Олег Поляков
Теневая защита
Не сказать, что Андрей целиком и полностью понимал, о чём ему пытается растолковать старик, но слушать его было даже приятно. В отличие от пьяных, изобилующих матерной прослойкой, рассусоливаний прежних горе-дружков или даже ныне здравствующего Гуля, сейчас его мозг получал действительно важную информацию к размышлению, структурировался, нарастал гранями и был подобен вылепляемому на гончарном кругу кувшину. Форма ему придавалась новыми, доселе не слышанными концепциями, направленными на восприятие, на сенсорные окончания, через которые происходило его сообщение с внешним миром. И мир, к его удивлению, стал принимать объёмную, слабо дышащую, слегка податливую структуру. Его можно было коснуться, продавить чуть внутрь, подпружинить и, скользнув по текстуре, убедиться в его реальности.
– Разве нельзя доверять опыту других? Только самому, только своими силами…? – Андрей, слабо представляя, куда клонит старик, цеплялся за слова и те смыслы, что плавали не поверхности. Ему совсем не хотелось, чтобы в глазах деда он предстал полным идиотом, лишённым способностей к рассуждению и восприятию, а с этим утратил бы и, пусть пока и призрачную, но надежду на помощь. Это было немного примитивно и даже кощунственно по отношению к гостеприимству и искренности хозяина странного дома, но оправдывалось тяжестью его положения.
– Отнюдь, мой дорогой друг, отнюдь. – дед допил чай, вновь наполнил свою чашку, кивком предложил гостю последовать его примеру и продолжил.
– Оставим пока коллективный опыт. Сейчас не о нем речь. – на мгновение задумавшись, старик вознесся взором куда-то вверх, под потолок, будто ища там подсказку. – Я не зря начал наш разговор с критики окружающей действительности. Нет, это не была битая оскоминой присказка, это не брюзжание выжившего из ума птеродактиля (тут уже пришло время Андрею усмехнуться, сравнение деда повеселило). Я бы … – старик задумался на минуту – я бы повел разговор об ущербности.
Это был неожиданный заход, Андрей внутренне сжался.
– Да-да, вопрос ущербности имеет к предмету нашего разговора самое что ни на есть непосредственное отношение. – разломив в пальцах сушку, старик принялся макать ее обломки в чай и с наслаждением отправлять в рот.
Принимая во внимание всё увиденное в этом доме, за его пределами, а также ту лёгкость, с какой старик отправил его в потрясающее своей реалистичностью прошлое, чем бы оно ни было, можно было предположить, что старику известно многое из произошедших с Андреем событий. А если так, то он мог вполне прийти к своим, и довольно прямолинейным выводам относительно причин, приведших в конечном итоге Андрея сюда. И эта мысль заставила даже его немного покраснеть. Но унижать себя незнакомцу, кем бы он ни был…
– Разве ошибки, допущенные из-за плохой информированности, сразу делают ущербным?
Старик и не думал насмехаться над словами гостя, но всё же поспешил поправиться.
– Нет, конечно же нет. Но не стоит придавать слову ущербность сугубо негативный, я бы даже сказал оскорбительный аспект, мой друг. Речь идёт об недостатке чего-то, неполноценности в смысле отсутствия полноты. Усечённости.
Старик сложил перед собой руки, соединив пальцы, напоминая этим жестом профессора-лектора.
– Вернемся к коллективному бессознательному. – старик запнулся, вспомнив, что он действительно не профессор и не на лекции. – К нашему большинству. К тому, что вырабатывается общим мнением. Далеко не всегда, а скорее, даже зачастую, общее мнение, чего бы оно ни касалось – бытовых вопросов или космологических проблем, способно уводить в сторону, приводить к заблуждениям. Оно способно отравить жизнь одиночкам. В мгновение ока явить миру Public Enemy. Примеров тому масса. Но, в настоящее время, общественное мнение занято рождением чудовищ. Размытие границ дозволенного, растворение сдерживающих факторов прошлых поколений, позволивших человеческому сообществу выжить, дожить, усовершенствовать окружающее его пространство, приводит к краху осмысленного поведения. Безудержное стремление к эмпиризму прерывает связь времен, разбивает в прах разумность поведения. Для каждого одиночки внутри этого коллективного столпотворения становится важным собственными силами проверить и даже опровергнуть то, что нарабатывалось предыдущим опытом поколений. Красные лини истираются и уничтожаются. И первыми в этой схватке остатков разума над желаниями и эмоциями оказываются поверженными мораль и нравственность.
