Ольга Пустошинская
Вторая смена в лагере «Звёздочка»
– У него галстук не завязан узелком, а скреплён специальным зажимом, – с набитым ртом сказала Люба, закусив половину бабушкиного курника.
– Таким серебристым, с костром в центре? Были такие раньше, но давно… Помнится, в тридцать седьмом, когда народ везде врагов искал, был скандал с этими замочками. Клав, ты помнишь? Ты ведь моложе.
– Помню… да, были такие пряжки на галстуках, я в то время вожатой у пионеров была. – Бабушка отложила ложку и прищурила глаза, вспоминая те события. – И ни с того ни с сего стали ребятки в галстуках фашистские свастики выискивать, в зажимах буквы какие-то виделись, профили врагов народа. Все понимали, что это глупости, но пионеры массово отказывались носить галстуки. НКВД подключилось, провели расследование. Нашли тех, кто распространил эти дурацкие слухи.
– Алик тоже об этом рассказывал… А зачем они распространяли?
– Да кто знает… А потом война началась, и пряжки для галстуков делать перестали: металл нужен для снарядов. Удивительно, откуда мальчик это знает? Ведь он твоего возраста?
–Немного старше, он сказал, что из третьего отряда, – вспомнила Любка.
– Молодец, так хорошо знает историю, – похвалила бабушка, – из библиотек не вылезает, наверно.
Они засиделись на берегу до самой темноты. Когда Любка ушла искупнуться напоследок, бабушка проговорила, на всякий случай понижая голос:
– Вон как обрадовалась… Лизавета будто с ума сошла со своим Мишкой, что хорошего в нём – ума не приложу… Хахаля на море повезла, а девчонку в лагерь на два месяца.
Дед молчал, раскуривая вонючую папиросу.
– Был бы ещё человек как человек… а это что? Одно недоразумение, – снова начала бабушка, – ни денег от него, ни помощи, ни отцовской заботы – ничего.
– Ну ладно, чего из пустого в порожнее переливать. Взрослая, сама разберётся…
5
В корпус Любка вернулась почти к отбою.
В тот вечер в лагере показывали «Армия «Трясогузки» снова в бою». Перед фильмом вожатые принесли целый поднос румяных сухарей из столовки, казавшихся пионерам вкуснее кексов и коржиков, предупредили о тёплой одежде, максимально закрывающей тело, чтобы защититься от комаров. Кино показывали на открытой эстраде, и комары слетались, казалось, со всей области. Как будто им кто-то донёс, что сегодня в девять вечера будет чем поживиться.
Палата была закрыта на большой висячий замок. Любка приплясывала перед запертой дверью, прижимая к груди одной рукой пакет с курниками и любимым овсяным печеньем, а другой шлёпала по ногам, лицу, шее – стали одолевать комары. Совсем некстати ей вспомнился мокрый мальчик, и от страха стали чуть дрожать коленки.
– Ты чего тут стоишь?
Любка обернулась и с облегчением увидела на ступенях веранды Алика. Он был всё в той же пионерской форме с галстуком, на голове чуть набекрень, по моде, сидела пилотка.
– Палата закрыта, все кино смотрят, – ответила она, чувствуя облегчение, вдвоём всё-таки не так страшно.
– А ты почему не идёшь?
– Не хочу, я этот фильм уже видела. Да и комары сожрут.
– А меня комары почему-то не кусают, – улыбнулся Алик. – Давай я попробую открыть замок, у меня где-то ключик был, вдруг подойдёт…
Он двумя пружинистыми скачками очутился возле двери, ловкий и по-беличьи проворный. Любка с интересом следила, как Алик нашарил в кармане рубашки ключик, вставил в замочную скважину и дважды повернул. Дужка замка отвалилась.
– Ну вот, заходи.
Любка вошла в тёмную палату, щёлкнула выключателем.
– Знаешь, Алик, ты лучше закрой меня с той стороны, а то Людка увидит, станет допытываться откуда ключ, да как вошла… А девочки не скажут.
Он подумал секунду и кивнул:
– Хорошо, закрою. А что, ваша Людка злая?
– Как мегера. Ну, пока! Закрывай!
Она услышала, как снаружи заскрежетал замок и зашуршал поворачивающийся ключ, потом всё стихло. Любка хихикнула, предвкушая, как вскочит в темноте с кровати, как завизжат девчонки, а потом будут тормошить и расспрашивать: «Ну Люб, ну скажи-и-и… как ты вошла?» А она сделает загадочное лицо и скажет, что просочилась сквозь стену… Или нет. Лучше скажет, что с мокрым мальчиком вдвоём прошла через закрытую дверь.
Любка запихнула пакет с курниками в тумбочку, неторопливо переоделась в пижаму и легла в постель, погасив свет. Зубы не почистила, ну да ладно…
Всё так и произошло, как представлялось: девчонки, галдя, ввалились в палату, Любка, нацепив на голову простыню, размахивая руками, завыла, потому что уважающие себя приведения всегда воют и гремят цепями. Эффект превзошёл все мыслимые ожидания. Девочки завизжали так, что у Любки заложило уши, и бросились к выходу, расталкивая друг друга, столпились в дверях… Хорошо, что её не выдали, наплели про летучую мышь, пробравшуюся в комнату.
– Люб, ну как ты вошла? В окно? – приставали девчонки.
– Пропавший мальчик Саша помог, – загадочно улыбалась Любка.
– Да у вожатых ключ взяла, наверно.
– Нет, я же правду говорю, вот Фома неверующие… Фомы.
– Не хочешь – не говори…
Девчонки намотали галстуки на трубки, переоделись в пижамы и сорочки и легли в постели. Над лагерем повисла сонная тишина.
