Олег Владимирович Фурашов
Хирурги человеческих душ Книга третья Вперёд в прошлое Часть первая На переломе
– Опять ты, Валюшкин, какую-то муру лепишь, – с места раздражённо выкрикнул Прокудин. – Ты по сути трезвонь.
– Ничего не муру, – возразил бородатый хирург. – Вот как поступил Марк Захаров? Он при всех по телику сжёг свой партбилет. И тем самым очистился от…скверны. От советской гнили. Поэтому, пусть Подлужный при нас порвёт свои коммунистические ксивы. И откажется от сегодняшних слов. Тогда и я от него отстану. А нет – пусть валит на все четыре стороны! От него на Сылке – один коммунистический смрад.
И Валюшкин спустился в зал под одобрительный гогот «бородатой фракции». Остальные депутаты не просто сидели молча. Они вопросительно взирали на Подлужного.
– Вот что я вам скажу…уважаемые коллеги, – поднявшись с председательского места, заявил Алексей. – Ни партбилетом, ни удостоверением члена обкома я не поступлюсь. Да – это моя личная история. Более того, в известной степени – это история нашей страны. КПСС, к несчастью, вместе со мной провалила свою всемирно-историческую миссию. Почему вместе со мной? Да потому что я вместе с этой командой провалил дело строительства социализма. Продажные партийные верхи прогнили, а низы оказались кашей-размазнёй. И этот срам навечно останется в моей душе. Однако, я всегда отличал конкретную партию от светлой идеи социализма. И я никогда не откажусь ни от того, что принадлежал к рухнувшей КПСС, ни, тем более, от идеи, в которую я свято верил и продолжаю верить. А теперь можете делать со мной всё, что хотите.
– Да сколько можно?! – заорал из зала директор совхоза Намазов. – Нам надо дела делать, бюджет принимать, а мы сызнова с этим Подлужным маемся. Давайте, конкретно выразим ему недоверие тем, что единодушно откажем в рассмотрении поставленного им вопроса. И пущай кукует на берегу один! Предлагаю снять вопрос с рассмотрения – и точка.
Народные избранники поддержали Майорова и Намазова почти единогласно. Только старейший депутат Пётр Степанович Иконников воздержался. Ну, а голос Подлужного был не в счёт.
3
Сессия и связанные с ней мероприятия завершились, на ночь глядя. На поздних улицах Подлужному изредка попадались прохожие, автомобили – реже того. Вокруг было тихо и буднично. Впрочем, как и днём. Не было ни демонстраций, ни пикетов. Никого не волновало, что Страна Советов уходила в небытие. Люди выживали в дне сегодняшнем, преодолевая невзгоды. И ждали наступления грядущего. Нового светлого бытия, какое им было обещано политическими героями ар-нуво.
Дома детишки уже спали. Татьяна на кухне разогрела мужу ужин и присела рядом с ним. Видя его подавленное настроение, она попыталась разговорить Алексея.
– Что тут рассусоливать, – кратко пояснил тот. – Ты же знаешь, что Ельцин, Кравчук и Шушкевич предали Родину. Но самое обидное, что люди, в массе своей, смирились с этим.
– Да люди за кусок хлеба бьются…, – довольно резко ответила ему жена.
– А не станет Родины – кусок хлеба нам станет бросать захватчик, – ещё более резко возразил Подлужный. – Э-эх…Ладно…А давай-ка, супруга дней моих суровых, выпьем!
– Да ты что?! – испугалась Татьяна. – Нашёл, чем заниматься. Я спать пошла. И ты отдыхай.
И Алексей остался один. А так хотелось поделиться бедой с близкими по духу людьми. Потому, прикрыв дверь в спальню, Подлужный впервые в жизни стал «соображать на троих». Он позвонил Мудрых. Увы, за поздний звонок ему тут же пришлось приносить извинения, поскольку трубку взяла жена начальника уголовного розыска. Выяснилось, что Владимир Степанович выехал на происшествие вместе с Хохолковым.
