Марина Чарова
Как карта ляжет
Булочки
Наталья Менке
«Случайная встреча – самая
неслучайная вещь на свете»
Хулио Кортасар
Я быстро шла по улице, удерживая слезы.
«Врешь, не заплачу, всякое в жизни бывало! Нет, ну какой же гад … хер, хее-ер Пускопеляйт, гнойный прыщ! С переводчиком ему приди! – я вспомнила торжествующий взгляд чиновника и сморгнула набежавшую слезу, – Не заплачу! Так, надо отвлечься и сварить сегодня борщ.»
Мое пустое блуждание по улицам обрело осмысленность, я свернула влево. Борщ – это свекла, а свекла – это русский магазин.
И как это меня угораздило? Болтаюсь тут, всякие херы меня унижают, свеклы – и той не купить.
Меня отвлек звонок телефона. Звонил Херберт, но подходить я не стала – ну его, и правда посреди улицы разрыдаюсь, а объяснить в таком состоянии ничего не смогу.
Я посмотрела на нашу с ним фотографию на золотом песочке – и неожиданно для себя самой улыбнулась.
…Все началось прошлым летом, когда Ирка уговорила меня поехать с ней в Болгарию.
Мне хотелось куда-нибудь в Турцию или Египет, но лучше Болгария, чем ехать одной.
Мы поселились в частном отеле. Отель был средненький. Никаких тебе легкомысленных интерьеров – простая мебель, маленький холодильник. Но чистенький, с удобными кроватями и рядом с морем, а много ли нам надо?
Первые дни мы только валялись на песке и жарились на солнце. Отходили от душного города и бесконечной пахоты прошлого месяца.
А потом наша деятельная натура проявила себя во всей красе – поездка в ботанический сад, поездка на реку Камчия, прогулка на яхте в Белую бухту.
Ох уж эти яхты!
Высокий красавец посмотрел на меня и сказал:
– Привет!
– Привет, – ответила я, обмахиваясь панамой, – жарко сегодня!
Я и не поняла, что он немец, трещала с ним, а он только улыбался и кивал в ответ. Я даже подумала: «Молчун какой!»
И только когда я о чем-то его спросила, развел руками:
– Яя.. Нэ понимаю! – и ослепительно мне улыбнулся.
И тут я пропала.
Знаете, бывает такое – видишь человека в первый раз, а ощущение – будто вы знакомы всю жизнь? Так случилось и со мной, что было более, чем странно – Херберт – немец, я русская.
Мое знание немецкого было на киношном уровне – «Хэнде хох» и «Гитлер капут». Он мог сказать пару слов по-русски. В общем, да здравствует язык Шекспира! Лондон из зе кепитал оф грейт британ.
Три дня мы с ним не расставались, а потом отпуск закончился, и самолет унес нас с Иркой домой.
Я, конечно, всплакнула. Из солнечной сказки у моря вернуться в промокший Питер, вместо прогулок до зари снова пахать…
А Херберт… Да разве курортные романы заканчиваются чемто толковым? Ладно. Падая и вставая, мы растем.
И тут курьер приносит мне на работу букет цветов. Я обалдела в первый момент, но было приятно, что говорить.
Бабы на работе подвергли меня остракизму. Букет ужасный, аляповатый, подарки – дешевка. Повелась на кусок колбасы.
Ну все, кроме Ирки, конечно.
В то, что он классный мужик и порядочный человек, верить никто, понятное дело, не захотел.
Один букет, другой… А потом – билет на самолет Петербург – Франкфурт с открытой датой.
Я и полетела.
Представляете, ноябрь месяц, в Питере небо над самой головой висит, сверху сыплет, под ногами хлюпает, а тут солнце светит и розы цветут.
Сначала он меня по округе повозил, ну там Висбаден, Достоевский, Майнц, Шагал, великая немецкая река Рейн, вина всякие.
А потом и говорит:
– Не хочу, чтобы ты уезжала, давай поженимся.
Пошли мы с ним в ЗАГС. А там бумаааг собрать надо! Вот уж где бюрократы, даже справки об образовании родителей потребовали.