Видя, что взгляд гостя утратил осознанность и то и дело блуждает по стенам и потолку, старик осекся.
– Вот взять теневиков. Вы, мой юный друг, можете ли вы сказать, что ваша жизнь была полноценна и насыщенна добром, радостью и семейными ценностями?
Андрей, почуяв какую-то провокацию, собрался демонстративно отказаться от ответа, но этого не потребовалось. Старик его опередил.
– Можете не отвечать. Вы вообще можете полагать себя особенным, исключительным, самодостаточным, каким угодно человеком. Но только как человека, индивида. Как теневик вы совершенно типичны. Судьбы всех известных мне теневиков похожи порой до мелочей. Калькированы.
Андрей, внимательно слушая и пытаясь выявить для себя направление разговора, изобразил на лице недоверчивую мину и, разламывая в свою очередь в пальцах сушку, готовился к отпору.
Это что ж получается?! Вместо того, чтобы признать его совершенно титанические усилия по вытаскиванию, выцарапыванию себя из той клоаки, в которой он оказался еще практически пацаном, оставшись сиротой, ему теперь нужно биться головой в стену, терзаясь своей ущербностью! Так что ли?! Да что он знает о моей жизни?! Что он может сказать о том, что мне пришлось пережить?! Нихера себе сходил на чаёк! Все теневики – дауны! Офанареть! Как же это я в своем даунском разуме смог дожить до своих лет?! Жениться. Работать сателлайт-менеджером! Ущербный и проклятый…!
Видимо, поток размышлений отразился на лице Андрея, потому что старик внимательно и с еле спрятанной усмешкой в уголках губ наблюдал за ним, играя выставленными перед собой сведенными пальцами.
Андрей, заметив это, заступорил внутренний протест и уставился в ответ на хозяина дома, ожидая прояснения сказанного. Первоначально воздетый на себя апломб сменился вернувшейся скукоженностью внешнего вида и загнанностью во взгляде.
Старик в который раз еле заметно себе кивнул, что-то явно отмечая в поведении гостя и, откинувшись на спинку стула, произнёс.
– А как вы, мил человек, объясняли для себя до сего дня, каким образом вам удается творить все те вещи, что являются следствием, как вы их называете, теневых способностей?
Взгляд старика был тёплым, ясным и упирался в Андрея без всякого намека на иронию. Вопрос наконец-то был прямой, открытый, понятный и требовал такого же ясного ответа. Ответа, которого, по большому счету, никогда и не было. Потому что до сего дня, как выразился дед, ответ крылся в полной неизвестности. Как-как?! Да вот как-то так! Захотел-подумал-получилось! И какого чёрта!!? Кому нужно это понимание?! Мы вот, когда ходим, бегаем, жрём, сидим на толчке, разве нам известны все бурления, сокращения, растворения и что там еще, что творится внутри?! Да хрена лысого! Делаем, и всё тут! Остальное, как говорится, мимо кассы! Зачем мне знать все тонкости переваривания куриных ножек и преобразования мяса тупых куриц в энергию для мышц?! Без этого я сдохну, что ли?!
Старик, пока гость облекал свои сомнения и протесты в форму внутреннего монолога, собрал опустевшую после ужина посуду и направился куда-то за спину сидящего теневика, в угол справа от входной двери и принялся возиться там в раковине, намывая тарелки и тихонько мурлыча что-то себе под нос. Странно, подумалось Андрею, я даже не заметил находящейся в том углу маленькой мини-кухоньки. А может, её и не было до сей минуты?
