка отпрянул от доктора и встал. Он в онемении смотрел на говорящего расширенными глазами.
А тот возбужденно продолжал:
– Вы хоть в какой-то степени отдаете себе отчет, что с ней будет? Если семейная жизнь не ладится, надо искать выход, но не пускать все на самотек. Понимаете, что ее ожидает? Когнитивная дисфункция, разрушение клеток мозга, снижение интеллекта, паркинсонизм… Я не говорю о плоде, которому такие горе-родители гарантируют нарушение развития. Это настоящее преступление, достойное самого серьезного наказания. Задумайтесь, у вас уже определенный возраст! Нейролептики вкупе с алкоголем – это бомба замедленного действия. – Доктор поднялся и продолжил, глядя прямо в глаза Андрею: – Хотите сбросить с себя ответственность? Наверное, привыкли только пользоваться? Вы же человек, и у вас должна быть совесть! – и повернувшись, чтобы уйти, добавил: – Идите в церковь и вымаливайте прощение, иначе и последнее потеряете.
Уже на ходу врач бросил, что Соня пробудет у них не меньше недели.
Андрей медленно сел, обхватил голову руками и уставился в пол; потом почувствовал, как вдруг стало трудно дышать, распрямился на скамейке и, спустя несколько минут, торопливо вышел из больницы.
Глава 22. По чужому сценарию
Кто не знает, куда направляется, очень удивится, попав не туда.
Марк Твен
«Господи, за что мне все это? Неужели я самая грешная на свете? Никого не убила, не обворовала… Чтó я, хуже всех? Уж лучше бы и не было в моей жизни Игоря с таким коротким семейным счастьем! Будто насмешка над судьбой… Я же не кукла, а живой человек!» – Соня с болезненной тоской смотрела на безоблачное небо через чисто вымытое больничное окно. «Что мне делать в Хабаровске? Ну хорошо, будем жить там вместе с отцом, как хочет мама. Но это нужно не мне, а ей. У отца там работа, а я чем буду заниматься? Тосковать по былому счастью?»
Тут дверь в палату распахнулась, и в комнату влетел мощный энергетический вихрь в виде Ирины Васильевны с большой сумкой и пакетом в руках:
– Ну, наконец-то! Дочь, больше никаких мучений! – выпалила она, прижавшись густо накрашенными губами к щеке Сони. – Собирайся! Всё здесь, – кивнула она на сумку. – Времени в обрез. Такси я уже вызвала. Через два часа – заезд в санаторий.
– А домой? Я думала, мы сначала домой поедем…
– Зачем? Не будем терять времени. Вперед, навстречу новой и радостной жизни! Давай, давай! Я сейчас только к главному на секунду забегу. Одевайся!
Соню привычно затошнило оттого, что против собственной воли она вновь оказалась затянутой в воронку маминого диктата. «Неудачница девочка-переросток» – вот и вернулось всё на круги своя.
Да мама и не скрывала безудержной радости от их расставания с Игорем. Она ведь всегда знала, что для дочери хорошо, а что плохо, и только ее, материнский, сценарий был единственно верным.
Соня иногда даже говорила ей: «Ты не мама, а папа, – Папа Римский. Потому что он непогрешим и никогда не ошибается». На что слышала неизменный ответ: «Я мать. И этим все сказано».
– Так, – решительно входя в палату, отрезюмировала Ирина Васильевна, – с главным согласовали. Если будет нужно, вернешься сюда дней на десять после санатория. Там посмотрим… Пошли! – и подхватив сумку, застыла в удивлении, взглянув на дочь.
Соня беззвучно плакала. На лице ее отражалась безысходность, граничащая с отчаянием.
– Да что ты, дочь? Что ты? Ну-ну, успокойся! Все уже закончилось. Сейчас отдохнешь, поправишься, а потом и вовсе забудешь про своего муженька-инвалида. Другую жизнь начнем! Как закрутится, да завертится… Все будет хорошо! Ну пойдем, не кисни! Время не ждет.