Тогда настырный субъект, отягощённый думой о выпивке, предпринял попытку номер два. Он попытался связаться с Бураковым. И опять нарвался на женщину: на звонок откликнулась супруга начальника подразделения КГБ. Сначала Лидия Ефимовна ответила абоненту, но узнав, что звонит Подлужный, прервала контакт.
Недоумённо покрутив трубку, Алексей повторил вызов. Теперь, как ему представилось, более удачно, поскольку на той стороне эфира оказался Владимир Ильич. Если бы! Распознав голос звонившего, чекист тоже отключился.
Лишь после такого облома, не слишком склонный к самокопанию Подлужный вынужденно напряг извилины. И ему припомнилась недавние посиделки с Бураковыми, где разговор зашёл об одном общем знакомом, сын которого погиб в армии. И Лидия Ефимовна заявила, что она предпримет всё необходимое, но её внук служить не пойдёт. А на нелицеприятное замечание председателя райсовета о долге перед Отечеством, какое бы оно ни было, председатель райсуда ещё более резко посоветовала идти в армию ему. «Что ж, – ответил ей Алексей, – прятаться за чужими спинами я не привык. Два года срочной я уже отпахал. Но надо будет, и от сверхсрочной увиливать не стану. И сыновья мои – тоже».
В тот вечер Подлужные и Бураковы расстались отчасти взаимно недовольные друг другом. Но не думалось, что до такой степени. «Ах да! – запоздало спохватился занудный моралист. – Ведь сегодня присовокупилось и твоё фиаско на сессии. Так что, старорежимный товарищ совок, твои котировки на общественной бирже стремительно падают».
От безысходности Алексей негромко включил радио, надеясь услышать новости из области фантастики. Например, о мерах, предпринимаемых Горбачёвым для сохранения Союза. Увы, в эфире звучали сплошь проельцинские реляции.
И в отчаянном порыве Подлужный впервые в жизни сел пить ну в о-очень немногочисленной компании. И это оказалось весьма кстати. Потому что из спиртного нашлась только початая бутылка водки, на дне которой плескались жалкие остатки хмельной выпивки. Набралось на две стопки. И вытряхивая из поллитровки последние капли, Алексей вспомнил, как Бураков в таких случаях шутил: «О, Алексей, на тебе закончилось. Значит, ты и бежишь за беленькой».
«Забулдон-одиночка» сам с собой чокнулся и осушил обе стопки, не закусывая. Удивительно, но на голодный желудок сорокоградусная «покатила» хорошо. Напряжение немного отпустило. Вот тогда Подлужный, взяв лист бумаги и авторучку, выплеснул горькие переживания в строки стихотворения, озаглавленного «Прощай, мой друг Союз!».
Хоть залейся вином-самогоном,
Хоть забейся в предсмертном плаче,
Мы живём по другим законам,
Даже дышим теперь иначе…
Первый встречный – уже не брат,
Общий праздник – уже не в радость,
Ты мне как басурману рад,
И как лук источаешь сладость.
К другу зря я пришёл за прощением,
Чтоб в общении души отмякли,
А он мне не нальёт со значением
Из чекушки последние капли.
Я навстречу объятья раскину,
Он страдальчески, как на Голгофе,
Обзовёт меня господином
И подаст «в напёрсточке» кофе.
Не затянем про крейсер «Варяг» -
Коль державный сей символ, не нужен,
Потому как приспущен стяг,
И корабль ныне наш на суше.
Вроде нет надо мной артобстрела,
И по следу овчарки не лают,
И не рвут моё бренное тело…
Кто же душу мою убивает?!
Тот, кто выбрал тропинку узкую,
А страну разделил на вокзалы,
Что теперь даже водку «Русскую»!
Каждый пьёт под своим одеялом…
Некто, может, меня упрекнёт:
Ностальгия, мол, это по прошлому…
Только я возражу наперёд –
По тому, что было хорошего.
Ведь я жить привык сообща,
Чтобы общие – горе и счастье,
Чтобы вместе хлебать борща,
Чтобы души друг другу – настежь!
…Хоть травись первачом-самогоном,
Извивайся, по-бабьи плача,
Мы живём по другим законам,
Даже дышим теперь иначе…
Изродились мы, измельчали,
Позабыли свою родословную,
Заблудились мы, потеряли
Православную долю духовную.