Андрей допил чай, доел разломанную сушку и вновь обратился взором к нависающей массивной люстре, параллельно пытаясь вернуть себе прежнее комфортное состояние духа.
Старик вернулся, протирая руки белоснежным льняным полотенцем с вышивкой в славянских традициях. Усевшись на свое место, убедившись, что собеседник вернулся в состояние слушать и слышать, отложил полотенце в сторону. Его очки в тяжелой роговой оправе как-то очень призрачно и ненатурально блеснули. Свет же верхнего светильника, как показалось, несколько померк и сгустился желтизной.
– Я, мой юный друг, вовсе не случайно упомянул об ущербности. Это свойство многих человеческих судеб, состояний и реакций находится в самой прямой и непосредственной связи с предметом нашего нынешнего разговора. Как бы грубо и нелицеприятно это не звучало, но… – старик немного задумался – из песни слова не выкинешь.
«А из места гостя не высадишь» – на автомате про себя продолжил Андрей.
Старик вновь украдкой скупо усмехнулся, в который раз вернув Андрею подозрения на то, что хозяин дома читает мысли словно книги. Свободно расположившись на стуле, облокотившись одной рукой на его спинку, старик сейчас действительно походил на лектора, вещающего свою «теорию всего» с кафедры вглубь скрытого мраком зала.
– Чтобы быть точнее – ущербны все, до единого – поправился он. – Ущербность – это одно из присущих и неотъемлемых свойств каждому, достигшему возраста дееспособности, индивиду. Ущербность проявляется абсолютно по-разному, в любых сферах, формах и фиксируется в любых событиях и состояниях. Человек неполноценен от природы. Это факт. И его неполноценность, уровень ущербности – это его … паспорт, дактилоскопия, если хотите. Если бы существовали инструменты, позволяющие замерить, зафиксировать, определить уровень и векторы ущербности, мы были бы поражены палитрой красок и оттенков ущербности. Боюсь, было бы создано новое направление в искусстве, появились бы ранее скрытые возможности для творчества, ремесла. Визуализация ущербности стала бы отправной точкой новой эры. Эры Соболезнования, если хотите. Или Эры Продвижения. Эры Почитания. Эры…. Да какой угодно. Проблема здесь кроется в ином, мой юный друг. В том, что ни один человек не способен справиться со своей ущербностью в одиночку. Ущербность проявляет себя и оттеняется лишь в тот момент, когда появляется возможность сравнения, оценки. Лишь со стороны можно наблюдать эманации характера.
Но, для нас с вами, мой друг, здесь важно понять даже не это. В нашем-вашем случае важнее другое – определить и зафиксировать наличие побудительных мотивов и установить векторность приложения усилий по преодолению этой ущербности. Важно это. Другими словами – трепыхается ли человек, пытается ли улизнуть из опутавших его сетей или смирился, затих, покорился осознанию неизбежности.
Старик, словно очнувшись, несколько встрепенулся и подался навстречу начинавшему соловеть гостю.
– Надеюсь, вы всё еще понимаете предмет нашего разговора, юноша?
Андрей не был в этом до конца уверен, но теперь, после последней фразы старика, к нему внезапно пришло осознание важности этого разговора. Даже по телу пробежала еле уловимая волна озноба. Стало понятно, что такая долгая и занудная прелюдия была необходима, чтобы подготовить его, дать все необходимые стартовые пояснения. С тем, чтобы то главное, что ему предстоит сегодня услышать, он смог бы уложить в своей голове, воспринять, не отторгнув сразу.
Старик, словно в попытке дать передышку накалившемуся разуму гостя, поднявшись со стула, опять занялся печью, попутно в третий раз водрузив неизвестно когда беззвучно соскользнувшее рогатистое полено поверх поленницы. Падая с высоты, оно просто обязано было привлечь шумом к себе внимание.