Блин, нам уже за тридцать, какие родители, зачем нам эти справки?
Херберт желваками поиграл, а на следующий день посадил меня в машину и повез в Чехию.
Там мы и расписались.
Ну а потом снова пошли к этим крючкотворам, так я с этим хером, хее-ером Пускопеляйтом познакомилась.
Пришли к нему первый раз, он мимо Херберта смотрит и цедит ему:
– Вы вообще понимаете по-немецки?
– Утром понимал! – Херберт противно так усмехнулся.
Вот этот прыщ на мне и отыгрывается.
Ладно, прорвемся.
…Перед тем, как войти в магазин, смотрю на себя в зеркальце – небось, глаза, как у панды. Подтерла тушь, вхожу в магазин.
Российская попса начала девяностых окончательно выводит меня из ступора. Теперь главное все купить. Так, свекла, морковка, зелень. Конфеты, пряники. Надо про булочки, кстати, не забыть.
Ох уж эти булочки!
Вспоминаю, как мы поехали с Хербертом в Гамбург. Поезд, чинно-блинно все, дремлю.
И тут мне надо в туалет.
Туалет тоже чинный, чистенький, на зеркале тюльпаны нарисованы.
Я захожу, а дверь закрыть не могу. Представляете? Тянула, дергала, только что не станцевала, пока допетрила на кнопку нажать.
Стала джинсы расстегивать – дверь раз – и открылась, стою такая, глазами хлопаю.
Обидно – не передать, как. Взрослая женщина, не могу туалетом воспользоваться!
А на следующее утро Херберт послал меня булочек на завтрак купить, пока он нам омлет готовит.
Прихожу в булочную. Говорю – две булочки, битте. Продавщица разводит руками, по-английски не понимает, ну или не хочет.
Я собираю в кучу все известные мне слова, мучительно вспоминаю, что Херберт называл их «Брётхен», на пальцах пытаюсь объяснить, что мне надо, натыкаюсь только на коровий взгляд.
Тут из подсобки вываливается вторая продавщица, хохочет, оказывается, русская.
Эти булки дурацкие, которые во Франкфурте – Брётхен, в Гамбурге называются Шриппен!
…Так, все я купила? Вроде, да, только булочная осталась. Немцы без булочек никуда.
Хорошо, что Херберту наша еда нравится. У меня от уксусного холодца и колбасного салата изжога делается.
Дошла до дома, все подготовила, овощи покрошила меленько, зажарку сделала.
Кстати, варю здесь борщ на утиных обрезках. Вкуснотища!
Снова Херберт звонит. Ладно, вроде я успокоилась.
– Дорогая? Ты была у хера Пускопеляйта? – по голосу слышу, ржет, подлец!
– Была! Херберт, что такое «цво»?
– Это диалект, то же самое, что и «цвай», – голос сдавленный, ну, точно, ржет!
Я обозлилась. Мало того, что он меня под танк кинул, одну к этому… хеееру отправил, мало того, что я и так днем и ночью немецким занимаюсь – а вы попробуйте сами перед сном Гарри Поттера на немецком посмотреть! Еще какие-то диалекты выплывают, а главное, ему смешно!
– Ну, знаешь! Откуда я должна это знать по-твоему?
Тут открылась входная дверь, раздались шаги на лестнице, и Херберт зашел в кухню.
– Привет, дорогая! – он хотел меня поцеловать в висок, но я возмущенно увернулась, – Ну, не злись! Что именно он сказал?
– Что-то, что надо прийти «Цвоте цвоте»!
– Это значит, второго февраля! – и тут он захохотал.
– А еще он велел мне в следующий раз прийти с переводчиком! – мстительно заявила я и тоже засмеялась.
Что мне какой-то там хер? Я вон как с ноября в немецком наблатыкалась, шриппен знаю. Жаркое это их дурацкое с клецками, Господи прости, из старой булки готовить научилась. Даже этого мерзкого Пускопеляйта поняла … почти, а уж до февраля-то!
