Марина Чарова
Как карта ляжет
Граница под замком
Людмила Сенькова
«Мы надеемся, что у нас не
будет запоров на границе»
В.С. Черномырдин.
«Вот границы, они для чего? Что бы одни их берегли, а другие нарушали. А иначе как? А иначе – никак! А иначе хаос на земле будет. А вот когда ты границу охранил от нарушителя, будь он неладен, тогда на земле и порядок наступил!» – так думал рядовой срочной службы Иван Жилкин, меря широким кирзовым сапогом вверенную ему приграничную зону, что тянулась на много километров вперед и обозначала свою принадлежность полосатыми длинными столбами.
Раннее утро только просыпалось, легко сбросив себе под ноги пышное одеяло из тумана. Над деревней, до которой было рукой подать, громко проголосил первый петух. По другую сторону границы ему ответил цветастый сосед. Перекликнулись, да примолкли. А с востока, как будто только и ждала этого, скромно улыбнулась розовым цветом тихая зорька. Улыбнулась, да и разлилась по молочному небу в радостном сиянии.
Иван с гордостью оглядел границу. Красота! Везде царил порядок, что комар носа не подточит. Деревья за спиной только честь не отдавали – стояли стройными рядами, кусты – эти выскочки, тоже росли смирно, не высовывались где попало. Травка причесанная, цветочки – спят не колохнутся. И вдруг! Непорядок, товарищ рядовой! Взгляд его споткнулся и закружился кубарем, увидев, как на родную землю с чужеродной территории прыгают на зеленых ходулях диверсанты – усатые глазастые кузнечики!
– От, етить твою мать! Порядок весь порушили, безмозглые твари! А ну-ка геть отсюдова, окоянные! – замахал Жилкин длинными оглоблями рук, спасая границу от незваных гостей.
Кузнечики бестолково трескнули в воздухе погремушками и зелеными брызгами затаились в приграничной траве. Иван оглядел просторы, крякнул от радости и пошел вперед. Охранять дальше!
А на другом конце земли, в родной Ивановой деревне, что безродной сироткой затерялась среди просторов нашей – упади, растопырив руки, и все не обхватишь – Родины, стояла глубокая ночь. Черная, как новоиспеченный афроамериканец, а в простонародье просто негр, посреди которой не светил ни один фонарь. Да и не было в деревне этой сроду-то ни одного фонаря. Так управлялись. Еще и сподручнее: и парочкам целоваться, и ворью мелкому тащить имущество чужое. Сидели в той деревне на лавочке бок к боку – теплее, потому что так – почти жена Ивана, да друг его закадычный, который к службе военной оказался непригоден из-за болезни, на которую сапоги ровно не надевались.
Почти жена Ивана семечки лузгала да смачно так: бросит семя в створки рта, хрясь, тьфу, чав-чав! Сглотнет, и по новой! Хрясь, тьфу, чав-чав! А друг Ивана, закадычный в то время, как тот охранял границы и порядок стерег, пытался нарушить границы девичьей чести его почти жены! Ручонки свои шаловливые так и тянул, так и тянул на неизведанные им пока обширнейшие, а от того и очень привлекательные территории.
Вы чего непотребного-то только не подумайте. Просто парень, по молодости лет, любопытный был, ум у него пытливый присутствовал, вот и хотел знать, все там, так же, как и у других, или что интереснее есть?!
Но почти жена Ивана тоже строго честь свою блюла! Недаром ее Иван-то в подруги жизненные выбрал. Между хрясь, тьфу и чав-чав она локотком нежно так, легонечко повела, и брыкнулся через голову с лавочки закадыка Ивана! Охнул, потер рукой место ушибленное, встал да ушел восвояси, обиженный. А почти жена Ивана ему еще вслед шелухой от семечки плюнула: да-а, тьфу!
Граница, она ведь, братцы, должна крепко охраняться да беречься от любого неприятеля, а иначе не будет в жизни порядка, а будет хаос один! А кому это надо?!
Птенец
Анастасия Сысоева
«Каждое живое существо
нуждается в ласке и любви.
