Ольга Пустошинская
Вторая смена в лагере «Звёздочка»
Дежурные набегались в тот день до седьмого пота и боли в ногах, Любка всякий раз с надеждой поглядывала на девочку в пионерской форме, но она выкрикивала не её фамилию. Ведь знала, что никто не приедет, а всё равно надеялась… А вдруг?
Нет, правда… А вдруг что-то такое случилось, и они вернулись в город? Например, заболел ветрянкой или поносом дядя Миша (Любке его почему-то было совсем не жалко), или маму на работу срочно вызвали… И вот она здесь, в лагере, обнимает и целует Любу, а потом они идут к речке на пикник…
Обедали в полупустой столовой. Непривычно тихие вожатые о чём-то негромко разговаривали за своим отдельным столом, Любка без аппетита ела рассольник и плов, не притрагиваясь к хлебу.
– Хочешь компот? Бери, здесь много, – предложила Оля, кивая на столы, уставленные полными стаканами. – Я уже три выпила.
Люба покачала головой.
– Не переживай, и к тебе приедут.
– Не приедут, они на море.
– На море? – округлила глаза Оля. – А тебя с собой не взяли? Или ты им неродная?
– Почему – «неродная»? Маме – родная, – обиделась Люба. – К ведь тебе тоже не приехали.
– А ко мне некому приезжать.
– Как это? – вскинула глаза Любка.
– Я детдомовская.
Детдомовская? А как же те забавные истории про младшую сестрёнку, про собаку Найду, про родителей в заграничной командировке?
– Я всё сочинила, – призналась Оля. – И про родителей, и про сестрёнку, и про командировки. Собака только настоящая, у сторожа живёт… Не хотелось говорить про детский дом, никто не знает, кроме вожатых… ну и тебя ещё.
– Я никому не скажу, – пообещала Любка, – хоть руки выкручивай.
– Наших в «Лесные сказки» отправили, а мне места не хватило. Когда все сообща, то легче отбиваться…
Люба смотрела на подругу другими глазами, будто впервые увидела. Рослая, как Диана-охотница, с белокурой длинной косой и серыми глазами, улыбчивая девочка не была похожа на несчастную сиротку. Очень хотелось спросить про родителей, но было как-то неловко. Потом спросит, при удобном случае.
Злыдни-вожатые потребовали неукоснительного соблюдения лагерного распорядка для оставшихся пионеров и погнали их, стонущих и жалующихся на судьбу, на тихий час. Нехотя девочки поплелись в туалет типа сортир под буквой жо, затем в палату, в которой остались вдвоём.
Оля взяла с тумбочки у Наташи книгу «Человек-невидимка», библиотечная же, общая, а Наташке пока не нужна.
– Оль, а твоя мама… она жива? – осторожно спросила Любка.
– Думаю, что жива.
– Как это – думаешь? Ты ничего не знаешь о ней?
– Не знаю. Я – отказница, от меня отказались в роддоме.
Любка помолчала, переваривая информацию.
– А вдруг мама тебя захочет разыскать и взять домой? Бывает же…
– Через одиннадцать лет? – усмехнулась Оля. – Такое только в книжках случается, в сказках каких-нибудь… где подкидыш обязательно оказывается маленьким принцем или принцессой, и находят его родители-короли. Глупости это. – Она отвернулась и стала листать книгу. – Вырасту, у меня будет своя семья, будут и дети – мальчик и девочка. И собака. А мать мне не нужна. Я не пропаду, не надо меня жалеть.
Стало тихо, только шелестели переворачиваемые страницы, и слышались редкие всхлипывания со стороны Олиной койки.
4
Любка, кажется задремала, убаюканная воркованием голубей на крыше корпуса.
Откуда он взялся, этот мальчик? Она не слышала, как стукнула дверь, как скрипнули половицы, прошли по полу лёгкие ноги в сандалиях. Открыла глаза и увидела симпатичного загорелого мальчугана в пионерской форме, с красным галстуком, с настоящей пилоткой со звёздочкой, чуть косо сидящей на тёмных волосах.