Как без песни судьба пресна,
Без любимой – и вовсе гроб!
На миру мне и смерть красна,
Мироедова жисть – не впрок.
Раздерусь и упьюсь напоследки
На унылой, угрюмой пирушке,
Не могу коли жить, как предки,
Ну, так сдохну, хотя б, по-русски!
Только пусть похоронят меня
Там, где Солнышко ярко алеет,
Пятки жжёт, ребятишек дразня,
Оно всех от души обогреет!
Глава четвертая
1
Весной 1992 года Подлужные выбрали время и вместе с сыновьями приехали в Среднегорск мирить бабушку и дедушку, которые, по признанию самой Людмилы Михайловны, жили как таракан с дезинфекторшей. Но ради внуков супруги Серебряковы смирили гордыню и не подавали вида, что находится в серьёзном разладе.
Родственники вшестером пообедали в гостиной за большим столом. Посмотрели телевизор. Владимир Арсентьевич и Людмила Михайловна охотно общались с внуками. Поделились новостями с Татьяной и Алексеем. Однако на сближение друг с другом так и не пошли.
Вскоре Серёжа и Мишутка перебрались в детскую комнату, которую бабушка с дедушкой, как и прежде, держали «для них». Женщины удалились на кухню, чтобы приготовить праздничный ужин. И Подлужный остался наедине с тестем.
– Как Людмиле Михайловне работается редактором в книжном издательстве? – завязал диалог зять.
– Переживает. И это, мягко говоря, – отозвался тесть. – Представляешь: рядовой редактор! Но…Сама виновата. Не надо было на всю область гэкачепистов превозносить, за Союз ратовать, а Борис Николаича – хаять. Вот от неё щас все морду и воротят. И, естественно, я не мог её не критикнуть в том злополучном интервью папараццам.
– Прошу покорнейше извинить, Владимир Арсентьевич, – мотивированно затронул более щепетильную и животрепещущую тему Подлужный, – а не это ли причина столь…м-м-м…длительной размолвки между вами и Людмилой Михайловной?
– Ты, Алексей, как всегда, в своём репертуаре, – скривился профессор. – Бесцеремонно бьёшь по живому.
– Тут не до дипломатии, – возразил ему молодой собеседник. – Это волнует даже не столько меня, сколько Танюшу. И, самое главное, нам хочется, чтобы всё было по-прежнему и между вами с Людмилой Михайловной, и между всеми нами.
– Эх-ма, – досадливо закряхтел Серебряков. – Можно подумать, что я не хочу. Видишь ли, мой беспардонный родственничек…Во всём нужна мера. Есть граница, которую не дозволено переступать. Я перед Людой давным-давно извинился за тот телеэпизод…Х-хе, какой слог, а! Ан она требует, чтобы я попросил у неё прощения прилюдно…Люда прилюдно…Х-хе, какой слог, а! То есть, тоже по телевизору. Я, конечно, её понимаю. Ан и меня понять можно: путч есть путч. К тому же, я – ответственный работник облисполкома. И если отказываюсь от своих слов, значит, Горбачёва и Ельцина надо было свергать. На такое я однозначно пойти не могу.
– А если публично сказать, что вы ей приносите извинения как мужчина женщине?
– Алексей, ну ты же – не дурак. Политическая-то подоплёка так и прёт. Это будет шито белыми нитками. Нет, нет и нет…
– Зря! А я бы принародно повинился.
– Я – не ты, – довольно резко отрезал тесть; и перевёл беседу в иную плоскость: – Ну, а как тебе шоковая терапия?
– Вообще-то, «терапия» значит «лечение», – ответил зять. – Но какое это, к чёрту, лечение, если часть народа элементарно вымирает? Ельцин с Гайдаром обещали, что в течение года цены вырастут, максимум, в пять-шесть раз. Со второго января прошло четыре месяца, а цены уже выросли всемеро. До сих пор мороз по коже, едва вспомню, как в январе ко мне ввалилась толпа женщин и давай орать, чтоб я накормил их детей. Едва не побили! И я их понимаю: до Нового года килограмм говядины стоил три-четыре рубля, а сразу после указа – восемьдесят! И это при том, что средняя зарплата в районе составляет триста рублей. А у некоторых и до сотни не дотягивает.
