Ольга Фидченко
Деятельность светской и духовной власти по укреплению армии и флота России второй половины XIX – начала ХХ в. Монография
Это постановление съезда имело огромное значение для последующей работы военного духовенства. Отныне у него имелся обстоятельный, разработанный в подробностях, концентрированный Всероссийским съездом военного духовенства план работы священника на войне. Это, во-первых. Во-вторых, тут же на съезде с этим планом ознакомились, продумали и усвоили его все участники съезда, почти in corpore прямо со съезда отравились на театр военных действий на должности главных священников фронта, штабных – армий, дивизионных благочинных и т. п. и ознакомили с этим планом прочих, не бывших на съезде, священников.
Съезд кончился 15 июля (в этот день все члены съезда представлялись Государю Императору в Петергофском дворце), война началась 20 июля.
Далее Г. И. Шавельский изложил суть выполняемых им функций во время Первой мировой войны: «Мне оставалось следить за выполнением священниками выработанного съездом плана, расширять и углублять его по мере выяснения на войне новых духовных нужд, запросов и условий. Средствами для достижения той и другой цели служили:
а) мои поездки по фронту;
б) мои совещания с благочинными, штабными священниками и армейскими проповедниками;
в) периодические фронтовые съезды духовенства;
г) мои циркуляры, составившие “инструкцию военному и морскому духовенству”» [35, л. 13].
Протопресвитер оставил нам описание того, как он понимал и осуществлял свое служение в качестве верховного духовного лица вооруженных сил страны и какое встречал отношение к своей деятельности со стороны представителей дома Романовых и на фронте. «Я почти каждый месяц выезжал на фронт, проводя там от 7 до 10 дней. Верховные главнокомандующие: Государь Император и Великий Князь Николай Николаевич разно относились к моим поездкам по фронту. В. кн. Николай Николаевич (Младший. – О. Ф.) как будто неохотно отпускал меня из Ставки, а отпуская, всегда напоминал: “Вы не лезьте, куда не надо; помните, что Вы нужны для дела”. Государь, напротив, поощрял мои поездки. Когда он возвращался из Царского Села в Ставку, его первый вопрос ко мне всегда был: “В мое отсутствие не ездили на фронт?” Когда ему три раза донесли командующие армиями, что во время обхода позиций и окопов я подвергся сильному неприятельскому обстрелу, он был очень доволен. Разное отношение к моим поездкам государя и в. кн. зависело не от их отношения ко мне, а от особенностей их взглядов, их психики. В. кн. думал, что мое дело – управлять духовенством из центра и не лезть туда, где опасность; государь считал, что я должен непосредственно влиять и на войска, и на духовенство. В. кн. был против жертв, которых можно избежать, государь любил опасность, как и проявление мужества при опасности [35, л. 13 об. – 14].
Когда я выезжал при Ставке, оба они всегда поручали мне передавать привет войскам от их имени. В. кн. всегда говорил: “Приветствуйте от меня войска. Где найдете нужным, можете благодарить от моего имени”. Государь приказывал мне: “Передайте мой привет войскам”. А один раз, кажется в октябре 1915 г., сказал: “Передайте им, что я всегда с ними, что всегда переживаю из невзгоды и страдания и всегда молюсь за них”. Передаваемые мною приветствия Верховных производили огромное впечатление на воинские части» [35, л. 14],– подчеркивал протопресвитер.
В своих поездках по фронту он преследовал двоякую цель:
а) общение с войсками;
б) общение с духовенством фронта.
Весь день он обыкновенно отдавал объезду воинских частей. Бывали случаи (на Западном фронте, где части стояли густо, а пути сообщения были очень удобны), что в течение дня удавалось объехать 9-10 полков. В каждом полку Г. И. Шавельский чаще совершал краткое богослужение, реже ограничивался пением молитвы. И везде проповедовал. Затем обходил землянки, позиции и окопы. Иногда дело не обходилось без «неприятностей». «В декабре 1914 г. в Восточной Пруссии лишь только я начал молебствие для двух полков 8-й Сибирской стрелковой дивизии и артиллерийской бригады, как неприятель начал обстреливать нас. Пролетевшие над нашими головами снаряды своим воем заглушили сильный, в то время немного дрожавший голос моего протодиакона Власова. Однако, не спеша, мы благополучно закончили службу.