– Что? Ко мне приехали? – Радость накрыла горячей волной, вспорхнула в груди разноцветными бабочками.
– Нет.
– А что ты тогда здесь делаешь? – разочарованно спросила Любка.
– Так просто… скучно одному, поговорить с кем-нибудь хочется, – присел он на соседнюю койку. Голос у мальчика был очень приятным и глаза красивые, тёмные и выразительные.
– Ты, кажется, не из нашего отряда, – сказала она, усаживаясь в постели и радуясь, что не сняла футболку.
– Я из третьего.
– А-а-а…
Любка с интересом и без смущения разглядывала мальчика.
– А это что? – указала она на серебристую пряжку, скреплявшую концы его пионерского галстука.
– Это фибула. Посмотри, если хочешь, – мальчик стянул застёжку и показал Любе.
Маленькая латунная фибула с тремя язычками костра, серпом и молотом, и девизом – «Всегда готов!»
– Я таких никогда не видела…
– Сейчас их почти никто не носит, – объяснил мальчик. – Посмотри, пять поленьев символизируют пять континентов, где вспыхнет революция. Три язычка пламени – символ Третьего интернационала, костёр – это мировая революция, серп и молот означают преданность пионеров делу рабочих и крестьян.
– Интересно…
– Когда меня принимали в пионеры, у нас все носили такие зажимы, а потом кто-то пустил слух, что они вредительские.
– Почему? – изумилась Любка.
– Да дураки. Говорили, что серп и молот повернуты вверх ногами и как будто брошены в огонь. Поленья тоже похожи на фашистский знак… Видишь?
– Не очень похоже.
– Если вот так повернуть, – он чуть повернул пряжку, – то можно увидеть в пламени букву «З».
Мальчик сказал это, понизив голос, и внимательно глядя Любке в глаза.
– И что? – тоже шёпотом спросила она.
– Как – «что»? Это же Зиновьев, враг народа! А если перевернуть, то просматривается буква «Т» – Троцкий. Если прищуриться и долго смотреть, то можно увидеть его профиль.
Любка щурилась и таращила глаза, но ничей профиль не увидела, о чём честно сказала.
– И правильно, нет там никакого Троцкого, – засмеялся мальчик, – это всё вредители придумали – потом выяснили. А я всегда знал, что ничего плохого в галстуке и фибуле нет, не снимал их и не сниму.
– Молодец, – искренне сказала Любка и, спохватившись, что так и не познакомилась с мальчиком, спросила:
– Тебя как зовут?
– Алик.
– А я Люба.
Какой хороший мальчик этот Алик! В Любкином песеннике, в самом его начале, были зарифмованные строчки: «На М – моя фамилия, на Л – меня зовут, на З – моя подруга, на … – мой лучший друг».
Место для лучшего друга пока оставалось вакантным. Не складывались у неё отношения с мальчиками, некого записать в лучшие друзья. Неужели дурака Муравьёва, подкладывающего ей в парту всякую дрянь? В последний раз это был спичечный коробок с живыми тараканами. Фу, гадость! Или Синицына, пишущего свою фамилию с двумя ошибками? И Любка в своём воображении уже занесла букву «А» на пустующее место.
Оля спала, «Человек-невидимка» мерно поднимался и опускался на её животе. Расскажешь ей потом, что весь тихий час болтала с мальчиком – так ещё и не поверит.
– А ко мне сегодня не приехали, – вдруг вспомнила Люба, и горечь снова разлилась в груди, она её ощущала физически. – Мама и отчим на море отдыхают.
– На море? Я очень люблю море, мы в Севастополе сначала жили, пока сюда не переехали, – ответил Алик, протягивая концы галстука через фибулу. – К тебе приедут сегодня, не переживай так.