– А что, лучше было, когда при Горбаче торгаши для виду гнали пустые вагоны с товарными накладными на колбасу на Урал, а сам товар поставляли за границу? – поморщившись, перебил его Серебряков. – А сейчас товар – на прилавках.
– В этом плане и спорить не о чем, – не мог не согласиться зять. – Но картина больше напоминает присказку: и сам не ам, и другим не дам. Народ в основе своей сидит на хлебе и на воде. А в результате падения потребительского спроса, спад производства продолжается.
– Правильно, – важно погрозил пальцем кому-то Владимир Арсентьевич (наверное, тому самому народу). – По всем экономическим канонам производство должно достичь дна, в результате чего произойдёт структурная перестройка, выкристаллизуется то, что необходимо для нормальной хозяйственной жизни. А денежная масса, имеющаяся на руках у населения, сбалансируется с товарной массой. И пойдёт бурный рост. Монетаристская политика! Мне представляется, что цены вырастут от стартовых – раз в десять.
– Так ведь вместе с тем и реальная зарплата падает, – не уступал ему Алексей. – Я уже не говорю о том, что в большинстве отраслей она и выплачивается нерегулярно. Честно скажу, я на такую политику не подписывался. Меня так и подмывает плюнуть на всё и немедленно уйти в отставку.
– Что же удерживает? – оживился тесть.
– Народ Сылки скажет, что сначала втянул его в авантюру, а потом сбежал в трудную минуту, – удручённо покрутил головой оппонент. – А с другой стороны, как быть? Ну не хочу я превращаться во второго Травкина. Подумать только, этот человек всю свою советскую жизнь строил дома, давал людям бесплатное жильё и дарил радость…А ныне, став главой Шаховского района, он вовсю проводит так называемую оптимизацию.
– Да, приводит структуру в соответствии с объёмами финансирования, – не понял раздражения Подлужного Серебряков. – А что тут такого?
– Ничего себе! – возмутился зять. – Он же закрывает в некоторых деревнях и посёлках магазины, ФАПы, школы…Отменяет автомобильные маршруты…А там же живые люди.
– А и шут с ним, – равнодушно зевнул Владимир Арсентьевич. – Избавимся от шлака и балласта, от бездарей и бездельников. Тем паче, что чернь и быдло терпит.
– Не быдло, а народ, – возмущённо одёрнул его Подлужный.
– Какая разница, – отмахнулся высокопоставленный чиновник. – Ну, пусть, народ. Так ведь терпит же твой народ, терпит?
– Терпит, – неохотно признал его правоту ярый спорщик.
– Я так скажу, – наставительно порекомендовал профессор. – Тебе лучше слинять в тёпленькое местечко. Тем паче, что от нардепов исполкомы всё меньше зависят. А скоро вас Ельцин вообще задвинет на задний двор.
– Ваша правда, – вновь вынужденно согласился Алексей. – Настало ваше время.
– Всегда бы слушал меня, – порадовался Серебряков, – был бы в струе. Помнишь, как я тебя поправлял на сессии райсовета?
– Ещё бы…«Прилюдно», – как сказала бы Людмила Михайловна, – не преминул съязвить Подлужный. – Аналогично разносу и заказным статьям в областной прессе: «Ломать – не строить», «Увидеть небо Сылки в алмазах»… Ну, и так далее…А ведь я тогда, всего-навсего, добивался, чтобы конъюнктурные «алмазные деньги» направить на вечные ценности: на комплексную глубокую переработку леса ба-альшим умельцем – народом Сылки. И благодаря этому, затем искоренить варварскую алмазодобычу. И самое главное! В процессе этого была надежда на решение исторической задачи, которая оказалась не по зубам компартии: воспитать нового человека. Раскрепощённого человека труда и истинного созидателя подлинно человеческой жизни…
Подлужный говорил об этом с горечью. От переживаний голос его звучал всё тише и тише. Ибо он сознавал, что проблему всемирно-исторического значения, вопреки всем надеждам и чаяниям, при его жизни решить, скорее всего, уже не суждено. И даже педанта Серебрякова проняло.