Ведь это всегда чей-нибудь ребёнок»
Евдокия Афанасьевна жила в деревне с пятилетней внучкой. Муж её умер, а дочь работала в городе и по выходным навещала девочку, оставшуюся на попечении бабушки.
Весь июнь стояла пасмурная, дождливая погода. В такие моменты в саду и на огороде было особенно хорошо. В воздухе витала прохлада, и внучка выходила полюбоваться тем, как работает бабушка – статная, высокая, ещё красивая женщина. Девочка любила наблюдать за ней и в доме. Осторожно выглядывала из-за печки и украдкой смотрела, как та ходит по комнате, с тревогой вглядываясь через окно в потемневшее небо.
– Надюшка? Где ты, внученька? Опять спряталась от бабушки? Я пойду птиц загоню. А ты гляди у меня, на улицу не вздумай пойти. Ишь, какие тучи ветер нагнал, того и гляди дождь нагрянет, – бабушка выходила в сени и, надевая галоши, шла во двор.
Каждую субботу Надя маячила возле двери, ожидая маму. Ходила полдня из угла в угол быстрыми, неровными шагами, а потом бежала в другой конец комнаты. Там, в серванте, среди хрустальной посуды стояла фотография. На ней она сидела в обнимку с мамой, красивой молодой женщиной. Обе в белых платьицах и белых панамках. Бабушка, видя её опять у серванта, каждый раз охала и крестилась. А потом они обе садились у окна и пели песни. Вернее, Евдокия пела, а Надя как могла подпевала.
Татьяна, дочь Евдокии, приезжала обычно к вечеру. Ночевала одну ночь и наутро, в воскресенье, уже уезжала.
– И куда тебя всё несёт? С дочерью толком побыть не хочешь, – беззлобно ворчала ей вслед Евдокия. – Эх, Таня-Танечка, ведь она твоя семья! Помру я, и кроме Нади у тебя никого не останется.
– Мам, ну зачем ты мне опять всё это говоришь? Мы же уже всё сто раз обсудили! Обустроюсь в городе, жильё нормальное будет, работа человеческая, а не как сейчас, ночная, тогда и заберу её.
Чтобы не слышать, о чём говорит мама, Надя обычно подходила к старому, обшарпанному телевизору и торопливо включала его. Крутила рукоятку, нажимала на кнопки, чтобы сбить изображение, и когда на экране показывалась рябь, слышалось громкое шипение. Девочка стояла возле телевизора, зажав уши, пока не хлопала входная дверь.
После отъезда матери Надя замыкалась и два дня молча ходила по комнатам, беспокойно теребя крестик на шее. Бабушка вздыхала, глядя, как внучка мается, но ничего поделать не могла.
Чтобы хоть как-то развеселить внучку, Евдокия выводила её во двор и занимала хозяйством. Давала пшено, просила мыть поддоны для воды, и Надя с радостью кормила и поила бабушкин птичник.
Особенно ей нравились жёлтые пушистые цыплята, маленькие и беспомощные, они бегали за мамой наседкой и пищали наперебой.
– Пы мэ ы, – пыталась повторить Надя и весело смеялась.
Рано утром девочка убегала из дома, чтобы посмотреть на их мирную, уютную жизнь. Тихо, на цыпочках, подходила к окну, медленно открывала створки и через заднее окно, чтобы не будить Евдокию, выбиралась во двор. Слышался скрип ставен, и чуткая бабушка просыпалась.
– Кто здесь? – Евдокия бросала взгляд на внучку. – А, это ты, шалунья. И опять через окно. Что ж с тобой делать-то? – девочка улыбалась, но ничего не говорила в ответ.
Однажды, когда Надя была во дворе, приехала мама. Не в субботу, а в обычный будний день. Приехала не одна, с новым мужем.
– Ма, ты в хате? Или во дворе? – входная дверь распахнулась, и в комнату вошла Татьяна, а следом за ней – мужчина средних лет, одетый в спортивный костюм на молнии.
– Здесь я, – услышав дочь, Евдокия выглянула из сеней и обеспокоенно посмотрела на гостя. – А мы тебя в субботу только ждали.