Уже в такси Ирина Васильевна заговорщическим тоном сообщила Соне:
– Исключительно во имя твоего спокойствия и чтобы тебе не пришлось общаться с ним самой, я утром позвонила Игорю. Ну, конечно, в основном ради приличия, – при этих словах она повела головой кверху, что означало ее неоспоримую правоту. – Я сказала ему, что заберу тебя из больницы и его помощь нам не нужна, так же, как и его друзей-сослуживцев. – И сбавив голос почти до шепота, вынесла вердикт: – После санатория видится с ним тебе не надо. Жить будем у нас дома, потом уедем к отцу.
И сразу же не терпящим возражений тоном обратилась к водителю: – Молодой человек, при такой, с позволения сказать, скорости и опоздать можно. Санаторий нас ждать не будет: у них строгое расписание.
Уже ближе к концу пути, за время которого Соня не произнесла ни звука, Ирина Васильевна сказала дочери на ухо:
– Ни о чем не волнуйся! Я сама займусь вашим разводом. Договорюсь с кем надо, все оформлю. Только распишешься в документах и сможешь забыть об этом идиоте навсегда.
– Мама, зачем ты так? Как ты можешь? – Сонины щеки вспыхнули гневной краской.
– Всё-всё, не волнуйся! Конечно, он не виноват в том, что получил травму. Хотя, кто это знает теперь?.. Но идиот-то тебе зачем? Ты у меня такая красавица! Одна фигура чего стóит: хоть сейчас на подиум. Надо уметь себя ценить, дочь. Поняла? – Ирина Васильевна обняла Соню, слегка встряхнув ее, как грушу. – Да весь Дальний Восток будет у твоих ног, вот увидишь.
Через несколько минут молчания, не получив ожидаемой поддержки от дочери, Ирина Васильевна углубилась в тему:
– Говорила я тебе, что с чекистом связываться себе дороже. Но ты же меня не слушала. Любовь! Да это такие люди, с которыми нельзя иметь никаких отношений: замучаешься разгребать потом. Вот сейчас, кто из них тебе помог? Только мать одна рядом, и все.
– Игорь работает на нашу страну, – голос Сони задрожал.
– Хм… и сейчас всё продолжает работать? Никак не может остановиться, значит?
Неестественно бледное лицо Сони заполыхало лихорадочно-багровым румянцем.
Не обращая внимания, Ирина Васильевна продолжала идти ледоколом:
– Да и само замужество с ним было предательством нашей семьи, – заявила она, поведя головой кверху.
– Ты сама себя слышишь, мам? – Соня с удивлением смотрела на нее.
– Слышу, дочь. А вот ты не хочешь меня услышать, к сожалению. Они моего отца расстреляли, деда твоего.
– Какой сейчас год, мама? Ты меня удивляешь просто! Игорь его расстреливал?
– Да все они одинаковые. Что изменилось-то?
– У Игоря дед тоже был расстрелян как враг народа.
– Да-а? – Ирина Васильевна не на шутку удивилась. – Я не знала…
После недолгого замешательства, переварив шокирующую новость, она парировала:
– Значит, было за что. Небось, НКВДшником был. Свои своих же и поедали, как ядовитые пауки.
– Он ученым был, исследованием мозга занимался.
– Да откуда ты знаешь, наивная такая? Игорю поверила? Он и не такие сказки расскажет, его этому специально обучали.
– Но ведь ты же знаешь, кем твой отец был?
– Знаю. Он честно работал в торговле, экономику страны поднимал после войны… Ты не представляешь себе, что такое никогда не видеть своего отца. Как обидно сознавать, что он несправедливо пострадал. Да у меня из-за этого детства не было! Чекисты кровь проливали, как воду. Такое можно забыть? – И она решительно повернулась к дочери, просверливая ее взглядом.
– Ну не Игорю же мстить за это!
– Он – в системе. Значит, такой же! А ты и уши развесила слушать его. Да будь эта история с дедом правдой, – тут голос Ирины Васильевны приобрел нотки совершенной непогрешимости, – неужели ты думаешь, что он пошел бы работать в органы? Да никогда в жизни!
Такси остановилось у ворот санатория. Разговор оборвался.