– Да ладно, зятёк, чего ты? – снисходительно похлопал тот по плечу собеседника. – Давай я тебя слегка успокою и скажу, что насчёт кимберлитовой трубки, ты, быть может, был прав.
– Ничуть и не сомневаюсь, – сухо поджав губы, ответил Алексей. – А…А что вы имеете в виду? – тотчас насторожился он, оценив признание Владимира Арсентьевича.
– Представь себе, – заёрзал профессорским седалищем по стулу тесть, – пару месяцев назад к нам, то бишь в область, прибыл спецпосланник аж из администрации президента с неким господином Калмановичем…
– Да ну! – не веря своим ушам, воскликнул Подлужный.
– А тебе что, знаком этот делец? – настал черёд удивиться тестю. – Я-то думал, что ты сейчас примешься озадаченно вопрошать: «А кто такой Калмано-о-о-вич?»
– Калман Калманович…Кгм-кгм…Наслышан, – схитрил Алексей. – Слегка просветили в Главалмаззолоте, ныне реорганизованном в корпорацию.
– Фу-ты ну-ты, – с подозрением уставился на него Серебряков. – Ну да ладно… Вот и мы в обладминистрации призадумались: неужто этот прожженный деляга позарился на остатки былой роскоши? Или же коренное месторождение на Сылке имеет место быть?
– И что?
– Область, естественно, попыталась закинуть удочку по поводу своей доли. Но столица сказала, что руководством России уже одобрен проект создания народного предприятия «Сылкаалмаз», где директором будет Прокудин. Головоломное же сальто мортале заключалось в том, что предприятие народное, но пятьдесят один процент капитала в нём – Калмановича. И он будет платить федерации и за алмазы, и за аренду месторождений, которые ему передали в концессию на девяносто девять лет. Чуешь, где собака закопана?
2
Не приведи вас Господь жить на переломе эпох. Меняется всё: образ жизни, отношения между людьми, привычки…Но самое сложное – приходится ломать душу. То есть, изменять своё существо. А в чём-то – изменять самому себе. Для кого-то это неприемлемо в принципе. Для большинства – крайне мучительно. Но для отдельных особей – само собой разумеющаяся процедура. Такая же, как перемена пола. Что в туалете. Что в штанах. Ибо вместо духовно богатого внутреннего мира у них – отхожее место.
Прокурора Среднегорской области Лубова судьба страны если и волновала, то, в лучшем случае, в девятую или в десятую очередь. На первом же плане всегда находилось собственное благополучие. Какая разница, Советский Союз или Россия? Недотыканный социализм или дикий заимствованный капитализм? Горбачёв или Ельцин? Главное, на фоне невообразимых пертурбаций, чтобы его личная тушка продолжала покоиться в тёпленькой синекуре, а на личном небосклоне тучек не наблюдалось.
Да…Немаловажно заметить, что на третьем месте у Юрия Юрьевича всегда находилась неразрешимая проблема сугубо личного характера. Его седалище свербило от прилипшего к нему прозвища: «Размер пятьдесят четвёртый рост первый». То был обидный намёк на его габариты.
Росточком Юрик действительно не удался: сто пятьдесят один сантиметр. Впрочем, даже такой параметр позволял служить в Советской армии, что, впрочем, парнишу вовсе не прельщало. И потому он, с малых лет умевший, если надо, скрючиться, пригнуться и кое перед кем прогнуться, в очередной раз исхитрился на такой трюк. В результате в карте медицинского освидетельствования призывника Лубова едва-едва «наскреблось» сто сорок девять сантиметров, а изворотливый хитрюган счастливо объегорил свой воинский долг. И избежал военной службы.
Но ведь какова ирония судьбы-злодейки: зато во всех иных случаях Юрий Юрьевич старательно тянулся вверх. Он стремился казаться выше и переживал, что слабый, но красивый пол, несмотря на его карьерный рост, всегда посматривал на него, как на мужчинку, как-то снисходительно. Даже его жена – при своих ста пятидесяти четырёх сантиметрах.
