Ольга Пустошинская
Вторая смена в лагере «Звёздочка»
– Бог её покарал! – злорадно говорили во второй девичьей палате. – Побыла на нашем месте, пусть теперь знает!
– Мы хотя бы в трусах были…
– А куда её купальник делся? – в один голос спросили близнецы.
– Водой смыло.
– Лифчик расстегнуться мог, а плавки-то как?
– Может, он в воде растворился? А что, я слышала о таких, – убеждённо сказала Наташка, – заходит тётенька в воду, плавает себе, плавает… Выходит, а купальника-то нет!
– Нет, Людка в нём и раньше купалась, – возразила Оля.
Так и не придумали ничего правдоподобного. На следующий день Людка собрала вещи и, ни с кем не прощаясь, вернулась в город на машине, привозившей в лагерь продукты.
6
На одеяле были разложены карамельки «Барбарис», квадратики ирисок и шоколадные батончики, которые Любка не очень жаловала. Девочки сосали конфеты, а в фантики заворачивали круглые камешки, найденные в песке на пляже.
– Свет, хватит?
Светка взвесила бутафорские конфеты в ладони:
– Хватит. Вечером разложим под кроватью, а ровно в полночь надо трижды сказать: гномик-гномик, приходи!
– А потом что?
– Гномик придёт, увидит конфеты и захочет их съесть, а когда обнаружит там камешки, то рассердится и будет громко материться.
Хлопнула дверь, и в палату ворвалась Наташа:
– Людка уехала!
– Куда уехала? – спросила Марина с перекошенным от леденца лицом.
– В город, на продуктовой машине. Насовсем. Она и вещи все забрала.
– Ура! А я-то думаю: почему её за завтраком не было? Хоть бы не вернулась!
– А что, может вернуться? – испугались сёстры.
– Ну не знаю… У нас в отряде одна вожатая осталась на сорок человек, где ещё взять? – пожала плечом Оля.
– А что вы тут делаете? – заинтересовалась Наташка.
– Конфеты для гномика-матерщинника.
– А-а-а, в прошлом году мы тоже с девчонками вызывали, только не получилось…
Любка нашарила в тумбочке свой песенник, посмотрелась в маленькое зеркальце и с безразличным видом бросила:
– Пойду погуляю…
Гулять отправилась в сторону третьего отряда: вдруг случайно Алика увидит? Она попила холодной воды из фонтанчика и, оглянувшись по сторонам, сорвала с клумбы ромашку, принялась обрывать лепесток за лепестком, шепча: «Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт… Любит, не любит, плюнет… поцелует! Ух ты…»
Третий отряд в беседке полным составом пел под баян песню про картошку-тошку. И Алик там тоже был. Одетый, как всегда, в пионерскую форму, с чуть косо сидящей пилоткой на голове, он не сидел со всеми на скамейке, а стоял, опершись локтями о крашеные перила.
Вожатые из третьего отряда с соседней скамейке приглядывали за своими пионерами, что-то записывая в тетрадь. Любка, сделав независимое лицо, опустилась на лавку неподалёку и принялась листать песенник, будто ничего интереснее в жизни не было.
– Слушай, что за мальчик с нашими там стоит? – услышала она.
– В пилотке? Не знаю… Из другого отряда к кому-то приходит, я его часто вижу.
– Да пусть ходит, никому не мешает. Хороший мальчик – это видно.
Любка насторожилась. А ведь Алик сказал, что из третьего отряда, как такое может быть?
– Привет.
Она испуганно ойкнула и подняла глаза.
– Напугал? – Алик плюхнулся на скамейку рядом с Любкой.
– Нет…
В душе снова вспорхнули разноцветные бабочки – приятно всё-таки, когда мальчик сам подходит и сам заговаривает.
– Ты был вчера на дне Нептуна? – Она просто так спросила, видела же прекрасно, что был. – Людка-то, Людка!
– Ага. Надо было её проучить.