– На тебя не угодишь! Знакомься, это Дима, мой муж. Я теперь у него в магазине заведующей работаю, – Дмитрий бесцеремонно прошёл к столу, накручивая на пальце брелок от автомобиля. Взял стул, поставил в центр комнаты и уселся на него.
– Ну вот и хорошо, вот и славно, – бабушка начала суетиться, собирая на стол угощенье. – Заберёте Надюшку и будете жить одной дружной семьей. Авось и речь у неё пойдёт на поправку. А то, не ровен час, скоро в школу идти, а она как телёнок – всё «мы» да «гы».
– Вот об этом мы и приехали с тобой поговорить, мам. Нам сейчас ребёнок ни к чему, понимаешь? И потом, может, у нас с Димой свои, нормальные дети будут, а Надей… ей же заниматься надо. У меня должность вон какая ответственная, документы на мне, печать… Кстати, где она у тебя? Мы ей тут вот подарок привезли. Я Диме сказала, что не надо её баловать, в деревне живности и так навалом, но он меня уговорил, – Таня открыла переноску, которую всё это время держала в руках, и выпустила на пол лохматую серую кошку. Та, обнюхав незнакомое помещение, стремглав выбежала из дома на улицу.
Евдокия хотела что-то сказать, но потом, посмотрев на дочку, покачала головой, не решившись говорить при постороннем человеке. Всё это время девочка была во дворе и, замерев возле открытого окна, смотрела на происходящее в комнате. Чувствуя нарастающую тревогу, она видела, как мама нахмурилась, как заплакала бабушка, как здоровый бородатый мужчина подошёл к маме и положил руку ей на плечо. Мама начала что-то громко говорить, но Надя её совсем не слышала: в ушах шипело, как будто всё происходящее она видела по телевизору.
Девочка побежала в дом, чтобы настроить изображение и обнять маму. Но, увидев выбежавшую навстречу серую кошку, в растерянности остановилась и с опасением посмотрела на входную дверь, не решаясь войти.
Услышав во дворе птичий гомон, девочка побежала к сараю. Там, среди пушистых пищащих комочков, она заметила серую кошку. Лохматое животное сердито урчало и цепко держало лапами одного из цыплят. В зубах виднелась свесившаяся набок головка и жёлтый клювик. Надя с криками бросилась на кошку, пытаясь вырвать птенца из её зубов. Выплюнув добычу, кошка тотчас же убежала.
Прижимая к себе маленькое бездыханное тельце, Надя вбежала в дом и положила цыплёнка на кровать к бабушке. Та сидела у окна и не отрываясь смотрела на портрет мужа, висевший на стене.
– Мэ ваа на уу, – девочка взволнованно пыталась объяснить бабушке, что произошло во дворе.
– А, Надя… внученька, что случилось? – бабушка пыталась разобрать речь Нади. Та махала руками, а потом подбежала к своей кровати, на которой были разбросаны игрушки, и пыталась там что-то найти. Не найдя нужного, девочка залезла под кровать так, что торчали одни сандалии.
Через секунду Надя торопливо вылезла из-под кровати, держа в руке резиновую грушу из детской аптечки. Засунув узкий конец в клюв птенца, девочка сжимала грушу, пытаясь вдохнуть в него воздух, но цыплёнок не подавал признаков жизни. Бросив грушу, Надя кинулась к столу. Отщипнув хлебный мякиш, она стала совать скатанный в руках комочек в бледный мизерный клювик. У девочки это плохо получалось, и она отчаянно стала звать бабушку.
– Ба а у а…. Ба а у а! – Надя гладила цыплёнка руками и горько плакала.
Сзади подошла бабушка, села рядом и обняла внучку.
– Я здесь, моя хорошая. Здесь, моя милая. Я твоя бабушка. А ты моя золотая девочка. Только моя, – Евдокия посадила девочку на колени и, покачивая её, начала петь колыбельную. Постепенно Надя успокоилась и крепче прижалась к бабушке.
Уснувшую девочку, Евдокия на руках перенесла на кровать. Потом достала носовой платок, завернула в него цыплёнка и вынесла во двор.