– Как? Откуда ты знаешь?
Он задумался:
– Просто знаю, и всё, сама увидишь…
Захрипел громкоговоритель, потом из него полились звонкие звуки горна на побудку: «Тара-ра-ра! Тара-ра-рара-ра!»
Алик поднялся с койки:
– Побегу в свой отряд. Ещё увидимся, Люба.
Он тихо выскользнул за порог, даже половица не скрипнула, и дверь не стукнула. Шевельнулась на своей постели Оля, приподнялась, открыла сонные глаза:
– Что, подъём уже?
Любка открыла рот, чтобы ответить, как вдруг в палату, со стуком распахнув дверь, влетела девочка-дежурная:
– Мартынова! К тебе приехали!
Расправленной пружинкой Люба вскочила с койки, одной рукой потянулась за юбкой, второй схватила расчёску, несколькими взмахами прошлась по волосам. Впрыгнула в сандалии и пулей вылетела из палаты.
Не чуя ног бежала она мимо корпусов, возле третьего отряда увидела одинокого Алика на скамейке, тот улыбнулся и махнул рукой. Вот и аллея с белыми скульптурами, центральные ворота, возле которых стояли дежурные.
Любка металась взглядом по автобусам, по чужим лицам, а родного маминого лица не видела.
– Любушка! Не узнала? – услышала она знакомый голос.
– Бабуля!
Бабушка с мотоциклетным шлемом в руках. И дед рядом! Объятия, поцелуи и даже слёзы…
– Как же ты выросла, загорела, красавица наша…
– Это мама просила меня навестить? – улыбалась во весь рот Любка.
– Да что мама… мы и сами хотели… – поправила бабушка крашеные волосы, примятые шлемом. – Разве мы не понимаем? Сели на мотоцикл и поехали. Что, возле речки посидим?
Они с Любкой уселись в коляску, дед – за руль, мотоцикл затарахтел, выпустив вонючее облако газа, и сорвался с места.
– У меня здесь любимое местечко есть, – громко сказал он, – там людей не бывает!
Мотор заглушал слова, но Любка догадалась и кивнула шарообразной головой в шлеме. Мотоцикл петлял по накатанной автомобилями дороге, протарахтел мимо «Лесных сказок» и «Ласточки», углубился в лес и выехал на пустой песчаный берег, заросший камышом.
– Вот здесь и отдохнём, – сказал дед и заглушил мотор.
Он деловито достал удочки, нацепил на крючки хлеб в качестве наживки и поставил их на рогатины.
– Готовьте котелок, сейчас уха будет!
– Да ты не поймал ещё ничего, – всплеснула руками бабушка.
– Клавочка, давно пора запомнить: мне на рыбу с детства везёт. Хоть пустой крючок закину – хоть какую ни на есть рыбёшку вытащу. А всё потому, что мальчонкой я русалке любимого сома вернул, когда он попался в жерлицы.
– Это как в сказке «По щучьему веленью», – засмеялась Любка. – Но русалок не бывает.
– Сейчас, может, и не бывает, – согласился дед, – а раньше – были. Клюёт, вот видишь!
Серебром сверкнула в воздухе рыбка, и он снял с крючка окуня, а потом ещё и ещё…
***
Какая вкусная получилась уха! А свежий воздух и купание только добавили всем аппетита. Бабушка расспрашивала дружит ли внучка с кем-нибудь, хорошо ли кормят, не холодно ли в палатах.
– Кормят хорошо, не холодно… – ответила Любка, и поразмыслив, добавила:
– Я с одним мальчиком сегодня познакомилась…
– С мальчиком? Как его зовут?
– Алик.
– Алик – это Александр? – Бабушка очистила яйцо и разрезала пополам ножом. – Возьми яичко…
– Н-не знаю…
– Не обязательно Александр, – заметил дед. – У нас на работе был татарин Аликбер, а коротко Аликом звали.