– А кто её проучил? – живо заинтересовалась Люба. – Ей купальник заменили, да?
Ну точно, как же они с девчонками сразу не догадались!
– Не знаю. Мне очень захотелось, чтобы она на всю жизнь запомнила, что издеваться над тем, кто не может ответить, – гадко. И вообще, конечно, нельзя, но над слабыми особенно.
– Сегодня кино будет. «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещён», – вспомнила Любка. – Ты пойдёшь?
– Пойду. Я подожду тебя возле корпуса.
Подождёт возле корпуса… это же свидание! Мальчик назначил ей свидание!
– Хочешь мой песенник посмотреть?
– Давай… только ты сама листай, я не могу.
– Почему? – удивилась Любка.
– Руки грязные.
Дойдя до загнутого уголка с надписью: «Нельзя!!!», она чуть помедлила, покосилась на его загорелое лицо и спросила:
– Развернуть?
– Зачем, не надо. Я понимаю, что у человека могут быть секреты.
Они просидели до самого обеда, пока из громкоговорителя не послышались звуки горна, призывающие в столовую.
– Обед… – Любка нехотя поднялась со скамейки. – Ну почему в столовку обязательно строем ходить?
– Как – зачем? Дисциплина должна быть, а сейчас – особенно. Вдруг завтра война? – рассудительно сказал Алик.
– Какая война, с американцами?
– С Германией. Хоть у нас пакт о ненападении, но я не верю этому Гитлеру.
– Шутишь! – засмеялась Любка. – Пока, вечером увидимся!
***
Они решили не ждать ночи и вызвать гномика-матерщинника в тихий час. Ему что важно? Чтобы было тихо. А темнота и не нужна совсем. Шторы на всякий случай закроют. Раскидали по полу «конфеты», трижды хором сказали нужные слова и затаились на койках.
– Чтобы ни звука, – шёпотом предупредила Света.
Любка лежала, вперив взгляд в пол, даже глаза устали и заслезились. Усыпляюще трещали за окном кузнечики, она прикрыла глаза и задремала…
Разбудил её топот ножек. Лёгкие, частые, торопливые шажки могли принадлежать кому-то маленькому, например, ребёнку.
– Всё зовут и зовут, а чего зовут?.. – послышался ворчливый голосок. – Шалопаи малолетние, драть их некому!
С Любки вмиг слетели остатки дремоты, она протёрла глаза и увидела маленького, не выше пятидесяти сантиметров, бородатого человечка в зелёной курточке, штанишках и берете на курчавой голове.
– Взять бы хворостину, да и отшлёпать по заднице… Чего тут накидали? – он поднял бутафорский леденец, лизнул и бросил на пол. – Негодяи, хулиганы, оболтусы! – пришёл в ярость гномик и затопал ножками. Маленькое личико покраснело, щёчки задёргались.
«Не может быть… мне это снится», – подумала Люба. Обвела взглядом комнату: девочки спали. Сони-засони!
Гномик перестал сыпать ругательствами, принюхался и, как собака, пошёл по запаху к Маринкиной тумбочке, где со вчерашнего дня лежали привезённые родителями гостинцы: пирожные-колечки, коржики, конфеты и маленькие шоколадки. Из-за пазухи он достал мешочек с завязками, деловито сгрёб в него половину запасов, бормоча что-то себе под нос, направился к двери и пропал, как сквозь дощатый пол провалился.
Вот это да! А девчонки всё проспали, ничего не видели, будет что рассказать им после тихого часа! Люба уютно прижалась щекой к подушке и незаметно для себя уснула.
– Люба, Люба! Вставай, уже подъём. – Оля слегка трясла подругу за плечо.
– Подъём? – Она приподнялась на постели, лениво потянулась и зевнула. И вдруг вспомнила: – Я же гномика видела, пока вы спали! Он такой маленький, в куртке, штанах и беретке. Ругался-ругался, потом из Маринкиной тумбочки вытащил коржики и конфеты, свой мешочек полностью набил.