8 августа 1916 г., когда я совершал молебен у дер. Треусты-бабы (около Монастержиско в Галиции), в окопах 2-й Финляндской стрелковой дивизии, неприятель буквально засыпал нас снарядами, командир 2-го Финляндского стрелкового полка, полковник В. В. Попов, обратился ко мне: “Какие глупые! Так безрассудно тратить добро. Продавши эти снаряды, экой иконостас можно было бы соорудить”. Сильно постреляли в нас, когда я обходил окопы в г. Иллуисте и пр. и пр.» [35, л. 14 об.].
Опыт, полученный о. Георгием во время служения на театре военных действий Русско-японской войны, очень пригодился ему во время протопресвитерства. Об этом красноречиво говорит следующая запись в архиве: «Кроме морального значения, какое имели для войск мои обходы позиций и окопов, мои беседы, мои странствования по фронту давали мне возможность и знакомиться с духовенством, и проверять его работу. При обходе позиций кроме военных начальников меня обязательно сопровождал священник. Мне не стоило труда сразу же определить: знает ли он свою паству и знает ли паства его; знает ли он расположение рот, посещает ли окопы, беседует ли с солдатами, имеет ли влияние на них, правильно ли понимает свои обязанности и пр.
По окончании дневного объезда, чаще всего вечером, не раньше, как с 7 часов вечера, у меня в вагоне или в особом помещении, а иногда где-либо на опушке леса, на лужайке собирались священники посещенных мною воинских частей, госпиталей и у нас в течение 2–4 часов продолжалась братская беседа. Я знакомил их со своими взглядами на пастырскую работу в военное время, указывал замеченные мною недостатки в их работе; они обращались ко мне со своими сомнениями, недоумениями, нуждами, печалями; иногда возражали мне на мои замечания, иногда поправляли меня. Одним словом, я учил их, а они – меня, – получалась обоюдная польза. Я проверял и расширял свой опыт, чтобы потом делиться с другими» [35, л. 15–15 об.].
Военные объезды Г. И. Шавельского не ограничивались только посещением полков и общением с духовенством. Последний протопресвитер никогда не подходил к своему делу лишь с формальной стороны, всегда стремясь выявить и ликвидировать многие недостатки и лишения, которые были неизбежными спутниками солдат и матросов, живших на фронтах в полевых условиях военного времени.
«После воинских частей я посещал госпитали и лазареты, иногда передовые перевязочные пункты. Тут я обращал особенное внимание на то: ежедневно ли обходят священники палаты; часто ли совершают богослужение; ведут ли записи адресов родственников больных, чтобы в случае смерти того или другого больного извещать их; должным ли образом хоронят умерших и заботятся ли о приличном состоянии могил; имеются ли в госпитале библиотеки и пр.
Палаты остро заразных больных мною прежде всего посещались. Начальство обыкновенно избегало их. Мой же организм совершенно невосприимчив к таким заболеваниям, поэтому посещение таких палат и общение с больными, находившимися там, ничем не угрожало мне. За время Великой и затем Гражданской войны я посетил сотни заразных госпиталей, сидел на постелях сыпнотифозных больных, прощаясь, целовался со многими, нередко приносил насекомых, и, однако, зараза ни разу не пристала ко мне» [35, л. 16]. Справедливости ради нужно заметить, что протопресвитер во время Первой мировой войны все-таки заразился тифом, но болезнь вовремя определили и излечили.
Далее последний протопресвитер излагает особенности организации управления духовенством фронта. Ближайшими помощниками протопресвитера были главные священники фронтов (Северного, Западного, Юго-Западного и Румынского) и флотов: Балтийского и Черноморского. Кроме общего наблюдения за работой духовенства им было предоставлено право назначения священников во второочередные полки и в госпиталя и перемещения священников. Обо всех своих распоряжениях они доносили протопресвитеру.
Главным священникам фронтов помогали штабные священники (армий), которым подчинялись священники госпиталей (кроме дивизионных), и дивизионные благочинные, руководившие работой священников полковых и дивизионно-госпитальных.
В начале 1916 г. по ходатайству протопресвитера были учреждены должности армейских проповедников, по одной на каждую армию. Как показывает уже само название, армейские проповедники должны были проповедовать, переезжая из одного полка в другой, спеша особенно туда, где более всего ощущалась нужда в сильном, убежденном слове. К этой серьезной и ответственной работе пришлось привлечь самых талантливых священников.