– Что ж, коли вы позволите, я продолжу. – старик вернулся на место и включил подогрев самовара.
– Как вы, надеюсь, смогли сообразить, основная, подавляющая масса людей прекрасно живет и наслаждается свой ущербностью. Лишь у небольшого количества индивидов появляются скрытые намерения что-то с этим сделать, устранить, преодолеть, и очень и очень немногие из этих вторых способны к действительной реализации своих намерений.
Старик сделал паузу, внимательно всматриваясь в окаменевшее лицо гостя. Убедившись, что его внимательно слушают, продолжил вкрадчивым голосом, чеканя каждый слог.
– И лишь самые немногие из этих самых немногих … – еще одна пауза для вдоха, и на выдохе – вы.
Андрей, осознав, что тоже инстинктивно задержал дыхание, медленно выдохнул. Ну, тут ничего нового. Что, он не знал, что теневиков по пальцам пересчитать? Тоже мне, откровение от Иоанна.
– Первичными условиями для появления теневиков – это истоки их ущербности, причины тех самых жизненных эманаций, их реакции, переживания, рефлексия, и, наконец, громоподобное желание всё изменить. Разом. Одним ударом. И навсегда. Желание, сопряженное с сжатой в тугую пружину волей. Способной ринуться в самое пекло ада лишь по нажатию курка.
И это заявление не произвело на Андрея никакого впечатления. Ничего такого, если внимательно присмотреться, он за собой не замечал. Почетно, конечно. Подобное льстило. Но нет. Перемудрил старик. Андрей задвигался на стуле, скептически посматривая на дедовы очки.
– Да, знаю. – дед кивнул. – Знаю, мой недоверчивый друг, что одного, пусть даже самого жгучего, кипящего яростью желания мало.
Дед почему-то посмотрел в один угол дома за спиной гостя, в другой, раскинув руки в неком призывающем кого-то в подтверждение жесте.
– Именно таких, обладающих потенциалом, персон и выбирают Они.
Андрей замер.
Замерло время.
Замерли всполохи огня в печи.
Даже свет от нависавшего сверху тяжелого светильника теперь не струился, а медленно, словно лимонный ликер, тягучими струями сползал вниз, к столу, к сидящему в оцепенении Андрею, к дубовому полу. Всё также оставляя потонувшие в мраке углы большой комнаты.
Старик сидел ровно, с прямой спиной, сверкая призрачными всполохами линз своих очков, сцепив перед собой руки в тугой комок, преобразившись в кого-то другого. Не вежливого, мягкого, академически приветливого старикана-профессора. Теперь перед Андреем восседал некто, с каменным, иссохшим лицом, плотно сжатыми губами и пронизывающим насквозь взглядом недобрых, потемневших глаз. И голос. Голос тоже зазвучал с той же холодной, пробирающей интонацией.
– И если ты хочешь выжить, сохранить себя и своих близких для завтра, ты должен доказать своё право на существование Им. Ты обязан справиться.
Комната, люстра, печь, старик, всё начало меркнуть, подёрнулось мелкой рябью, стены дома тронулись со своих мест и двинулись куда-то вверх и навстречу. Казалось, дом принялся сворачиваться в тубус, утрачивая знакомую геометрию и размеры. Последнее, что успел заметить краем потухающего сознания Андрей, знакомое рогатистое полено спокойно лежало себе в метре от поленницы, на прежнем месте.
Глава 9
– 9 -
Что бы там ни говорили, но нет, не существует такой работы, которая бы не изводила. Не выдавливала по капле энергию, позитивный настрой, не заставляла мучиться, страдать, погружаться в состояние печали. Даже самые творческие, интуитивно приятные, связанные с наслаждением занятия нет-нет да и приносят в жизнь толику уныния, печали, разочарования, даже раздражения. В такие минуты любой способен столкнуться с необходимостью отстранения от вопросов профессии, купирования негатива, сбрасывания последствий стресса и ухода в себя, либо в круг родных или друзей, избегания борьбы за срочно требуемый результат.