Порой часы обманывают нас
Елена Азарова
Май 1919 года стал звёздным часом красноармейца Захара Стельмаха. Конная армия, где он служил, выбила бандитов из Берёзовки.
Небольшое село привольно раскинулось в благодатном южном краю. Белые мазанки с красными черепичными крышами утопали в цветущих садах – яблоневых и вишнёвых. Здесь местные богатеи сколотили шайку и держали сельчан в страхе. Особенно рьяным был главарь – Августин Коломиец.
В суматохе завязавшегося боя скрыться ему удалось без труда. Удирая на телеге, Коломиец сделал остановку у дома мельника Прищепы. Запугал его жену обрезом, схватил их дочь и силой затолкнул в повозку.
За умолкающим шумом стрельбы Захар услышал отчаянные вопли и крики о помощи. Пришпорил Султана и нагнал беглецов. В телеге главарь сжимал милейшее создание – красавицу восемнадцати лет. Невооруженным взглядом было видно, что удерживал он её против воли. Красноармеец ударил Августина саблей по спине. В глазах у того метнулся страх. Понял, что пощады не будет, а жить хотелось. Сдался, проклиная всё на свете.
На площади у сельсовета девчонку подхватил гарный парубок. Оказалось, что бандит умыкнул его невесту. Жители деревни кланялись Захару в пояс, а командование за поимку злодея представило к награде. Это дело парень решил отметить с дружками.
– Хлопцы, айда к Лукерье за перваком, именной маузер обмоем, – позвал служивый закадычных приятелей Андрияна с Гордеем. – Тётка проверенная, самогон у неё самый лучший.
– Это ты, конечно, хорошо придумал, да только ну её к лешему, – возразил Андриян. – К ней на край села надо идти. У Шинкрихи, начальницы продуктового обоза, возьмём. Я, если что, сгоняю. Заодно харчом разживусь за счёт заведения.
Андриян рассмеялся и, хлопнув Захара по плечу, ушёл, напевая:
– Смело мы в бой пойдём
За власть Советов,
И, как один, умрём
В борьбе за это!
– Вот плут, – усмехнулся Гордей. – А то мы не знаем про его большую любовь. О, уже возвращается. Вижу, Шинкариха расщедрилась: трёхлитровую бутыль горилки несёт и свёрток с закусью.
Собрались парни в палисаднике заброшенного дома. Огненная жидкость теплом растекалась по телу, отдаваясь блаженством в каждой клеточке. Соловьи задушевно выдавали свои коленца, цветущий сад наполнял воздух нежным запахом.
После третьего тоста «за любовь», как водится, заговорили о дамах.
– Захар, ну ты вот скажи, почему в холостяках ходишь? – прицепились захмелевшие, оба женатые, мужики. – Парень ты красивый, статный. Девчата от тебя взгляд оторвать не могут. Чуть ли не на шею бросаются с благодарностью, когда сёла и станицы освобождаем.
Захар, утомлённый событиями сегодняшнего дня, попросил друзей не лезть в душу. Да сделал это, видать, грубовато и попал под горячую руку.
– Какую ж кралю тебе нужно? – краснея от гнева, спросил Гордей и полез в драку.
Захару показалось, что земля задрожала, в горах раздалось многоголосое эхо. Последнее, что помнит, – как искры из глаз посыпались и вмиг потухли.
Очнулся парниша от холода на полянке в лесу. «Вроде бы гулеванили в саду», —удивился. Поправил будёновку, распрямил полы шинельки и пошёл искать своих.
Лес не кончался: то ли, правда, такой большой, то ли кто Захара водит. Голова трещала. «Бодяжит Шинкариха самогон, говорил же, у Лукерьи брать», – мысленно продолжил вчерашний спор.
Из озерца напился, сергибус пожевал, покемарил под ёлкой. Опять долго шёл. Неожиданно деревья расступились, показалась дорога.
– Мать честная! – вскрикнул поражённый этим видом. – Глянь-ка, какая ровная, прямая, тёмная.
Захар такой дороги отродясь не видывал. У них в городе мостовая одна, а так всюду пы́линки.