Институт армейских проповедников оправдал себя и вызвал восхищение у иностранцев, познакомившихся с ним. Английский генерал Альфред Уильям Фортескью Нокс (1870–1964), наблюдавший работу армейских проповедников на Северном фронте, назвал гениальной идею этого института. Как сообщили протопресвитеру, восхищался в 1917 г. работой армейских проповедников на Юго-Западном фронте и известный французский министр-социалист Альбер Тома (1878–1932) [35, л. 16–16 об.].
После революции, когда на фронт набросилась масса проповедников обратного типа – проповедников-разрушителей, деятельность армейских проповедников стала невозможной. До того времени она была безусловно полезной, хоть и неокончательно установившейся. Предстояла настоятельная нужда описать новые точные границы деятельности и взаимоотношений армейских проповедников и священников посещаемых ими воинских частей и учреждений. Пока же этого не было, между теми и другими то и дело возникали недоразумения, в которых повинны были то армейские проповедники, проявлявшие иногда претензии на начальствование, то священники, слишком ревниво охранявшие свои права и просторы.
Для разрешения разных вопросов протопресвитером периодически, чаще в Ставке, реже – на фронте, собирались то одни главные священники, то штабные, то проповедники, то целые съезды духовенства. Беспрерывный обмен мыслями, переживаниями между протопресвитером и всеми этими лицами содействовал выяснению назревших духовных нужд и выработке мер к устранению, удовлетворению их. В этом отношении сделано было многое: идеал пастыря военного времени в сознании священников вырисовался ясно, деятельность священника расширена; требования и контроль над деятельностью усилились. В помощь духовенству в 1918 г. по местам выросли целые организации, начавшие работать среди воинов; обновился печатный орган военного духовенства; началось издательское дело брошюр и листков для фронта, надо сознаться, запоздавшее (по объективному мнению протопресвитера) в своем развитии; работа военного духовенства пошла планомерно по широкому руслу, была затронута такая сторона военного быта, на которую на протяжении войны не обращалось никакого внимания [35, л. 17–17 об.].
Далее протопресвитер анализирует тонкий вопрос, касающийся кадрового состава и качества военного духовенства: «Что должен был делать на войне рядовой – полковой, госпитальный священник, об этом уже говорили. Как же исполнял свои обязанности рядовой священник?»
Состав духовенства на войне был таков, что вообще трудно было ручаться за блестящее исполнение им своего дела. Тогда как в мирное время в армии служило около 600 (730) священников, знакомых с военным бытом, с душой офицера и солдата и более или менее подготовленных к военному делу, в последнее время Мировой войны на фронте и в тылу работало от 4 до 5 тысяч священников (здесь протопресвитер упоминает заботы военного духовенства о материальных нуждах раненых и увечных воинов в Русско-японской войне, с одной стороны, и сверку инвалидов – с другой). Из этой массы незначительная часть прибыла на фронт по выбору и назначению протопресвитера или главных священников, огромное же большинство – по мобилизации, то есть по назначению епархиальных начальств.
После опыта Русско-японской войны, когда епархиальные начальства, не понимая важности пастырской работы на войне, не назначали, а сплавляли священников (негодных) на войну, пришлось употребить все усилия, чтобы старое не повторилось. Целым рядом письменных и устных докладов протопресвитера Св. Синоду представлялось, что для войны нужны священники образованные, энергичные и здоровые, не старше 40 лет, по поведению безупречные, идейные. Св. Синод всегда соглашался с докладами и соответствующим образом предписывал епархиальным начальствам. Последние же и после этого по-старому относились к выбору назначаемых на войну. Примером такого отношения может служить следующий случай. В 1916 г. П-ая епархия, по приказанию Св. Синода, должна была командировать в распоряжение протопресвитера десять священников. Канцелярия последнего получила список командированных с обозначением оных имен и фамилий. Прежде чем принять командируемых, протопресвитер затребовал их послужные списки. Тогда оказалось, что четверо из них глубокие старики: один 62 лет, другой 68 лет, третий 69 лет и четвертый 71 года, а один 47-летний запрещен в священнослужении.