Глава 23. Бегство
«Беспросветно-серое небо. Ну просто обреченность какая-то, – Соня горько ухмыльнулась вслух, – хотя… как нельзя более кстати». Удивившись тому, что стала разговаривать с собой наедине, она с тоской посмотрела на чемоданы. Под неусыпным маминым руководством сразу же после возвращения из санатория пришлось быстро подготовиться к отъезду в Хабаровск.
«Опять все сначала? Какая глупость! Надо быть идиоткой, чтобы в моем возрасте начинать жизнь заново. Нет, я не перенесу этого! Мама расчленит меня на атомы».
Соня тяжело вздохнула и с глубокой скорбью подумала о муже: «Игорь… как жаль!» Но тут же вспомнила о своих мучениях и решила, что лучше уж с мамой: «Работу найду, все-таки крупный город, тогда точно легче будет!»
Ее горестные размышления неожиданно прервал звонок.
– Соня, я так рад тебя слышать! Как ты? Как твои дела? – Андрей, как всегда, с ходу забросал вопросами.
– Нормально, – безжизненным голосом ответила она.
– А здоровье, как себя чувствуешь?
– Я же сказала: все в порядке. Что ты хотел?
Андрей секунду помолчал, видимо, осмысливая подчеркнутую холодность Сони, и предложил:
– Давай встретимся! Нам очень нужно поговорить.
– Мы завтра с мамой уезжаем к отцу, мне некогда.
– Пожалуйста, удели полчаса на встречу, всего полчаса! Соня, так я заеду за тобой?
– Только не больше. У меня нет времени.
– Договорились.
Немноголюдное кафе встретило их тихим уютом, но Соня, казалось, не была настроена на диалог. Общение заметно тяготило ее.
– Да я все понимаю и не хочу приставать с вопросами, но… Ты хорошо подумала? Ведь это разрыв. Семьи больше не будет, – Андрей нервничал и обжигался чаем.
– Конечно! Я же взрослый человек.
– Бежишь от Игоря потому, что он сейчас в таком состоянии, да? Я помню наш разговор на даче.
– Тогда зачем спрашиваешь, раз и так все ясно? – Щеки Сони покрылись яркими красными пятнами. – Что ты от меня хочешь?
– Успокойся, пожалуйста! Тебе нельзя нервничать, это же отразится на ребенке.
– Что-о? Хм… Серьезно думаешь, что я стала бы рожать? Ну и ну! – голос ее нервно завибрировал, глаза заблестели.
– Соня! – Андрей смотрел на нее с каким-то наивным удивлением, – Соня!
– Я сделала аборт! – почти выкрикнула она. – Ты удовлетворен? Переходим к следующему вопросу. Слушаю!
Андрей напряженно уставился в чашку с чаем. Через несколько мгновений он, пристально взглянув на Соню, спросил:
– А как же Игорь? Ты теперь только маму слушаешь, а о нем совсем не думаешь?
Она молчала, как будто и не слышала вопроса.
– Игорь любит тебя. Поверь, это правда! Все еще наладится, он сильный. Ему просто надо помочь. Ты – единственный близкий человек. Не наноси ему такой удар!
Соня слушала совершенно отстраненно, словно друг мужа обращался не к ней, но продолжала сидеть за столиком.
Это дало Андрею призрачную надежду:
– Да, Игорь сейчас как ребенок, он не ориентируется в жизни, его надо буквально водить за руку. Но так будет не вечно. Он окрепнет! Ему необходима твоя поддержка! Понимаешь? Люди болеют, потом выздоравливают.
Соня резко прервала его:
– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Или эта сказка специально для меня написана, для индивидуального употребления женой?
– Не надо так, Соня!
– Почему же? – она с каким-то злобным отчаянием подозвала официанта и заказала сто грамм водки. – Считаешь, что у инвалида на месте отрезанного может новый мозг вырасти, да? И ваши светила медицины тоже так считают?