Огляделся. На дороге двух женщин заметил. Старухи, а одеты срамно. Одна в портках, у другой юбка, стыдно сказать, что прикрывает. Волосы не убраны, платки не покрыты. Но красивые. Автомобиль чинят.
Увидели его, испугались. Да он и сам заробел.
– Эй, может, подсобите нам колесо заменить? – позвали его женщины с опаской.
Захар с рождения милосердным был, мать звала спасателем. Выручил тёток из беды.
– Не подскажите, в какой стороне Берёзовка?
Та, что в штанах, пожала плечами и на подругу глянула.
– Не знаем, – ответила вторая. – По пути есть Берёзовая Слободка.
Посмотрела на спутницу и, получив утвердительный кивок, предложила:
– Садитесь, подвезём. В благодарность за колесо.
Высадили парня у поворота на деревню.
Красивая Слободка, ухоженная. Дома крепкие, заборы прочные, розы в садах цветут. У них в Берёзовке только около управы клумба была, да и то на неё гуси зарились.
Рот разинул, красоты эти разглядывая, и не заметил, как чуть на собачку не наступил.
– Откель взялась тут, псинка? – спросил он, глядя, как та стреканула в овраг.
Бедолага зацепилась ошейником за сучок. Захар покачал головой, жалея собачонку, и полез спасать.
– Спасибо… – услышал он дрожащий тонкий голосок и дёрнулся, глядя на собачонку. Уж не она ли это его благодарит?
– Он такой трусливый у меня, – девочка лет двенадцати протянула руки, пёсика своего схватила и была такова.
Успел заметить две косички, светлую рубашку. А вместо юбки опять портки, но короткие. Что за одёжка невиданная?
Свернул за угол, а там двое одного лупашат. Захар заступился за тощего мужичка в очках. Решил, что тот профессор из ремесленного училища. Ошибся. Петька заведовал клубом, а били его по справедливости – взял он у мужиков гармошку старинную и пропил. Драчуны ушли, но пригрозили прибить негодяя.
Огорчался тот недолго. Глаз загорелся на одежду Захара.
– Мужик, где достал раритет? Поди, с реконструкции?
Захар глазами захлопал: вроде Петька по-русски говорит, а он его слабо понимает. На рассказ про то, что Захар из Красной Армии, бьёт беляков и бандитов, Петька хохотал до икоты и приговаривал, что парень – артист.
Повёл в клуб, из гардероба вытащил костюм, рубаху, из кладовки – штиблеты. Почти насильно переодел Захара да ещё отметил, что, мол, костюм – новьё. Покойный дед Семён на выход надевал несколько раз. Загребущими ручками прибрал одежду красноармейца и тут же скрылся.
Захар присел на лавку. Последние события не укладывались в голове. Мысли неслись хороводом. «Где друзья, и как там Султан? Гордей, наверно, покормил, он любит моего коня».
А вот и старая знакомая появилась – девочка с собачкой. Села рядышком, достала какую-то коробочку и давай в неё говорить. Невольно услышал, что скоро гости приедут на свадьбу к деду с бабой Марусей.
– А ты в войнушку играешь? – спросила малая, после того, как сказала в эту коробочку «пока». – Я тебя утром в шинели видела.
– Окстись, какие игры? Война идет. Гражданская. Ты разве не знаешь про это?
Девчушка о ней что-то слышала, но немного. Сказала растерянно, что это очень давно было.
Рассказала ему про Великую Отечественную.
– Что за война? – заинтересовался Захар.
– Страшная война была, тридцать миллионов погибло, – девчушка задумалась. – Мой прадедушка бил фашистов, погиб в Польше. В соседнем селе Верховском военно-исторические реконструкции проходят. Наши с французами, красные с белыми, наши с немцами сражаются. Особенно частыми стали эти игры в этом, 2019, году. Страна к юбилею Победы готовится.
Про год Захар ещё раз переспросил – думал, ослышался.
Мимо пронеслась колонна автомобилей и унесла думы прочь. Одна машина притормозила, девчушка к ней побежала и Захара позвала.