И даже когда случай сводил уже прокурора области Лубова с красотками, типа Ольги Кабо, у него всё равно захватывало дух от несбыточных фантазий, и карликоподобный коротышка неизменно тушевался, словно первоклассник.
Но однажды выдался кармический вечерок. Тогда главный (по чину) законник области «опрокидывал» на рабочем месте со своим первым заместителем Сясиным. И Ладомир Семёнович, наклюкавшись коньячку, неожиданно разоткровенничался. Его понесло. И он поведал шефу про «Масонскую ложу имени Восьмого марта и Двадцать третьего февраля», что в нынешние разбойные времена просто таки процветала в загородной резиденции Среднегорского авиационного завода. При этом администратор театра оперы и балеты Юдин значительно расширил «репертуар», поставляя туда не только второразрядных балеринок и дамочек иных творческих профессий, но и хорошеньких спортсменок.
– …И ты говоришь, есть даже одна баскетболистка, – расширив ноздри, перебил сексуальную конфирмацию зама Юрий Юрьевич, дотоле внимавший ему весьма лениво.
– А то! – важничал Сясин. – Мастер спорта. Ничё так брюнеточка.
– Небось…с этот шифоньер? – скрывая интерес, кивнул прокурор области в сторону платяного шкафа, стоявшего в углу кабинета.
– Да не…, – оглянувшись, не согласился Ладомир Семёнович. – Куда как выше будет.
– Да ну! – поразился Лубов.
– …Юдин говорил, что она – метр девяносто три, – помедлив, припомнил Сясин.
– Да ну?! – слегка задохнулся Юрий Юрьевич.
– Ну да, – уверенно подтвердил зам.
– И что…Её тоже можно…поиметь? – опустив глаза долу, затаил дыхание высокий чин.
– Как и остальных девочек, – пожал плечами Ладомир.
– А-а-а…Насколько дорого стоит эта…услуга? – с пересохшим горлом осведомился прокурор области.
– Для вас, Юрий Юрьевич, – подобострастно приклонил голову Сясин, – если вы…э-э-э…послезавтра туда соизволите поехать, я организую за так.
– А…А об этом…Никто ничего?
– Ну, что вы! Конфиденциальность гарантирована.
И вот это «послезавтра» наступило. «Масонская ложа имени Восьмого марта и Двадцать третьего февраля» собралась узким кругом: замдиректора авиазавода Обиходов, смотрящий по региону от Гайдара и Чубайса Башмачников, директор группы ювелирных магазинов «Аметист» Назарян, директор горпродторга Айрапетян, а также Лубов с Сясиным. За общим столом сидел также и Юдин. Но он был нужен лишь потому, что поставлял «живой товар», время которого ещё не настало.
Сначала хозяева новой жизни совсем по чуть-чуть выпили и закусили, перемежая это разговорами о большой и малой политике. Затем они сходили в сауну и поплескались в бассейне. Снова слегка «накатили» и сменили тематику, заговорив о женщинах, параллельно настраиваясь на нужную волну. Этому в немалой степени поспособствовало и то, что серых кардиналов хорошо разогрела сексапильная стриптизёрша, зажигавшая своим танцем.
В этой фазе бордельеро Сясин и Юдин уловили, что новоявленный член ложи дозрел до нужной кондиции. Зам прокурора области и театральный админ многозначительно переглянулись. И, разумеется, поняли друг друга с полувзгляда.
– Юрий Юрьевич, – подсел Ладомир Семёнович к шефу, – вам как удобнее: баскетболисточку привести в ваш номер или сначала вы с ней пообщаетесь в общей компании?
– Кха-кха-кха, – едва не подавился тот осетриной. – Не-не…В эта…В номера, – подобно Кисе Воробьянинову пожелал он – …А чё, уже?
– Да нет. В принципе, можно и посидеть. Просто, чтобы вы знали: девочка готова.
– Не-не! – страшно напрягся, и без того не сумевший расслабиться, высокий чин невпечатляющего роста. – Я щас…Только…эта…водички глотну.