Но ведь, по меткому замечанию Г. И. Шавельского, по послужному списку далеко не всегда было можно определить идейность, энергию, порядочность священника. И конечно, вместе с пшеницей в армию попадали и духовные плевелы, наряду с весьма достойными, идейными, самоотверженными работниками – искатели приключений, наживы или просто никчемные люди, бросавшие тень на все военное духовенство. Несмотря, однако, на это, сделанный в эту войну военным духовенством в работе, в ее размахе, в инициативе огромный шаг вперед слишком был заметен, чтобы можно было умолчать о нем [35, л. 17 об. – 18].
Пусть скажут об этом цифры, факты, отзывы высококомпетентных лиц.
Статистика Г. И. Шавельского: «В минувшую Мировую войну погибло в бою более 30 священников, раненых и контуженых было до 400 чел. (некоторые ранены по два и даже, как прот. С. Соколовский 7-го Фин. стр. полка, три раза. После последнего ранения у о. Соколовского отнята кисть правой руки (вторую половину войны протоиерей Сергий Соколовский вместе со своим полком воевал на французском фронте. Французы за храбрость прозвали его “легендарным священником”. После последнего ранения ему перелили кровь санитара Матирина Потьё, получившего Георгиевский крест 4-й ст. Французское правительство наградило отца Соколовского орденом Почетного легиона и военным крестом. От полученных ран священник скончался. – О. Ф.). В плену у немцев и австрийцев находилось свыше 100 чел. Последняя цифра тоже показательна: если сдача в плен офицера и солдата может быть и позорна, то пленение священника почти всегда свидетельствует о том, что он был в боевой линии, при своей части, следовательно, честно исполнял свой долг. За все время существования ордена Св. Великого Георгия, свыше чем за 100 лет, до 1914 г. только 5 военных священников удостоились награждения этим орденом: два в Отечественную войну 1812 г., один в Севастопольскую кампанию, один в Русско-турецкую войну 1877–1878 гг. и о. Щербаковский в Русско-японскую войну 1904–1905 гг. (вторым был иеромонах Михаил (Руднев) – священник крейсера «Варяг». – О. Ф.) За последнюю войну орденом Св. Георгия (офицерским) награждены 13 или 14 священников и большинство из них по присуждению Георгиевской Думы» [35, л. 18 об.-19] (Георгиевская Дума – «Дума ордена Святого Георгия, составленная из георгиевских кавалеров, находившихся в С.-Петербурге» – огранизация, учрежденная Екатериной II в 1782 г. для рассмотрения дел о награждении орденом Св. Георгия III и IV степени. – О. Ф.).
Ил. 46. Полковой священник в окопах
«За предыдущие войны появление священника в окопах во время боя считалось подвигом, в эту войну непосещение окопов вменялось в преступление. Раньше работа военного священника сводилась, главным образом, к требоисправлению, все прочее считалось уже сверхдолжной заслугой. В эту войну круг обязанностей военного священника вырос, расширился, углубился, захватив и те стороны быта и нужд военного времени, на которые раньше никто не обращал внимания.
Приведу некоторые из слышанных мною отзывов о деятельности военного духовенства на войне.
В 1916 г. Государь однажды сказал мне: “От всех приезжающих с фронта слышу только самые лучшие отзывы о деятельности военного духовенства”. В. кн. Николай Николаевич дважды в моем присутствии говорил начальнику штаба генералу Н. Н. Янушкевичу: “Мы в ноги должны кланяться нашему военному духовенству за ту помощь, которую оно нам теперь оказывает”. Приезжавший в 1916 г. в Ставку председатель Государственного совета А. Н. Куломзин так отзывался: “Военное духовенство в эту войну бесподобно исполняет свое дело. Оно переродилось до неузнаваемости” [35, л. 19–19 об.].
Прибывшие из немецкого плена священники и офицеры рассказывали мне, что газеты во время войны уделяли очень много внимания русскому военному духовенству, признавая огромное влияние его на армию.
Несмотря на все сказанное, я держусь того взгляда, что деятельность военного духовенства и в эту войну была далека от идеала. Безусловно, что был дан первый опыт и положено начало планомерной и широкой работы русского священника на поле брани. Как первый опыт он был не свободен от промахов, ошибок, недочетов и недоделок. Но этот опыт должен быть критически проверен, исправлен и дополнен» [35, л. 19 об.-20].