В свадебной суете родные жениха думали, что он со стороны невесты, а те – наоборот.
⠀Красноармеец цепенел от удивления. Харчевня, кафе по их, прозрачная была. Девочка подсказала, что это «стекляшка», здесь праздники отмечают. Столы ломились. Ох, наелся Захар вкусняшек.
Жених с невестой, на его взгляд, немолоды, но выглядят прилично. У женщины чалма, платье в восточном стиле. Он у купцов такие наряды видел. Мужчина в морской форме. Взрослые дети рядом с ними. Женщина, которую Женей называли, кажется, дочь, долго речь толкала, обнимала их и прощения просила. Видать, обидела чем-то.
На танец Захара девушка пригласила. Она из его снов оказалась. Имя, как у паненки с приграничного хутора, Агнешка.
Говорила много, но тоже непонятно. Его вопрос, что такое диссер и как его защищают, вызвал приступ смеха. Отпускать Агнию не хотелось. К ней тянуло, как будто были век знакомы.
В дедовом пиджаке зажарился, снять постеснялся. Петька рубаху дал лежалую, в жёлтых пятнах. Пошёл на воздух.
Там опять старого знакомца колотили. Влез за клубника заступиться, получил в лоб и отключился.
…Холодная вода лилась за шиворот. Гордей матюкался, что полчаса добудиться не может. Захар вскочил, осмотрелся. Вот сад, бутыль пустая, остатки закуски. Вместо шинели пиджак, будёновки нет.
Сидели вчера знатно, но за жизнь повздорили до драки. Друзья извинялись, что его в саду оставили. Сами-то ночевали на сеновале. Поразились спинжаку невиданному, но быстренько у Шинкарихи шинельку раздобыли.
Захар рассказал им о путешествии. Дружки таращили глаза, гоготали, верили и не верили. Посоветовали молчать, чтоб в сумасшедший дом не упекли.
Через два года гражданская война закончилась. Захар поступил в военное училище, женился. Яринка родила ему пять девчонок. Старшую назвал Агнией.
Временами, особенно в мае, он вдруг начинал грустить, видеть непонятные сны, в которых танцевал с незнакомкой. Сердце тонуло в нежности. Но сны быстро забывались, а вот чувство причастности к какой-то тайне не покидало.
Карьера шла в гору. Служил на границе. Его батальон встретил врага 22 июня. Захару повезло: сам выжил и бойцов сохранил.
Наступая на деревню Берёзовая Слободка, испытал дежавю. Почти физически ощутил тонкие пальцы Агнешки на своём запястье, увидел девчонку с пёсиком и услышал её рассказ, про то, что война была страшная, тридцать миллионов погибло.
Видения исчезли, но остались тоска и печальное знание, что долог и труден будет путь к Победе.
Дурацкое зеркало
Ольга Шуравина
Дети спали. Аня закончила дела на кухне, приняла душ и вошла в спальню. Муж Серёга сидел в телефоне. Обычно он на неё реагировал поживее, а тут – ноль реакции.
– Серый, ты живой? – Ткнула его Аня. Сергей оторвался от экрана:
– Ань, что китайцы придумали! Зеркало, отражающее будущее!
– Это как?
– Смотришь в него и видишь себя через год. Или через три – как настроишь. До десяти лет показывает. Давай на «Алиэкспрессе» выпишем!
– Да ну! Не хочу я никакого будущего видеть.
– Давай, Ань! Пять тыщ всего!
– Ну выписывай…
Серёга с энтузиазмом запикал телефоном, а Аня уснула.
Зеркало пришло через месяц.
Придя с работы, Аня увидела в прихожей гору картона. Дети Сашка и Пашка увлечённо лопали пузыри упаковочного полиэтилена. Серега уже приладил зеркало на стену спальни. Аня подошла. Обычное зеркало.
– Надули тебя китайцы, Серый! Подсунули зеркало с крутилкой, и никакого будущего.
– Да подожди ты, – Серега изучал инструкцию. Аня ушла на кухню, и про зеркало забыла.
– Ань, пойдем, я разобрался! Дети! Идите сюда!