Туфли на вырост
Екатерина Чернышова
«Родительские мечты не всегда
ведут детей в рай»
В некотором царстве, в тридевятом государстве жили-были Король и Королева. И была у них маленькая дочка – Королевна. В девочке-прелестнице с лёгкими, как прозрачный летний воздух локонами, звонким и чистым, как соловьиные трели, голоском родители души не чаяли. Называли её ласково Королёк, нежно любили, лелеяли и холили.
Не подумайте плохого, девочка вовсе не была избалованной капризулей. Помогала родителям по королевскому хозяйству по мере своих скромных сил, прилежно изучала королевские науки, обожала животных и свой маленький садик с редкими цветами.
Однажды Королева-мама так устала от управления королевским хозяйством, что попросила у Короля выходной.
– Конечно, моя дорогая! – немедленно согласился Король. – Непременно нужно отдыхать. Сходи куда-нибудь, развейся.
Королева тут же позвонила своим подружкам, и они все вместе отправились по магазинам. Да-да, в некоторых царствах, тридевятых государствах бывают телефоны и магазины, а у королев – подружки, в любой момент готовые к приключениям.
В конце концов дамы совсем утомились и решили передохнуть. Отправили пажей с покупками в карету, припаркованную рядом с торговой площадью. А сами, весёлые и довольные, отправились в кофейню подкрепиться пирожными и взбодриться чаем.
Сквозь большие окна кофейни хорошо просматривалась улица, толпы гуляк и магазинчики напротив. Прихлёбывая ароматный чай, Королева заметила в одной из витрин прекрасные туфельки. Их изящная форма, необычный сияющий цвет так и притягивали взгляд. Она твёрдо решила – туфли непременно нужно купить!
Сказано – сделано. Чай выпит, пирожные съедены. Королева и подружки стайкой вились вокруг чудесных туфель.
– Как нет других размеров? – расстраивалась Королева.
Для неё самой туфли были маловаты, а для дочери слишком велики.
– У нас есть только одна пара, – чопорно отвечала продавщица, сильно почтенного возраста женщина в скромном платье в пол и забавной шляпе.
– Что же делать? – Королева никак не могла смириться с невозможностью купить очаровавшие её туфельки.
– Возьми дочке на вырост, – предложила одна из подружек.
– Прекрасная идея! – обрадовалась Королева.
Невзрачная для такой красоты коробка ехала домой в руках Королевы, а все остальные покупки под сиденьями кареты.
Семья встречала уставшую, но довольную Королеву в главном дворцовом зале. Король украдкой вздохнул и поудобнее расположился в кресле, приготовившись оценивать обновки. Юная Королевна крутилась вокруг пакетов, сложенных в центре зала на ковре, заглядывая то в один, то в другой.
Но Королеве не терпелось похвалиться своей главной добычей.
– Королёк, милая, подойди ко мне. Смотри, какую красоту я тебе купила, – счастливая мама протянула дочке открытую коробку с сияющими туфельками.
Королевна заглянула в коробку.
– Но, мамочка, они же слишком велики для меня, – расстроилась девочка. – Давай лучше посмотрим другие покупки.
– Тебе совсем не нравится, доченька? Время пролетит быстро, не заметишь, как дорастёшь до этих туфель. Представь, какая ты будешь в них красотка, – уговаривала мама.
– Мамочка, не хочу я надевать большие туфли, – заартачилась вдруг Королевна, – и вообще они мне не нравятся! Не буду их носить! Совсем!
Слёзы омрачили ясные глазки Королевны, и она убежала в свою комнату.
– Давай спрячем пока эти злосчастные туфли подальше, – предложил Король. Он очень не любил, когда плачут женщины, даже если это маленькие девочки.
Нехотя Королева согласилась и пошла мириться с дочкой.
Маленькая Королевна уже успокоилась, однако полного примирения между царственными особами так и не случилось. И вообще с той поры многое пошло наперекосяк.
Королевна по-прежнему росла, окружённая любовью и лаской, но характер её стал портиться. Постепенно она забросила свой цветочный садик. По мере своих растущих сил отлынивала от помощи по королевскому хозяйству. На занятиях королевскими науками не слушала и дразнила учителей. Сбегала с друзьями гонять оленей в королевских угодьях или привязывать погремушки к кошачьим хвостам.