Таким образом, последним протопресвитером армии и флота Г. И. Шавельским, являвшимся признанным практиком военно-духовного дела, участником и героем Русско-японской войны, была написана брошюра «Священник на войне», ставшая инструкцией и руководством для военного духовенства во время Первой мировой войны. Как видим, сам автор относился к собственной брошюре, равно как и к собственной деятельности, критически, всячески указывая на то, что этот опыт является лишь начальной вехой построения грамотной работы военного священника и не свободен от промахов и недочетов. Поэтому как первый опыт он нуждается в проверке, исправлении и дополнении, то есть в конечном итоге в доработке. Возрождение института военного духовенства в современной российской армии и на флоте, безусловно, должно учесть труды на военном поприще последнего российского дореволюционного протопресвитера, а также внести свои коррективы и дополнения.
§ 3. В каких условиях трудилось военное духовенство: по «Дневнику полкового священника» преподобнонсповедника Сергия (в миру протоиерея Митрофана Васильевича Сребрянского)
Напомним, что преподобноисповедник Сергий (в миру Митрофан Васильевич Сребрянский), так же как последний протопресвитер российской армии и флота Г. И. Шавельский, был участником и героем Русско-японской войны (1904–1905). С февраля 1905 г., исключительно по желанию родственников и почитателей о. Митрофана, в журнале «Вестник военного духовенства» печатались записи, которые он сделал в период той войны. То, что мы сегодня имеем возможность читать и использовать в научных и познавательных целях «Дневник полкового священника (из времен Русско-японской войны)», являющийся объединением тех, напечатанных в периодическом издании, записей, в прямом смысле является чудом, поскольку эти записи для публикации вообще не предназначались. Кроме того, «Дневник» содержит в себе некоторые интересные материалы, опущенные по редакционным соображениям при напечатании в «Вестнике военного духовенства».
Примечательно, что родившийся в семье священника будущий преподобноисповедник не сразу стал церковнослужителем. Под влиянием народнических идей Митрофан Васильевич вначале поступил в Варшавский ветеринарный институт. В Варшаве же он познакомился со своей будущей женой, Ольгой Владимировной Исполатовской, дочерью священника Тверской епархии.
Молодой человек начал сомневаться в правильности выбранного жизненного пути. Он остро ощутил всю неполноту внешнего служения в качестве хорошего специалиста и помощника крестьянам в ведении их хозяйства. Огромное желание служить людям привело его на священническое поприще. Вместе с 51 – м драгунским Черниговским полком он 11 июня 1904 г. отправился в военный поход на Дальний Восток.
Известно, что, возвратившись с театра военных действий Русско-японской войны, о. Митрофан Сребрянский долгое время являлся духовником Марфо-Мариинской обители милосердия и лично монахини Марфы (в миру великой княгини Елизаветы Федоровны Романовой, прославленной РПЦ в 1992 г. в лике святых под именем преподобномученицы Елизаветы). После ее мученической кончины в Алапаевске 5 (18) июля 1918 г. (вместе с инокиней Варварой и другими страдальцами из императорского дома ее сбросили в шахту старого рудника, после чего вдогонку кинули бомбу) о. Митрофан продолжал духовно окормлять сестер до закрытия обители в 1926 г. Священник неоднократно подвергался арестам, 16 лет он провел в лагерях и ссылках. По благословению патриарха Тихона принял монашеский постриг с именем Сергий. Был возведен в сан архимандрита. За открытое исповедание Христа претерпел гонения. Был в ссылке в Тобольске, несколько раз в тюремном заключении, в том числе в Бутырской тюрьме, в ссылке на Севере, где в преклонном возрасте и с подорванным здоровьем трудился на лесоразработках и сплаве леса, выполняя «дневную норму» (корчевал пни, работал на ледянке, водил по ледяной колее лошадь, тащившую бревна). Умер в 1948 г. на месте последней ссылки в с. Владычня Тверской области и был похоронен на сельском кладбище. В 2000 г. прославлен в лике святых. Его мощи покоятся в Воскресенском кафедральном соборе г. Твери.
Обращаясь к небесным чинам, в которых прославлены в. кн. Елизавета Федоровна и ее духовник о. Сергий (Сребрянский), обнаруживается сходство в их названиях: преподобномученица и преподобноисповедник. Оба они являются преподобными. Как это понять?