Прибежали Сашка с Пашкой:
– Что, пап?
– Будем в зеркало смотреть.
– А чего там смотреть?
– Какими вы будете через год. Вставайте! – Сергей щёлкнул выключателем и встал рядом с мальчишками.
⠀В зеркале отражались мальчишки – вытянувшиеся и почему-то обросшие. А рядом он сам, тоже обросший, бледный с каким-то затравленным взглядом. Сергей обалдело смотрел в зеркало.
⠀– Ух, ты, здорово, – завопили мальчишки. – А через два года что будет? Можно посмотреть?
Сергей переключил рычажок. Сашка и Пашка вытянулись ещё больше и были такими же лохматыми. Рукава рубашек были коротки обоим. Похудели. Сергей перевел глаза на своё отражение. Он выглядел ужасно. Худой, взъерошенный, с потухшим взглядом. Что там случилось через два года?
– Ну что тут у вас? – в спальню вошла Аня.
– Мам, мам, мы тут в будущее смотрим, иди сюда!
Аня подошла к зеркалу и заглянула в него. Она увидела своих лохматых мальчишек и бледного мужа. Но не увидела себя.
– Что за шутки? Я-то где? Эй, Серый, тебе китайцы зеркало точно бракованное подсунули!
И осеклась. На муже лица не было. Аня обернулась к зеркалу. Вот мальчишки. Вот муж. Её по-прежнему не было.
– Это когда? – Голос внезапно охрип.
– Через два года.
– А что там через год?
Сергей щёлкнул рычажком. Через год Аня была. Краше в гроб кладут. Под глазами синяки, исхудавшая, с землистым лицом. Все молчали, даже мальчишки затихли.
– Я заболела и умерла.
– Ань, ты что? Веришь дурацкому китайскому зеркалу.
Но по его лицу Аня поняла, что он тоже верит.
Аня решительно открыла шкаф и сняла с плечиков платье.
– Ты куда?
– К врачу!
⠀
Позади были месяцы обследований и полгода лечения. Сергей привез Аню из больницы домой. Её тощая кудлатая команда прыгала от радости в прихожей:
– Мам, ура!
– Мам, мы картошки пожарили, пойдем есть!
Аня вытерла слёзы:
– Подождите. Пойдем в спальню!
Они встали перед зеркалом.
– Серый, включай!
Сергей щёлкнул рычажок на цифру 1. Аня была.
– Дальше!
Через два года тоже была. Аня выдохнула и принялась разглядывать сыновей. Веселые румяные моськи. Перевела взгляд на мужа. Тоже хорош, ремень на джинсах на последней дырочке. Пора худеть, Серега!
Наконец, посмотрела на себя. На переносице морщинка наклёвывается. Больше никаких изменений.
– Ань, дальше смотрим?
– Нет, Серёж, выключай. Дальше как-нибудь потом, без вас посмотрю…
Аня обернулась к мужу и обняла его. Сашка-Пашка прилепились внизу, обхватили за ноги.
– Спасибо! – Слёзы снова хлынули по щекам.
Серёга бросился неловко вытирать их:
– Да ты что, Ань! За что спасибо-то?
– За дурацкое зеркало!
Собеседница
Александра Диордица
Рута, кряхтя встала с зелёного, оббитого тканью дивана, и шаркая тапочками направилась на кухню. Чайник давно закипел, и теперь обжигал горячим паром дно кухонной полки. Рута покачала головой, глядя на разбухшее дерево. Сделав себе чашку слабенького травяного чая, немолодая женщина вернулась в комнату и села в одно из двух стоящих рядом с диваном кресел. Телефон молчал. Рута вздохнув, покачала головой.
– И не позвонят. Не вздыхай. Дела у них, детки, работа…
Рута обернулась на голос и улыбнулась.
– Знаю, а все ж таки надеюсь.
Она поставила пустую чашку на стол, и снова уставилась на древний, дисковый аппарат.