Родители, конечно, очень печалились по этому поводу.
Папа хмурил брови и старался быть строгим:
– Дочь моя, так нельзя! Будущие королевы так себя не ведут.
Мама пыталась увлечь дочку девичьими забавами:
– Милая, не хочешь примерить новые наряды? А прекрасные туфельки? Посмотри, ты уже совсем скоро дорастёшь до них!
Но всё было напрасно. Королевна только ещё больше сердилась, когда её отвлекали от беготни по лесам. А от прекрасных туфелек и вовсе шарахалась, как от огня.
– Наверное, это переходный возраст, – вздыхала Королева, не в силах совладать с дочерью.
– Надеюсь, она перерастёт этот юношеский максимализм, – вторил Король, с грустью взирая на то, во что превращалась милая прелестница со звонким голоском.
Долго ли, коротко ли, в перипетиях взросления буйного подростка незаметно приблизилось время Королевского Бала по случаю шестнадцатилетия Королевны. Для тридевятого государства и его соседей это было грандиозное событие.
Как водится, подготовка к балу началась задолго до него самого. Шились наряды, придумывались причёски, разрабатывалась программа праздника, составлялся список гостей и меню праздничного стола.
Подготовительные хлопоты не обошли стороной и королевскую семью. Особое внимание Королева уделяла, конечно, нарядам, и в первую очередь для дебютантки Бала – Королевны. Но вот беда! Сама виновница торжества яростно бунтовала против навязываемых ей платьев, украшений и всего того, что так идеально, по мнению Королевы, подходило к прекрасным туфелькам.
– Королёк, миленькая моя, посмотри, как чудесно подходит вот это платье к туфелькам! И как здорово, что именно теперь они тебе в самую пору!
– Но мама, – в отчаянии ломала руки юная Королевна, – они мне совсем не нравятся! Я лучше не пойду на Бал, чем надену эти туфли!
Мама была непреклонна – туфли должны быть выгуляны, Королевна должна блистать на Балу и точка.
– Значит, так! Или ты идёшь на Бал в этих туфлях, или не идёшь вовсе! Выдадим тебя замуж за свинопаса и отправим в дальние владения без всяких праздников.
– Лучше замуж за свинопаса, чем эти дурацкие туфли, – закричала Королевна и сбежала от матери.
Но не так-то безобиден оказался юношеский максимализм…
Главный зал королевского дворца сияет праздничными декорациями. Столы нарядно сервированы и ломятся от деликатесов. Все гости в сборе. Остался последний, но самый важный штрих – выход юной Королевны.
Король и Королева, волнуясь, подали сигнал балмейстеру.
– Ваши Величества! Дорогие гости! – торжественно и громко начал распорядитель бала, – её Высочество, Королевна!
В широко распахнутые двери главного зала резкой походкой вошла виновница торжества.
Гости охнули в едином порыве, жалобно дзынькнула скрипка, хрипнула труба и весь зал захлебнулся тишиной.
Юная Королевна в чёрном бесформенном платье из мешковины, с всклокоченными волосами, жутким макияжем под старую ведьму в полном безмолвии простучала каблучками чудесных, прекрасных, сияющих туфелек в центр зала.
– Ты довольна, мама?!
– Но… Что… Как… – пролепетал Король, еле успев подхватить падающую Королеву.
– А вот так! – Королевна в диком танце понеслась по залу, срывая скатерти, цепляя гостей, расталкивая музыкантов.
И только искорки туфель вспыхивали то тут, то там в чудовищном вихре.
Король вдруг очнулся от наваждения, спихнул Королеву фрейлинам. Отбросив в сторону всё королевское величие, побежал за дочерью, догнал её и схватил в крепкие отцовские объятия.
Прошептал на ушко дочери:
– Тише, милая, тише… – Закричал в зал: – Снимайте с неё туфли! Скорее!
Стоявший поблизости соседский принц тут же стянул туфли с ножек Королевны.
– В огонь их! – крикнул Король.