Согласно «Толкованию на книгу Бытия» ев. Иоанна Златоуста, правильное понимание того, что человек был создан по образу и подобию Божию, заключается в следующем. До грехопадения Адам был властителем и повелителем природы и мира живых существ, которые ему подчинялись подобно тому, как Вселенная подчинена и слушается своего Творца (помимо разве человека, наделенного свободной волей). По грехопадении человек утратил образ и подобие Божие, и теперь он уже не является хозяином видимых вещей и живых существ. Они вышли из его подчинения и могут оказывать ему свое сопротивление и даже нападать.
Люди, прославленные как преподобные, вели такую подвижническую жизнь, что, по благодати Божией, восстановили в себе образ и подобие Божие. А приставка пре- говорит о том, что сделали они это в превосходной степени.
Ил. 47. Священник на передовой
При чтении «Дневника полкового священника» невольно обращает на себя внимание подробное описание того, в каких условиях приходилось воевать нашим войскам и, соответственно, трудиться военным священникам на передовой.
Прежде всего, войска испытывали трудности, связанные с особенностями той местности, где они находились. Зачастую климатические условия и особенности местной жизни очень сильно отличались от привычного российского быта. Так, проехав на поезде до Китая, а потом добравшись на лошадях до города Ляояна, наши войска испытывали воздействие непривычно высокой температуры воздуха. О. Митрофан назвал сносной температуру +45°, хотя накануне она повышалась до 52°. Жара, пыль и обилие насекомых очень досаждали приехавшим: все постоянно испытывали жажду и очень сильно потели (так, что приходилось отжимать одежду) [95, с. 51].
По ночам их подстерегала новая опасность: в той местности в изобилии водились смертельно опасные скорпионы. Выход из создавшейся ситуации был только один: на кровать перед сном нужно было стелить бурку. Тогда боящиеся шерсти скорпионы не досаждали усталым путникам. Но, с другой стороны, спать на шерстяных бурках при достаточно высокой температуре той местности означало еще большее повышение внешней температуры для человеческого тела, что также было неприятно.
Священник в своем дневнике постоянно обращает внимание на плохие санитарно-гигиенические условия тех мест, где приходилось останавливаться: и в фанзах (жилищах местного населения. – О. Ф.), и даже в «кумирнях» (китайских храмах, культовых зданиях. – О. Ф.) – везде было очень грязно. Это создавало дополнительные неудобства и представляло опасность для здоровья людей и животных.
В войнах, где участвовала Россия, вплоть до середины XX в. основным помощником военного человека была лошадь. Большое количество лошадей погибало в результате ведения военных действий, много погибло их и во время Великой Отечественной войны. И, конечно, в изобилии перевозили лошадей к местам службы и военных действий во времена Русско-японской войны. Перевозили их на тех же поездах, в которых ехали военнослужащие. При этом вместе с лошадьми приходилось везти немалое количество кормов для них, а также воду.
Отдельным аспектом в этом деле выступало содержание лошадей во время перевозок. Лошадь – животное, любящее чистоту и требующее ее при уходе за собой. Лошадь, например, никогда не станет пить грязную воду, в отличие от другого скота, скажем, коров или коз. Для правильного содержания лошади ее необходимо купать и расчесывать. В плане корма также имеются свои особенности: лошадь потребляет его в большем объеме, нежели крупный рогатый скот. Кроме того, для поддержания хорошего здоровья лошади ежедневно требуется достаточно большое количество овощей, содержащих витамины (морковь, свекла), – порядка нескольких килограмм на одно животное.
Чем занимался о. Митрофан на войне?
21 июля 1904 г. опрокинулась патронная двуколка и сильно раздавила нашего солдата. О. Митрофану пришлось исповедовать и приобщать его Святых Христовых Таин, когда этот человек лежал прямо на земле, почти на навозе, среди лошадей [95, с. 57].
Жили солдаты и пастырь в грязных неудобных помещениях, в которых совершенно невозможно было повесить иконы по причине невероятного количества мух. От мух и духоты они мало спали. «При таких условиях жизни, право, нетрудно и одуреть», – пишет священник [95, с. 57–58].
Кумирни у китайцев тоже отличались неудовлетворительным санитарно-гигиеническим состоянием- содержались грязно, хотя были очень хорошо и добротно построены. Только на картинках эти храмы смотрятся легкими и малопривлекательными, в натуре же они очень тяжелы и оригинально красивы, хотя однообразны, как все китайское [95, с. 53].