…Рута и Йозеф познакомились сразу после войны. Она – семнадцатилетняя девчонка, настолько тощая, что казалась прозрачной. Он только вернулся в родную деревню, после победы. Почти сорокалетний мужчина, с орденами на груди и тремя тяжкими ранениями. Они как-то сразу приросли друг к другу, прикипели. И несмотря на разницу в возрасте, через год сыграли свадьбу.
Жизнь была тяжёлая, нищая, но влюблённые не унывали. Работали в колхозе, поднимали хозяйство. А затем и дети пошли, Риточка и Владик. Уж как счастлива была Рута в материнстве, да в семье, словами не передать! Мало таких женщин бывает, чтоб все дела домашние, бытовые, тяжёлые да выматывающие, с такой радостью выполнять. Утром встанут ребятишки, бывало, а мать им уж и калачей напекла, и пирог с бузиной сделала, а ведь солнце только-только над горизонтом объятия раскрыло, ещё и день толком не начался.
Так и жили дети да Йозеф, любовью Рутиной обласканные, обстиранные да наглаженные, вниманием с избытком зацелованные. Да только по всему вышло, что счастье недолгим было. По осени заболел Йозеф. Сельский доктор только руками разводил, не мог распознать, что за хворь с мужиком приключилась. Все на ранения списывал, травки советовал. А только угас муж Руты за два месяца, почернел и высох.
Рута как мужа похоронила, так и сама будто высохла. Сильно по родному человеку убивалась, думала сама с тоски зачахнет, да дети не дали, отвлекли. Сначала Рита, характером совсем повредилась, всё мать винила в смерти папы, мол недоглядела. А затем и Владик с компанией дурной связался, самогон пить научился с ребятами, и это в четырнадцать-то лет!
Рута взяла себя в руки. Все время, что после колхоза оставалось, с детьми проводила, разговоры разговаривала. Объясняла, втолковывала. Баловала, как могла. Одной, да без мужа в те времена остаться, ой как тяжко, а Рута сдюжила. И хозяйство вела, и детей чем могла радовала. То из платья своего единственного, в котором замуж за Йозефа пошла, костюмчик Рите перешьет, на дискотеки с подружками бегать. То корову продаст, чтоб мотоцикл сыну купить. Уж больно просил.
А потом, деревню сносить задумали, и дали семье, за дом пятистенок, да участок с садом, квартиру двухкомнатную, в новом доме. Клетушку почти.
Руте тяжко было в бетонной каморке, после хозяйства своего, – зато дети рады. Город, возможности! По комнате разобрали, а матери на кухне раскладушку поставили. Так и жила. И все старалась по утрам вкусненьким всех побаловать, шила да вязала, заботилась, как и прежде о своих подросших детях. А потом Рита замуж выскочила, и к мужу на другой конец города жить перебралась, и Владик жену будущую встретил на отдыхе, так там у неё и остался. И Рута оказалась совсем одна в своей старой квартирке. Удивительно, какой маленькой, она казалась ей тогда, после деревенского дома, и какой огромной и пустой была теперь, когда дети разъехались.
Сначала Рита и Владик звонили матери, чтоб с внучатами приехала посидеть, «Мы в гости на выходные, посиди со спиногрызами, устали сил нет!». Просили деньжат подкинуть с пенсии. «У тебя ж отложено, мам!» А потом и вовсе перестали. Будто и нет матери. Нет, на дни рождения, конечно, созванивались, да и то, отделывались сухими фразами, и стремились поскорей попрощаться. А Рута потом ещё долго перебирала в памяти фрагменты коротких разговоров. Каким голосом говорили дети, что там на заднем плане в трубке слышно, смех детский, или звон бокалов и шум гостей…
– Ну возьми сама позвони. – сказала Руте женщина в соседнем кресле. Она была такая странная, будто неживая. Бледная и высохшая.
– Мешать буду. – покачала головой Рута. – Чего-то я им не додала… – сокрушается она.
– Или передала. – язвит собеседница. – Эгоистов вырастила. Всё им. Всё для них. Вот и результат. Что хотела, то и получила.
– Да разве ж можно любовью испортить?
– Можно, когда о себе забываешь. Детей ведь не только самой любить надо, ещё и их любви научить нужно.