И не важно, муки ли это перенапряжения шахтёра в забое в попытке выдать суточную норму породы, или муки выпускающего редактора накануне дедлайна. Итог один – усталость, паника, трепет и утрата способности к активному поведению.
Но ведь есть и иные виды работ, могут возразить некоторые. Где никаких тебе дедлайнов, тонн и штук. Есть только ты и телефон, или ты и кресло.
Но именно на таких работах усталость случается намного чаще и со временем начинает носить хронический характер.
Причиной же, а также и следствием такого исхода выступает лишь одно – скука.
Скука добивает, выжимает, стерилизует, выхолащивает и изничтожает. Инициативность, комфорт, жажду результата. Скука, она как низовой пожар. Вроде всё на местах, сверяется и бьётся по накладным, человек в количестве одной штуки присутствует, даже стул и телефон на месте. Но заглядывая в эти потухшие глаза, видя эту вялость походки, эти невпопад даваемые ответы, даже вытаскивая на поверхность тонометром эти жалкие цифры систолического, понимаешь – сражён! Нарастающим итогом, наповал!
Любой сторож знаком с подобными проявлениями профессионального поражения. Любой охранник, вынужденный полный световой день топтаться на мысленно очерченном пятачке, не меньше токаря, сантехника или офисного клерка мечтает о закате дня, о заветном совпадении стрелок и цифр. И, лишь вырываясь на стратегический простор улиц и тротуаров, они, эти израненные полнодневной скукой бедолаги, с каждым вздохом, с каждым шагом возвращаются к жизни, набираются сил, словно губка напитываясь свежими силами.
Особенно тяжело переносится скука теми, кто к ней не привык. Для кого скука – не бремя каждого нового дня, а внезапно выпавшее несчастье. С которым необходимо как-то справиться, не поддаться, найти обходные пути. Вернее, сначала эта передышка могла восприниматься как дар божий, как внезапно нахлынувшее счастье покоя и умиротворения, но… Но не каждому такое дано. И не каждый способен противостоять этому злу.
Степан был из таких. Из нелентяев. Его ощущение времени опиралось не на количество контрольных взглядов на циферблат часов, и не на сумму протопанных шагов от одной стены до другой.
Работая пятый год опером в правобережном РОВД, имея за спиной не один год службы, он мог абсолютно точно сказать, в каком именно из дворов своего района не довелось ему побывать. Ответ – ни в одном. Не было такого двора или закоулка, куда бы за годы службы не приходилось ему заглядывать. Сначала работая участковым, теперь, волею судеб, оперуполномоченным, Степан в итоге был тем самым сотрудником, что мог содействовать раскрытию уголовных дел не выходя из кабинета.
Скажем, поступило заявление некой гражданки Л. о проникновении неизвестного в её квартиру и совершение оным кражи её кровно нажитого имущества, а именно часов в хрустальном корпусе, шкатулки малахитовой для украшений (причем находившаяся в шкатулке бижутерия мерзавца не заинтересовала и была оставлена разбросанной на полу)а также наличности по мелочи да пары бутылок алкоголя средней цены и качества.
И вот доводит до него такую наисвежайшую информацию его непосредственный начальник либо начальник отдела дознания, не успевает ещё закончить свой показушно-усталый монолог о злоключениях дамы и её злобного антагониста, а Степан уже выдёргивает из поясной сумочки телефон. Намереваясь убедиться, где в данный момент, в какой катрани сливает с лап словивший вантаж Вася Узбек. Тот самый ворюга, что после недавнего выхода на волю с одной из Стерлитамакских зон решил зависнуть на некоторое время в городе и специализирующийся на предметах роскоши и антиквариата. И, поскольку в городе таковых владельцев по пальцам пересчитать и все они либо под Дедом, либо под областными законниками, Васе приходится довольствоваться тем, что есть – шкатулками да хрустальными артефактами «эпохи застоя». При удачном стечении обстоятельств, оперативности да толики фарта через час-другой Вася Узбек уже блымает красными от алкозагула глазками в непонимании природы того, где и как он засыпался, не успев начать новой сытой да жирной жизни.