– Соня, послушай! Я только сегодня был в госпитале. Они уже говорят о положительной динамике, но нужно время. Ему проводят стимуляцию мозга. Это дает результаты. Завтра…
– Хватит уже! – Соня грубо оборвала Андрея. Залпом выпила принесенную официантом рюмку водки и, почти срываясь на крик, добавила: – Вот пусть те, кто занимается стимуляцией инвалида, и верят в него. Им за это зарплату платят.
– Игорь просто болеет. Ему уже лучше. – Андрей крепко взял ее за руку. – Он никакой не инвалид. Пойми ты!
Соня с силой выдернула руку и вскочила:
– Передай мировым светилам пожелания нобелевских успехов. А для проведения опытов им одного Сгорина хватит. Я не подхожу на роль тупой крольчихи.
Андрей встал следом за ней и, приблизившись, безнадежно спокойным голосом сказал:
– Хотя бы просто пожалей его! Ты ведь женщина и вы любили друг друга…
При этих словах Соня резко повернулась на каблуках и быстро вышла из кафе, не попрощавшись. Больше они не виделись.
Глава 24. Проникающее ранение
Время не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой.
Эрих Мария Ремарк
Сгорин сидел дома и изо всех сил старался не позволять литься слезам, пытаясь думать о чем-то хорошем, которое никак не приходило в голову. Все его существо разрывалось от боли. Он не мог поверить в уход жены. Было жуткое ощущение попадания под снаряд: одну часть оторвало, а другая осталась кровоточить и погибать.
Потеря единственной и любимой явилась для Игоря настоящим ударом, глубоким, едва ли не смертельным. Такое “проникающее ранение” усугубило и без того тяжелое состояние.
За время нахождения Сони в больнице он ни разу не навестил ее.
Внезапно разразившийся острый кризис собственной личности вынудил Игоря отдавать дни и ночи жестокой схватке за сознание, которая высасывала из него все силы и превращала буквально в рухлядь. Он не хотел представать перед женой в настолько жалком виде, понимая, что этим лишь расстроит ее и вызовет раздражение.
К тому же, Ирина Васильевна предпринимала самоотверженные усилия для возведения непреодолимой преграды между ними. И на этом направлении ей удалось добиться успеха.
С тех пор Игорь и Соня уже не виделись. Она избегала встреч и не отвечала на звонки. Игорь еще ждал, что Соня захочет объясниться на прощание и надеялся увидеть ее в последний раз.
Ради того, чтобы выглядеть в этот момент как можно лучше, он просил ускорить лечение, настаивал на увеличении продолжительности процедур, совершал над собой героические усилия.
Но этого так и не произошло.
Потом по просьбе адвоката Сгорин подписал бумаги о разводе и попытался хоть что-то узнать о бывшей жене, но никакой информации так и не получил. Андрей сказал, что Соня с матерью уехали в Хабаровск к отцу, который жил там последние несколько лет, развивая рыбопромышленный бизнес.
Глава 25 . Мозг против сознания
Qui sibi semitam non sapiunt, alteri non monstrant viam (лат.).–
Кто себе тропу не проложит, тот никому не укажет путь
По времени уже было пора прийти медсестре. И действительно, через минуту раздался предупредительный звонок и сразу же послышался звук открывающейся двери.
Игорь медленно повернул голову в сторону прихожей и попытался улыбнуться. Вышло страшновато.
Медсестра на миг замедлила шаг, но тут же спохватилась:
– Добрый вечер! Вы что же, так и сидите с утра в этой позе? Вы обедали? А лекарства принимали, Игорь Владимирович?
– Да, я все сделал, как надо, – ответил он с явным затруднением, непомерно растягивая слова.
– Тогда хорошо. Я сейчас приготовлю вам что-нибудь на ужин, а после еды будем ставить капельницу, – и она ушла на кухню, откуда вернулась через минуту. – Игорь Владимирович, вы же ничего не ели! Все так и стоит, как я оставила утром. Почему?
Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых поблескивала наивность молодости, и не понимала, что Сгорин просто стеснялся сказать ей, что не смог поесть самостоятельно.
– У меня нет аппетита, – почти пропел он.