Лубов пересел в уголок и скрытно достал из кармана халата дорогущий импортный препарат «Чёрный королевский муравей». И незаметно принял одну капсулу-таблетку. А через пару секунд, на всякий пожарный, – вторую. И запил это снадобье двумя бокалами минералки.
Рекомендуемые двадцать минут выдержки тянулись до невроза медленно. Да тут ещё, как нарочно, позвонили и выдернули из компашки Сясина, с отцом которого (бывшим директором спецраспределителя – Гастронома № 1 Среднегорского горпродторга) стало плохо. Наконец период томления новоиспечённого члена ложи истёк. И Юрий Юрьевич кивнул Юдину.
– Девочка вас ждёт, – незамедлительно подсел к нему тот. – Для вас её зовут Лили.
– Ли-ли, – словно цуцик, выдавил пересохшей пастью Лубов. – Я п-пошёл.
На подкашивающихся от неуверенности ногах законник выбрался в коридор и направился к номеру. Подойдя к двери, он столь робко постучал, что могло возникнуть впечатление, будто по ту сторону его поджидал Генеральный прокурор России.
– Да-да, – донёсся игривый голос через образовавшуюся щёлку дверного притвора. – Лили скучает без своего мальчика.
– К-ха, – едва не срыгнув вторую ампулу «Чёрного королевского муравья», черепахой-бздюмо переполз через порог член ложи, с ужасом ощущая, что его собственный член далёк от мужской готовности.
На пышном эротичном ристалище его ждала обольстительная потрясная тёлка, одни только ноги которой, быть может, перекрывали Юрика в полный рост. «Ну, иди же скорей ко мне, мой кавалер, – томно проворковала искусительница. – Иди, Лили приласкает тебя…»
3
Несмотря на то, что Элле Ярцевой было уже двадцать девять, в её жизни и в будущем была полная неопределённость. Хотя она определённо была замужем и имела маленькую дочку. Но не имела ни образования, ни профессии, ни твёрдого заработка. Так случилось.
Ещё в период учёбы в старших классах школы физически одарённую Эллу приметил тренер баскетбольной команды мастеров и стал привлекать сначала к тренировкам, а затем включил в основной состав. Команда играла в 1-ой лиге первенства СССР. Платили неплохо и были перспективы роста. Словом, Ярцева всем была довольна.
К тому же, вскоре она вышла замуж по большой любви за Евгения Сартакова. Он тоже был спортсменом. И стала семья Сартаковых жить-поживать, пока удача не отвернулась от них. Сначала Элла получила серьёзную травму, и со спортом пришлось завязать. Потом Женя попался на допинге и его дисквалифицировали на три года.
К тому времени у них в семье появилась маленькая любимица – доченька Наташа. А вот денег не стало. От слова «совсем». Спасибо, что родители помогали. Но тоже из последних сил.
Мало того, на передряги семейные накатило цунами социальных потрясений. В стране почти все, за исключением нуворишей и выжиг, перебивались с хлеба на квас. С работой было исключительно тяжело. Тем более, «необразованным физкультурникам». Такими словами однажды проводили Эллу до порога в отделе кадров одного учреждения.
Повсеместно невиданными темпами росла преступность. Стало жить не только страшно, но и странно: в России в числе самых ходовых «профессий» числились бандит и проститутка. А фильм «Интердевочка» стал самым популярным. Елену Яковлеву, сыгравшую в нём валютную проститутку, журнал «Советский экран» признал лучшей актрисой года.
Поэтому, когда Элла, в ответ на стенания, получила от одной давней знакомой предложение стать «девочкой по вызову», то просто опешила, но не оскорбилась. И даже, хоть и покраснев до корней волос, при расставании всё же приняла «на всякий случай» визитную карточку с «номером телефончика». А через неделю и позвонила.
Добили Сартакову, помимо трудного семейного положения, две веских оговорки, изложенные давней знакомой. Первая: у неё будет более чем веское прикрытие. Она официально будет числиться сотрудником оборонного предприятия, привлекаемого для работы в третью смену. И вторая: Элла будет не абы кем, не копеечной потаскушкой, не презренной труженицей панели, а элитной и элитарной жрицей любви. То есть не только лучшей в своём деле, но и обслуживающей интересы высшего общества за соответствующее вознаграждение.