Рута вздыхала, и вновь, и вновь рассказывала собеседнице свою жизнь. Эти разговоры, словно помогали Руте не чувствовать себя брошенной. Они возвращали её туда, в то время, в которым она была кому-то нужна. А потом Рута заболела. И было ясно, что ей осталось совсем немного.
– Позвони. Чего тянешь? – спрашивала женщина в кресле. – Неужели попрощаться не хочешь?
– А может так и лучше, – рассуждала Рута, с трудом садясь на диване, служившем ей постелью, чтобы попить воды. – Отойду тихо, никому мешать не стану, дверь вот только открыть надо…чтоб не ломали.
Женщина в кресле лишь качала головой, поджимая и без того тонкие губы. Телефонный звонок, прозвучал как колокол, в сонной тишине маленькой квартирки.
– Мам привет! Приезжай к нам, с девчонками посидишь, мы… – Ритин тонкий голосок звучал радостно и взволнованно.
– Прости моя хорошая, – Рута покачала головой, еле держа трубку, дрожащими руками. – Не смогу. Никак не смогу.
Рита и Влад приехали к матери на следующее утро. Сын вылетел первым же рейсом, Рита ждала его приезда, боясь одна ехать к маме.
– Мам, ты как? Скорую надо, врача, почему же ты не позвонила? – Рита плакала, держа женщину за руку.
– Мы тебя вылечим мам! Ты прости! – Влад нахмурил брови, глядя в пол. – Прости что … забыли … что ты одна.
Рута открыла мутные, покрасневшие глаза.
– Детки вы мои любимые, родные. Всё не так. Я не одна. Не одна.
Рита и Влад переглянулись, решая, что мать бредит.
– А …с кем, мам? – осторожно спросила Рита.
– С ней, – Рута кивнула на кресло.
Кресло было абсолютно пустым. Лишь зелёная обивка кое-где поистерлась, превратившись в уродливые серые пятна.
– Они меня не видят. Не старайся. – женщина в кресле в упор посмотрела на Руту, и та слабо подняла брови, не в силах задать вопрос. Тогда женщина усмехнулась. – Рано им ещё. Но думаю встретимся. Всё ведь возвращается…Да только, беседы я с ними вести не буду, как с тобой. К ним другой приду, совсем другой.
Женщина вздохнула.
– Я ж для всех кто? Обуза, страх, непонимание, боль наверно даже… И бегут от меня все, как от огня. Что угодно сделать готовы, лишь бы со мной один на один не остаться. Не выдерживают. Кто с ума сходит, кто пить начинает, подбирая под стать совершенно чужих людей, стараясь заполнить пустоту. Не принимают как есть. А ты вот приняла. Полюбила. Вот я твои дни и скрасила, как могла.
Рута кивнула, закрывая глаза. Сил не было.
Рита громко всхлипнула, выбегая из комнаты, чтобы принести сердечные капли.
Влад сосредоточенно набирал номер, пытаясь дозвонится в скорую. Женщина в кресле встала, и подошла к Руте, положив ей руку на лоб. Рука была холодной, но какой-то успокаивающей. Рута собрала остатки сил, и открыла глаза:
– Разве можно полюбить одиночество? – шёпотом спросила умирающая женщина.
– Можно, да больно сложно. Но ты справилась. – тихо ответила собеседница.
… Рита плакала, отвернувшись к окну кухни. Влад молча курил.
– Это мы виноваты. Мы! Надо было ездить, чаще звонить! И тогда… – Рита покосилась на дверь комнаты, где недавно скончалась мать.
– Что тогда? – зло рявкнул Влад. – Тогда она не померла бы от рака? Да что теперь гадать, кому что надо… она сама могла бы звонить чаще, попросить, если что надо…Мы тут причём! Она сама выбрала одиночество!
Рита промолчала, снова разрыдавшись.
А худая, длинноволосая женщина, ухмыльнулась, стоя у дверного косяка.
– Зато теперь Одиночество знает, кого выбрать следующим… – покачала она головой, и внимательно посмотрела на Влада.