В воспоминаниях батюшки имеются и светлые картины. Это касается моментов, относящихся к религиозной стороне жизни солдат и офицеров. 23 июля 1904 г. на всенощной и 24-го на литургии он, стоя в задней части церкви, стал невольным свидетелем, насколько у всех было приподнятое религиозное чувство. В углу вместе с солдатами стояли два генерала и усердно молились. Один из них почти половину службы простоял на коленях. Рядом солдат, не обращая внимания на генерала, усердно клал земные поклоны. Церковь была полна. Офицеры и солдаты всех родов оружия – запыленные и загорелые, на всех лицах печать какой-то серьезности, немножко грусти; каждый как будто к чему-то великому готовится. И это одинаково у всех, высших и низших.
Во время запричастного, когда пошел офицер с тарелкой, посыпалось серебро, бумажки – целый ворох! Каждый клал щедрой рукой, как бы говоря: «Лучше пусть Божьему храму достанется, чем, если убьют, басурманину». Человек 100 солдат было причастников. Церковник, выйдя на амвон, внятным голосом и вдохновенно прочитал молитвы ко святому причащению. «В душе что-то клокотало, дыхание
участилось, слезы навертывались на глаза, и я едва не разрыдался. Да, трудно забыть картину: “Молитва и причащение воинов перед смертным боем”» [95, с. 58].
Ил. 48. Священник Митрофан Сребрянский.
Литургия у передовых позиций. Русско-японская война, 1904–1905 гг.
Три дня с 26 по 28 июля 1904 г. для наших войск прошли скверно, поскольку все болели лихорадкой. Но с приходом дождливой погоды поправились.
Несмотря на приятное общество чиновников контроля и казначейства 17-го корпуса и ветеринара Пемова, о. Митрофан вместе с ними тосковал по Родине и близким. Каждый раз за чаем и беседой они неизменно прибавляли: «Хоть миллион дай, а жить и служить в этой стране ни за что не остался бы», – гласит запись батюшки от 29 июля 1904 г. [95, с. 59].
К местным жителям, вынужденным уезжать, покидая свои дома, о. Митрофан испытывал неподдельную жалость: «Китайцы, предвидя сражения и разорения, перевозят своих жен и детей на север по направлению к Мукдену. При встрече с нами редкая китаянка посмотрит на нас, а большинство или закроется веером, или отвернется. Жаль мне их: ни в чем не повинные существа должны бросать свои гнезда, свои так тщательно возделанные и любимые поля и бежать с несколькими мешками гаолянной муки и бобов, чтобы вернуться потом к пустынному пепелищу» [95, с. 60].
Удивительное сочувствие испытывал священник к тяготам животных, задействованных на войне: «Вот лежит на дороге осел, издыхает. Бедное животное! Обычно осел несет три-четыре пуда, а теперь на него взвалили восемь пудов, да грязь до колен: не выдержал, пал» [95, с. 60].
Несмотря на то что протоиерей М. В. Сребрянский был православным священником, его как трезвомыслящего человека совершенно невозможно заподозрить в презрительном отношении к чужим религиям: он с нескрываемым негодованием относился к разорению китайских культовых сооружений. «Едем по деревне. Кумирня была, вероятно, хорошая, а теперь – одно разорение: боги разбиты в куски, которые валяются на полу, как сор; двери ободраны, поломаны; колокол разбит… Чье это дело? Одни говорят, что это дело рук казаков, другие валят вину на хунхузов; третьи рассуждают так: “Ведь здесь война; это обычно; да, к тому же, и позиции близко; может быть, и японцы побывали”. Может быть, это и обычно на войне, но у меня сердце сжимается от этой обычности, если только так можно выразиться. Значит, и Успенский собор Наполеон имел основание обратить в конюшню? Ведь тогда тоже была война, и такое превращение было обычно!» – восклицает военный священник [95, с. 60–61]. Кроме того, эти слова наглядно демонстрируют, что он не признавал проявлений так называемой законности военного времени. По аналогии не возможно, как нам представляется, примириться и признать легитимность так называемой революционной законности. Ибо беззаконие не перестает быть таковым независимо от обстоятельств, при которых оно совершается.