Короче говоря, Эллу склонили к приемлемости данного выбора упомянутые два момента. Всё-таки – не рядовая труженица койки. И не подзаборная шлюшка. А высокооплачиваемая мадам с надёжным алиби. Хотя, как выяснилось позднее, между собой «девочки» с подстебом называли себя «раскладушками».
К моменту «сеанса» с Лубовым Сартакова уже располагала солидным «обслуживающим стажем» в три месяца. Её предупредили, что клиент очень важный, но закомплексованный. И она должна не просто расположить его к себе, но всё сделать по высшему разряду.
И Элла расстаралась. И очаровала и завоевала его. И он от состояния чугунного окоченения сначала перешёл в приятную расслабуху и истому. А потом понемногу-понемногу напрягся. И перешёл в состояние стояния. И всё было тики-пуки!!
4
Евгений Сартаков был мастером спорта СССР международного класса по боксу. Он выступал в супертяжёлой весовой категории и однажды занял третье место на первенстве СССР, а также выиграл два второстепенных международных турнира. Но вот дальше дело не шло.
От природы Евгений был одарён хорошей реакцией, выработал мощный нокаутирующий удар, но не в состоянии был долго держать высокий темп, как ни работал над выносливостью. Сердечко для ста восьми килограммов мускулистого тела у него было слабовато. И в длительных турнирах или в решающих встречах с равными противниками он сдавал к финальному раунду.
Потому однажды Сартаков с тренером рискнули, попробовав решить проблему с помощью стимуляторов. И попались. В результате Евгения дисквалифицировали на три года.
Случилось это в критический момент, когда развалился не только Советский Союз, но затрещала по швам и вся спортивная система страны. В профессиональном плане кроме грамотно поставленного удара у Евгения ничего не было. Так он остался без средств к существованию.
Выручило то, что Сартаков имел водительские права и связи. По протекции его пристроили в таксопарк № 1, где он ускоренно прошёл стажировку и сдал экзамены. После чего он оказался за рулём видавшей виды «Волги», с которой и дружил последние полтора года.
Сегодня Евгений работал во вторую смену, которая начиналась в 16-00, а заканчивалась в шесть часов утра (с учётом пересменки и перерывов на отдых и питание). Он крутил «баранку», грустно думая о том, что скоро, как закончится «дисквал», ему уже будет тридцать три, а в таком возрасте возвращаться на ринг – небольшая радость. Да не особо и востребован, стал бокс в обществе. А нужны стали боксёры, либо охраняющие толстопузых противных барыг, либо выбивающие для тех же барыг долги вместе с зубами должников.
В первом часу ночи диспетчер отправила Сартакова в пригородный санаторий «Авиатор». Оттуда нужно было доставить клиентов в областной центр. Евгений за четверть часа домчался до здравницы, миновал пропускной пункт и припарковался возле корпуса номер три. Едва он вышел из машины, чтобы немножко размяться, как из здания выглянула какая-то женщина и крикнула ему:
– Погодите чуть-чуть. Щас я потороплю повариху с массажисткой и поедем.
– Жду пять минут, – пригрозил ей таксист.
– Да мы мигом, мигом.
– Ну, давайте.
От нечего делать водитель прошёлся вдоль строения, поглядывая по сторонам. И тут его взгляд привлекло светящееся окно второго этажа, за шторкой которого просматривался силуэт верхней части женской фигуры. По-видимому, барышня только что приняла душ, так как вытиралась полотенцем. И ещё она была очень высокой, поскольку профиль её лица располагался на уровне форточки. Сначала это обстоятельство Сартаков отметил чисто механически. Но тут же его нечто интуитивно насторожило.
Тем временем чистюля так встряхнула головой, что волосы у неё взметнулись веером. Однако призрачно видимая особа ловко обхватила их рукой, собрав в конский хвост и тут же свернув в пучок. «Ну, точно как моя Элька! – констатировал Евгений. – Надо же! Ну, точ…».