Принц забросил туфли в горящий камин, который по счастливой случайности оказался рядом. Королевна ахнула и повисла на руках Короля…
Очнулась Королевна в своей постели. Рядом сидели печальные родители.
– Мамочка, папочка! – слабым, но нежным голосом воскликнула Королевна, – Что случилось? Что со мной?
– Всё хорошо, милая, всё хорошо! – родители переглянулись и обняли дочку.
А бал провели в другое время. И Королевна блистала на нём в прекрасном наряде, который придумала сама.
Булимия
Мария Линева
«Смотреть и слышать – мало.
Нужно увидеть и услышать, чтобы понять.
Вовремя.»
– Лилиан, просыпайся! Ты в школу опаздываешь!
Крик мамы начинает каждое моё утро. Она с рассвета на ногах и уже, вероятно, напекла кучу круассанов и булочек, за которыми скоро выстроиться очередь. Моя мама Мадлен хозяйка небольшой пекарни и крохотного кафе при ней. С рассвета до глубокой ночи она месит, печёт, глазирует, варит что-то сладкое, пахнущее корицей и ванилью, шоколадом и ягодами.
Наша квартира находится над лавкой и все мы, все наши вещи, даже старые камни стен пропитались приторным запахом кондитерского счастья. И меня тошнит от этого запаха.
– Лили! Ты встала?
– Да, мам! Я встала!
Бреду в ванную, чтобы наскоро принять душ и собраться. Мне 15. Я худая, бледная, с копной каштановых, похожих на моток старой проволоки, волос. Я замкнутая. Мой единственный друг Жан, говорит, что я слишком всматриваюсь вглубь себя.
С Жаном мы познакомились 3 года назад в художественной школе и с тех пор дружим. Никакой романтики, мы просто друзья. Жан рисует потрясающие пейзажи, а я предпочитаю комиксы, так уж вышло.
– Лилиан! Ты опаздываешь!
– Нет, мам. Я успеваю!
Мама порхает по пекарне, как трудолюбивая пчёлка. Дела идут лучше с каждым днём, поэтому месяц назад она отважилась нанять на работу продавца и официанта. Так в нашей жизни появились двойняшки Анни и Пол. Им по 18, они рыжие, веснушчатые и кудрявые. Мама уверена, что они похожи на яблоки с корицей, запечённые в слоёном тесте. Те самые, что подаются с шариком ванильного мороженого.
Мама всех сравнивает с десертами или выпечкой. Например, Жан – слойка с пеканом и сиропом, тётя Полли – ягодный тарт со взбитыми сливками, соседка Софи – корзиночка с фруктовым мармеладом. А кто я? Просто Лилиан. Ведь я ненавижу мучное и сладкое. Уже 3 года отказываюсь даже пробовать все, что печёт мама, с тех пор, как ушел папа, и мы переехали. С тех пор, как пошла в новую школу.
Сбегаю по лестнице, киваю Анни и Полу, хватаю со стойки свой латте с обезжиренным молоком и пакетик с ланчем: вареная индейка, салат, галеты, морковь. Целую маму в щеку и убегаю, но мама окликает меня у дверей:
– Возьми пакет для Жана. Я собрала ему его любимые булочки.
Хмурюсь. Иногда мне кажется, что Жан дружит не со мной, а с выпечкой. Ему повезло. Он худой и жилистый от природы, может есть буквально всё и не поправиться ни на грамм, не то что я. Иногда мне кажется, что толстею просто от того, что живу над кондитерской. Но булочки беру.
Сегодня мы снова прогуливаем школу, чтобы пойти в центральный парк и рисовать. Жан обожает пленэры, говорит, что так его пейзажи получаются по-настоящему живыми. Ему, конечно, виднее. Для меня все его картины живые настолько, что я чувствую запах цветов, слышу птиц и шум людских голосов, когда смотрю на его картины.
Мои комиксы это другое. Мрачные, в стиле нуар, чёрно-белые с красными и желтыми акцентами. Отражение моей души и моего мира. Грустно, серого, одинокого.