Такому построению собственной работы Степана научили старшие товарищи, уже вышедшие на пенсию волкодавы прошлых лет, передавшие и опыт, и знания, и где-то даже агентурные каналы.
«Работать нужно головой, ноги треба поберечь» – не раз глаголил старый и старший опер Петрович, засовывая промеж пышных и седых усов надкусанный солёный огурец вслед опрокинутому туда же на четверть неполному стакану огненной воды. И работал. И получалось. И раскрываемость была на хорошем уровне. Да и Петрович на хорошем счету. И не было к нему вопросов, до самого выхода на заслуженный и выкряхченный за последние годы отдых.
Восприняв всё доброе и светлое, сказанное Петровичем с семиэтажными матюками, впитав с литрами зернового самогона Лёши Бидона с Героического переулка откровения и наставления по вычленению из словесного мусора нарколыг-информаторов рационального и фактурного, Степан быстро вошёл в курс дела. В короткие сроки поняв службу, уяснив берега, которые нельзя было путать ни при каких обстоятельствах, тонко и точно уловив методику работы с контингентом, он быстро наладил свой профессиональный быт. В отсутствие фатальных временных затрат на вытаптывание километров, высасывание крупиц потребной информации в бездонных и бесплодных опросах жителей рабочих окраин, на поиски, засады, преследования, все его рабочие сутки закладывались на АПД – алтарь процессуальных документов. Бумажки должны были своей бронёй закрывать любой чих, любую плешь, стенографировать каждый шаг и обосновывать каждый заданный вопрос. Лишь с полным ворохом рапортов, заявлений, постановлений и запросов можно было спать спокойно, отвечая на каждый окрик еженедельных совещаний спокойным шуршанием пухлых папок.
Но сегодня день не задался. Погода была дрянь, давление ниже низшего, осадки в виде мокрого снега. А завоздушённая где-то традиционно в начале отопительного сезона тепломагистраль доносила в батарейные блоки второго этажа РОВД крохи тепла и призрачных надежд на теплый кабинет в ближайшие дни. Скука навалилась всей своей осенней и сонной массой, подавляя и волю, и сознание.
Степан сидел за столом, гонял пальцами ручку, посматривая на вялотекущее развитие сюжета какого-то второсортного видеобоевика на экране монитора и сожалел о том, что накануне не купил на рынке обувь по сезону. Прошел мимо, лишь бросив взгляд на мгновенно приглянувшиеся ботинки с мехом, двигаясь по рядам палаток челночников. И поленившись развернуться и примерить. А теперь уже их ищи-свищи. Такие мазёвые боты долго не задержатся на прилавке. А в своих, хотя и плотных, но явно не зимних кроссовках в отсутствие кабинетного тепла становилось час от часу все более зябко и некомфортно.
Хотелось горячего чая с аромадобавками, овсяного печенья и книгу. Что-нибудь про корсаров, пилигримов или индейцев племени Сиу. Набор сей являл собой сферу прихотей не челяди, но барских отпрысков, а потому страдал своей несбыточностью. Хотя, чай в пакетиках был. И были даже баранки.
Степан оглянулся на стоящий на отдельно выделенной тумбочке чайник, убедился сквозь смотровое оконце в присутствии в нем воды требуемого объёма, и, что-то решив про себя, поднялся с намерением приступить к организации чаепития.
Дверь резко раскрылась, в проем просунулась взклокоченная после снятой форменной шапки голова помощника дежурного Земичева, которая, без всякого вступления гаркнула:
– Бакулин, к Корнейчуку, мигом!
Как-то неласково, без любви, подумал про себя Степан, а в ответ грубо буркнул:
– Свали…
Голова тут же пропала, дверь со стуком захлопнулась.