В этот момент вдруг что-то прояснилось в голове у девушки, и она упорхнула на кухню. Через несколько минут, вернувшись с разогретой пищей, она уселась поближе к Игорю и начала кормить его с ложки, как маленького ребенка. При этом, чтобы сгладить неловкость, она старательно приговаривала:
– Вы ведь не сможете мне отказать, правда? Поймите, пожалуйста, я за вас отвечаю. Поэтому вы должны нормально питаться. Я сама буду кормить вас для надежности… Мы договорились теперь, Игорь Владимирович, да?
Ее голос, похожий на звонкий колокольчик, звучал чисто и беззаботно. Она проделала все необходимые процедуры и в общей сложности провела у него около четырех часов.
Перед уходом она вдруг замешкалась и, стараясь не смотреть Сгорину в глаза, чтобы не смущать его, предложила:
– Игорь Владимирович, давайте я вам помогу гигиенические процедуры сделать?
В ответ Сгорин с обреченным видом еле пошевелил губами:
– Не надо… я сам.
Игорь понимал, что операция ознаменовала собой начало новой жизни, незнакомой и непредсказуемой, которая давалась невероятно тяжело. Стало ясно, что он был совершенно неготов к жестокой схватке со своим «я».
Картина собственного существования категорически отказывалась складываться в строгую последовательность, упорно делясь на «до» операции и «после». В сознании встал мощный барьер, блокирующий любые попытки осмыслить себя как единое целое. Возврат к полноценной жизни, даже если и был возможен, откладывался на неопределенное время.
Два сознания, – «до» и «после», неумолимо расходились по разным направлениям, превращая личность в мираж из пары призрачных теней. Упорный и кропотливый труд Игоря, стремящегося связать разорванные части единого существа, делали его дни и ночи сплошной изматывающей пыткой…
Благодаря чрезвычайному упрямству и беспрерывной работе Сгорину все же удавалось продвигаться вперед, хотя процесс происходил мучительно медленно. К «уходам» и «провалам», набиравшим силу и пытающимся намертво закрепиться в его памяти, присоединились «откаты назад», которые стали для Игоря вестниками поражения.
Именно размывание, а порою уничтожение результатов его неистовой борьбы за самосознание, было наиболее опасным, так как заставляло сомневаться в победе.
Сгорин отдавал себе отчет в том, что начался самый трудный поединок в его жизни, – битва, в которой не будет пленных.
Практически все, кто имел допуск к этой теме, старались ему помочь. Надолго без внимания он не оставался даже дома. Такое отношение давало крепкую поддержку; Игорь иногда шутил по этому поводу, что всем им круто повезло с подшефным.
В многочисленных кабинетах он вынужден был появляться с навязчивостью вечно больного. Всевозможные -граммы, срезы, снимки, капельницы, процедуры, анализы, исследования вносили в его жизнь определенное разнообразие.
За это время он научился терпеливо описывать свое состояние во всех нужных подробностях.
Положительная динамика, конечно, вдохновляла, но главная проблема оставалась нерешенной.
Преграда, не позволяющая Игорю осознать себя целостной личностью, была диагностирована как вторжение извне. Над мозгом офицера потрудились профессионалы, и агрессивное вмешательство в его функции не могло пройти без последствий: сознание продолжало оставаться блокированным.
Усилия, прилагаемые Сгориным для превращения разрозненных эпизодов в собственную память, эксперты описывали как «выходящие за пределы доказанных человеческих возможностей».
Благодаря определенным успехам у Игоря случались и светлые дни, когда амнезия и неадекватность отступали, и он буквально оживал и даже непостижимым образом молодел.
Константин, «ученик Наталии Ивановны», как он с гордостью себя называл, возился с Игорем, как с ребенком. Во время долгих прогулок Костя увлеченно читал целые лекции, находил примеры, давал разные советы. Все это было интересно, а нередко и очень полезно.
Но Сгорин не рассчитывал на бескорыстие новых друзей, понимая, что является предметом научного анализа. И хотя он не особо возражал против такой роли, осознавая всю важность исследований, положение усугублялось нехваткой прорывов.
Именно дефицит серьезных успехов раздражал и подрывал веру в победу.