Жан уже ждёт меня. Его долговязая фигура маячит на углу парка ярким пятном: джинсовка с нашивками, оранжевые штаны с карманами, синие кеды, цветастая шапка на обесцвеченных до желтизны волосах. И огромный мольберт. Жан заметил меня и машет, подпрыгивая на месте. Мы самая непохожая пара из всех: Жан – яркая экзотическая птица, излучающая позитив, а я – черная ворона.
– Снова заблудилась в своём готичном зазеркалье? – смеётся Жан и целует в щёку, стискивая меня в объятиях. – Идём скорее, я заждался тебя.
– У меня есть оправдание, – улыбаюсь я, поднимая пакет с выпечкой. Масло от свежих булочек оставило жирные пятна на коричневой бумаге. Аромат берлинского крема, теплого теста, ореховой начинки забирается в ноздри, заставляя желудок болезненно сжаться.
– Ты снова не ела? – хмурится Жан. – Лил, ты должна нормально питаться. Я понимаю все эти девичьи заморочки про стройность, но то, что делаешь с собой ты – это уже болезнь.
– Жан, я знаю твою теорию. У меня негативная реакция на развод родителей, плюс новая школа, где меня не приняли, заморочки из-за веса, отказ от еды, булимия, анорексия, смерть. Бу!
– Да, примерно так, Лили. Может все-таки стоит пообщаться с моей мамой? Она психолог и знает, что делать в таких случаях.
– У меня. Всё. Отлично. – зло говорю я, делая ударение на каждом слове. Жан поднимает руки в знак капитуляции.
Мы рисуем уже около 5 часов. Термос с кофе, который прихватил Жан, опустел, пакет с булочками тоже. Я пью только воду, совсем не хочется есть. Пока друг рисовал осенний пейзаж с прудом и мазками красных листьев на воде, я нарисовала новую главу моих комиксов.
Это история о девочке, которая живёт со своим папой в сумрачном городе, полном чудовищ. Её папа сражается с чудовищами и злой ведьмой, спасая и сохраняя яркие краски, чтобы потом, после победы, раскрасить сумрачный город заново.
– Эта девочка похожа на тебя, – говорит Жан и потягивается. – Я голоден, пойдём поедим, а? Я уже закончил.
– У меня есть ланч, – показываю я коробочку.
– А почему ты не ешь?
– Не хочу…
Жан смотрит неодобрительно и закатывает глаза. Потом протягивает ко мне руки. Я встаю, и мир плывёт перед глазами.
– Лилиан! – слышу удаляющийся голос Жана.
Темнота.
***
Меня будит навязчивый писк какого-то прибора. Глазам больно от света, взгляд плохо фокусируется, но я вижу яркую фигуру неподалеку.
– Жан, – мой голос едва слышен даже мне.
– Лили! Наконец-то.
– Что случилось?
– Ты упала в обморок. У тебя сильное истощение и ты была без сознания 2 дня. А ещё здесь твой папа.
– Папа? Но он не приезжал уже 2 года!
– Я его позову.
Папа входит в палату, пряча взгляд. В его руках мой блокнот с набросками комикса.
– Папа?
– Лилиан, как ты нас напугала!
– Я рада, что ты приехал, папа. Я так давно тебя не видела.
– Лили, принцесса, я виноват. Очень виноват, что не приезжал. Я просто не мог. Галерея, выставки, контракт с академией. Понимаешь…
– Понимаю, пап. Тебе просто было не до меня.
Отец опускает лицо в ладони и зарывается пальцами в волосы. Я вижу седину в его каштановых волосах.
– Твои комиксы удивительны, знаешь? Ты невероятно талантлива.
– Ну, ведь я же твоя дочь.
Бледная улыбка.
– Нам всем: тебе, мне и маме, придется пройти курс терапии. На этом настаивают врачи и я с ними согласен.
– Ну, пап.
– Никаких "ну", – папа очень бледен, его глаза блестят. – Почему, Лили? Почему ты перестала есть?
– Пап, я не хотела ничего такого. Так вышло. Наверное, просто увлеклась с диетой.
– Это тоже диета? – он показывает мне мой блокнот.
– Просто комиксы. Фантазии.
– Это отражение твоей внутренней боли. Боли, в которой виноват только я.
Папа обнимает меня крепко-крепко. Я так сильно скучала без папы.