«Попил чайку, с баранками», с сожалением пронеслось в голове Степана, пока он выключал стрелявшего из двух стволов рейнджера на мониторе и надевал на себя поюзанную уже с годами куртку. В крыле, где располагался кабинет начальника отдела оперативного розыска, было еще холоднее, и это тоже было ежегодной традицией.
Капитан Корнейчук встретил вошедшего Степана хмуро и недобро.
Разложив перед собой несколько мобильных телефонов, поминутно что-то впечатывая на клавиатуре, он явно был несколько на взводе. Если не сказать в неизвестной степени тяжёлого личностного раздражения.
Кивнув на стул перед своим столом, он долго ковырялся в свежей стопке бумаг, выудил что-то из недр макулатурной пирамиды и почти бросил перед недоумевающим подчинённым.
– Внимай. Здесь краткое изложение программы твоих приключений на ближайшую пару недель. Или лет. Как повезёт. Смотри сюда! Читать потом будешь – грубо одёрнул он попытавшегося вникнуть в содержание документа Степана.
– Значит так, слушай боевой приказ. Всю текучку подготовить к передаче Славиной. Времени тебе – до конца рабочего дня. Не успеешь – конец рабочего дня переносится у тебя на семь утра. Это – время «Ч». Понял?! Кивни, если понял.
Под суровым взглядом предвзбешённого начальника Степан поспешил кивнуть, пока слабо понимая, что за этим последует.
Корнейчук удовлетворённо крякнул.
– Теперь так. С этой минуты ты назначаешься на это дело, формально его ведет следователь Федай. Вот только отчитываться о своей работе ты будешь лично передо мной. Это ясно?!
Снова тяжёлый взгляд уперся Степану в переносицу. Подтвердив кивком свою исключительную понятливость, Степан вознамерился впитывать дальше.
– Чё ты мне своей башней трясёшь как эпилептик?! – рявкнул капитан Корнейчук, резко подавшись навстречу растерянному Степану. – Язык проглотил?!
– Так точно, товарищ капитан, всё ясно! – Степан даже изобразил попытку привстать.
– Ясно ему, что в жопе всё потрясно – скаламбурил начальник без единой усмешки.
Бессистемно что-то поперекладывав на заваленном сверх меры бумагами столе, подровняв в одну линию, по-армейски, лежавшие рядком телефоны, подняв и опустив на место пепельницу, утыканную несвежими бычками, Корнейчук, словно вспомнив о существовании Степана, шумно и с клекотом прокашлялся и угрюмо бросил.
– Завтра, не позднее двенадцати ноль-ноль жду соображений. В двенадцать тридцать у меня будет Федай. Сделай так, чтобы наша встреча не была напрасной. Свободен.
Степан, торопливо покинувший кабинет начальника, стрелой метнулся к себе, в свой рабочий угол, отдышался, скинул куртку и приступил к изучению всученного Корнейчуком документа. Точнее, их было два, соединённых скобкой степлера.
Из содержания первого усматривалось, что вчера, в вечернее время, в ресторане «У Гиви», что по проспекту Ленина, произошла массовая драка лиц уголовной принадлежности, со стрельбой и нанесением увечий. Нанесен ущерб имуществу – мебели, посуде, а также стеклопакету, выбитому выпавшим телом. Причем заявление было подписано посетителем ресторана, некой гражданкой Зинковской, у которой, среди прочего, была похищена сумочка с ценностями и украшениями.