***
Был обычный день, совсем не примечательный. Подъём, зарядка, завтрак, линейка и далее по распорядку. После обеда пионеры нехотя, едва волоча ноги, разошлись по палатам на тихий час. Спать совершенно не хотелось.
Они потихоньку рассказывали анекдоты и смешные истории, негромко, потому что Людка с утра была в дурном настроении. И о причине её плохого настроения догадывались и девочки и мальчики.
Вожатый из второго отряда, красивый, как Аполлон, если у Аполлона бывают такие стоящие нимбом рыжеватые волосы, долго разговаривал с Ирочкой, вожатой из седьмого. Разговаривал, представьте себе, и имел наглость улыбаться, постукивая сорванной веточкой тополя по брюкам. Улыбался так, как улыбался раньше только Людке.
Оскорблённая до глубины души вожатая метала грозные взгляды и покрикивала на своих подопечных, но настоящего взрыва пока не было, но он обязательно должен быть, как по всем приметам видно надвигающуюся грозу. Вот слышны отдалённые раскаты грома, чёрные тучи заволокли небо… Миг – и громадная молния на полнеба, и ветер, и дождь, и град размером с орех!
Девочки тихонько перешёптывались и смеялись в кулачок, как вдруг в палату ворвалась разъярённая Людка.
– Хихикаете?! Всему отряду спать не даёте?! Не хочется спать – столбом стоять будете, марш на веранду!
Испуганные девочки не двинулись с мест, переглянулись со страхом. Как – на веранду? Они ведь раздеты: на тихий час никто не надевал пижамы и сорочки, спали в одних трусиках.
Они не посмели ослушаться и потянулись за одеждой, но Людка не позволила одеться, вытащила девочек из постелей и вытолкала раздетых и босых на веранду. Относительно повезло только Оле, которая по давней привычке всегда спала в майке на тонких бретельках.
– Так и будете стоять до конца тихого часа, – зло сказала вожатая, уселась на скамейку и взялась читать какую-то газету.
Они стояли, прикрывая руками едва наметившиеся грудки, растерянные и униженные. Послышалось шмыганье носом, потом всхлипы и тихий плач.
– Раньше надо было плакать, – отрезала Людка, – недорого стоят все ваши слёзы.
Из мальчишеской первой палаты высунулся взлохмаченный Димка Савушкин, повертел головой, удивлённо разглядывая шеренгу девчонок.
– А можно в туалет?
Людка кивнула. Савушкин протопал мимо, ухмыляясь и гремя пряжками расстёгнутых сандалий. Вернувшись в палату, он как пить дать рассказал мальчишкам, чем ещё объяснить, что они, хихикая, один за другим потянулись в туалет, без стеснения разглядывая рыдающих девчонок. И вожатая всех отпускала!
Любка кожей почувствовала чей-то взгляд, подняла голову и встретилась глазами с Аликом. Он стоял напротив их веранды, серьёзно и без улыбки смотрел то на девочек, то на Людмилу, потом резко повернулся и скрылся за углом корпуса.
Спасительные звуки горна зазвучали из репродуктора – спасибо, миленький, не забыл! – и девочки вернулись в палату, не смея поднять глаз от пола. В комнате уж они дали волю чувствам, повалившись на койки и рыдая всласть.
– Девочки, на полдник! – приоткрыла дверь Вера и удивлённо расширила глаза. – Что случилось?
Никто не ответил, только рыдания ещё громче. Всё же вожатой удалось ласково разговорить девочек, ей со слезами поведали о позоре, о Людке, о мальчишках, нарочно шатающимся в туалет.
– Ну-ну, не обращайте на них внимания, мальчишки, они всегда такие… Меня к начальнику лагеря вызывали, я бы не допустила… А на полдник сегодня вкусные булочки и какао, собирайтесь, а? Нет? Ладно, мы вам в палату полдник принесём.
***
На следующий день отмечали праздник Нептуна, к которому готовились целую неделю. Речным царём был солидный начальник лагеря, девушки-вожатые нарядились русалками, чьи костюмы состояли из купальников, опутанных речной травой, и цветочных венков. Пионеры изображали чёртиков, золотых рыбок, лягушек, черепах, с визгом и криками обливали друг друга водой из небольших вёдер.
Любка всё высматривала среди ребят, измазанных зелёнкой и грязью, Алика и наконец увидела его в той же пионерской форме и пилотке.
Нептун со своими дочками-русалками восседал на плоту, грозно шевеля бровями и стуча трезубцем.
– А где моя младшая дочь, красавица Жемчужинка? – рокочущим голосом спросил царь и грозным взглядом обвёл собравшихся.
– Здесь я, батюшка. – Людка в купальнике, обвешанная травой, появилась из зарослей камыша.
По сценарию она должна была пройти три метра до плота и грациозно забраться на него. Вожатый Виталик, ещё более прекрасный в рыбацкой сети и плавках, подал Людмиле руку и помог подняться на мокрые от набегающих волн доски. Глаза его становились всё шире и шире, челюсть отвисла…
Вожатая, как Венера, рождающаяся из пены, была абсолютно голой, если не считать венка из цветов на голове. Пионеры пялились на её большие груди, резко выделяющиеся на загорелом теле, и белые ягодицы. Что тут началось! Охи, ахи, стоны, визг и смех заполнили берег…
Любка обернулась и увидела Алика со странно спокойным, без эмоций, лицом. Он кивнул ей, отвернулся и пошёл прочь пружинистым шагом, не оставляя на песке следов.
Людка вскрикнула и спрыгнула с плота, пряча в воде наготу, но было слишком поздно. Весь лагерь, включая поваров и сторожей, видел её позор, потом только и разговоров было в палатах и столовке, что об эффектном Людкином выступлении.