Девочки переглянулись, а потом расхохотались.
– Люб, мы не спали, а вот ты заснула сразу. Мы ждали-ждали, но гномик так и не пришёл… Ночью надо вызывать.
– Да? – недоверчиво протянула Любка. – Мне всё приснилось, что ли?
– Ага! Пойдём на полдник строиться, Вера у нас одна осталась, мы с девчонками решили её не подводить.
7
Тепло одевшись и набив карманы сухарями, пионеры потянулись на эстраду, где киномеханик готовил к показу «Добро пожаловать…»
– Люб, ты чего не идёшь? – окликнули девочки Любку, возившуюся со шнурками.
– Я сейчас… вы идите. – На самом деле она тянула время, завязывала и развязывала шнурки на кедах третий раз.
Алик появился, когда территория возле корпуса опустела, и смолкли ребячьи голоса. Всё в той же пионерской форме, сандалиях и пилотке. Любке подумалось: «Может, чистой одежды нет?»
– Ну что, пойдём? – улыбнулся он, показав белые зубы.
– У тебя есть куртка?
– Куртка? – Алик растерялся, этот простой вопрос, казалось, поставил его в тупик. – Я не помню… Кажется, куртка была, но… сейчас её нет.
– Ладно, потом найдёшь, надевай мою, – предложила Люба и скинула с себя штормовку, – да не бойся, я же в свитере, меня не закусают.
Она набросила Алику на плечи куртку и с удивлением увидела, как та, соскользнув, упала к ногам, обутым в сандалии.
– В рукава надень.
Медленно-медленно штормовка стекла с плеч Алика, непостижимым образом крепкие загорелые руки освободились от рукавов, и куртка снова упала на деревянный пол.
Круглыми глазами Люба смотрела, как тело Алика стало зыбким и прозрачным, как он пытался поднять куртку, а руки хватали только воздух… И тогда она завизжала, закрывая от ужаса лицо руками.
– Мальчик! Мокрый мальчик!
Не разбирая дороги, Любка бросилась бежать. Куда? Да куда угодно, лишь бы к людям, лишь бы не оставаться наедине с жутким призраком. Ноги сами привели её на эстраду, где на вкопанных в землю деревянных скамейках, толкаясь и смеясь, рассаживались пионеры.
– И мне дай! – услышала она Олькин голос.
Так и есть, вот она. Взяла у кого-то крем от комаров и старательно размазывала его по лицу. Любка опустилась рядом и, дрожа от пережитого страха, щекотно зашептала в самое ухо:
– Я сейчас видела мокрого мальчика…
Оля округлила глаза.
– Правда? Пойдём в беседку, расскажешь!
– А кино?
– Да я его уже два раза видела.
Они пригнувшись побежали к кустам, миновали игровую площадку c качелями и каруселью для малышей и заскочили в беседку, коих в лагере было несметное количество.
– Люб, что, он страшный? – отдышавшись, спросила Оля.
– Нет, не страшный, наоборот… Но я всё равно испугалась. Слушай…
Тонко ныли под ухом комары, но девочки не обращали на них внимания. Любка шёпотом рассказывала всё, что знала про Алика, начиная с того родительского дня, время от времени оглядываясь по сторонам: а вдруг мальчик будет её искать?
– Я не понимаю. Ты говоришь, что он был обычным, а потом вдруг стал прозрачным.
– Да, раньше был как все. Загорелый такой, ловкий, форма пионерская с галстуком. Ничего необычного. Хотя… вот сегодня он как-то странно сказал: «А если завтра война с Германией? У нас пакт о ненападении, но я не верю этому Гитлеру». Гитлер-то умер давно…
– Знаешь, он, наверно, не понимает, что тридцать лет прошло. – Оля достала из кармана сухарь и вкусно захрустела им. – Тьфу, крем в рот попал… Если бы понимал, то удивился бы, что всё время в лагере, что не взрослеет. Может, для него и не было этих лет, а прошло всего мгновенье.