Из второго документа – копии рапорта плохого качества, следовало, что сотрудником ОПБ – оперативно-поискового бюро, была зафиксирована неформальная встреча вора в законе Деда Игната с представителем столичной ОПГ Красногорковских вором в законе Тюрком в ресторане «У Гиви». Далее следовало перечисление иных опознанных персоналий этой встречи, её тайминг, описание диспозиции. А вот следом шло довольно скомканное и явно сумбурное изложение произошедшего в ходе встречи конфликта. Причем, было заметно, что примерно с середины этого изобилующего кличками и марками огнестрельного оружия описания начиналось форменное сочинение на свободную тему. Что было видно невооруженным взглядом. Либо составитель рапорта получил удар, ранение, был взят в плен или в заложники, и поэтому продолжение внезапно возникшей свары видел отрывочно, неполно или не видел вовсе, а составил свои заключения постфактум. Либо, что представлялось чем-то невероятным, видел не совсем то, что происходило на деле и, уже обладая к моменту составления рапорта данными объективного контроля и фиксации, пытался виденное лично совместить с этими данными. Что получалось у составителя из рук вон плохо.
Словом, впечатление от прочитанного документа, изобилующего противоречивыми подробностями, было разбалансированным, вызывало когнитивный шок и требовало дефибрилляции мозговых усилий.
Степан дочитал рапорт неведомого ему топтуна до конца, поворочал листы в надежде высмотреть еще какие-нибудь детали на оборотах, разочарованно цикнул одними губами и, положив листы на стол, всё же направился к чайнику. В таком нетеплом климате думать о вещах серьёзных и архисрочных не хотелось и не моглось.
Налив кипятка в свою слабо отмытую кружку, скинув туда чайный пакетик, загрузив рафинад, Степан уселся за стол. Отдувая от себя пары горячего настоя, принялся неспешно размышлять.
О какой-то сваре, случившейся в помпезном кабаке на набережной, судачил весь город. О том, что каким-то образом пострадал сам Дед Игнат и его подручные, было известно едва ли не каждому бичу в городских подворотнях. Что выстрелы были, что кого-то из окна выбросили, что внутренние перегородки вспомогательных помещений ресторана пострадали – рассказы обо всем этом ходили с самого утра по всем рынкам, остановкам и придомовым лавочкам. Получалось, что наличествует подтверждение происшествия, имеет место нанесение вреда здоровью как минимум нескольким участникам события, наблюдается нарушение целостности конструкций здания, а также зафиксированы преступные посягательства на имущество граждан. Довольно широкий спектр объективных подтверждений происшедшего. Должны быть также многочисленные свидетельские показания, способные пролить свет на те недостатки и противоречия, которые бросаются в глаза в неведомым образом скопированном рапорте сотрудника ОПБ.
Степан, несколько разогретый и оттаявший горячим чаем, откинулся на стуле, заложив сцепленные в замок руки за голову, и, покачиваясь, рассматривая побеги неуемно вытянувшегося цветка на шкафу, продолжил мысленно ковырять ситуацию.
Из рапорта следовало, что после короткой горячей фазы внезапно вспыхнувшей разборки приезжие в основной массе остались в ресторане, команда же местных организованно и стремительно покинула заведение. Все местные братки резво погрузились в свои пароходного вида джипы и ретировались. Все да не все. Деда Игната выходящим из кабака и ныряющим в своё бронированное авто этот сотрудник не видел. Что-то выносили, сокрытое от глаз, но точно не тело человека. Дед вошел, но Дед не вышел. Не в этом ли состоит та напущенная Корнейчуком важность, и срочность? И можно ли полагать, что Дед Игнат до сих пор находится в ресторане «У Гиви», в котором остались в полном составе приезжие бандюганы? Продолжала ли наружка наблюдение за кабаком? Имеется ли последующие рапорта? Или с отходом этого топтуна наблюдение прекратилось, следовательно, и дальнейшая судьба Деда выглядит исключительно неопределенно?
Степан, взирая на дверцы старого облупившегося лаком шкафа, пытался для себя понять – правильно ли он определил первопричину, акцент и вектор иносказательно поставленной перед ним начальником задачи?
Другие варианты даже не наклевывались.
Значит, требовалось как можно скорее сбросить висящий на нём процессуальный балласт на красавицу-девочку Катюшу Славину, составить первоначальный план действий и, перво-наперво, ехать на место.
