Олег Патров
Из серии «Зеркала». Книга 2. Основание
Семнадцатое
«Что же ты делаешь, малыш? Что же ты делаешь?».
Этот вопрос повис в воздухе, не найдя адресата. Сколько поводов для жизни, сколько причин взять себя в руки и сказать жизни: «Да!». Он должен держать их в голове и никогда не сдаваться. Никогда. Ведь на этот раз на кону стояла ЕГО смерть.
Некоторое время назад, находясь в вынужденном отпуске, Рэй застрял на одном сериале. Примитивном до безобразия, но бьющем местами в цель, в самую точку.
«Можно начать жизнь заново».
Эта фраза преследовала его, как наваждение, не давала дышать.
«Я рад, что у тебя все получилось».
Еще одна.
«Не доводи до беды».
«Ты знаешь, каково это – принимать решение по необходимости, когда тебе не остается ничего другого, кроме как соглашаться с уговорами других?», «Ты знаешь, каково это – когда принимают решения за тебя?», «Потом на душе так… погано», – лирика…
Рэя преследовала лирика, которую он никогда не принимал в расчет, которой не верил, тем более не уважал. Чувства хороши там, где нас нет, а в жизни приходилось решать конкретные задачи и ему в его работе нужна была холодна голова.
«Брось, ты делал это не из расчета», – возразило нутро и оставалось только махнуть рукой на свою же собственную проницательность.
«Нет, но раньше все было как-то по-другому. Азарт что ли. А теперь ушло».
«Или ушел ты сам?».
В этом тоже была доля правды.
После смерти жены, к которой Рэй, кстати сказать, при ее жизни не так чтобы был уж привязан, он стремительно начал терять дни. Забывать то, что происходило в холодном угаре выпивки до, после и во время работы, пока не сорвался. «Отдохни», – сказал ему шеф месяц назад. «Возвращайся, ты нам нужен, – повторил через месяц. – Ты лучший». Но он больше не хотел быть лучшим, быть исключительным, он хотел быть, КАК ВСЕ.
«Когда заканчивается человечность, дальше жить не зачем», – написала ему на прощание жена перед тем, как досрочно шагнуть в бессмертие.
«Болезнь. Что делать, такая болезнь подтачивает силы. Сожалею, сэр», – сказали врачи.
Но он-то знал правду.
«Тот самый? Скажи, он умный или нет?» – спросил кого-то герой очередной телепередачи под выпитый залпом стакан га.
«А ты держался, пока работал, – сонно отметило подсознание. – Тебе надо работать. Гарди сыграл с тобой злую шутку. Тебе следовало остаться там».
«И умереть?» – продолжилась ленивая дискуссия.
«Почему? Может быть, ты и выжил бы».
«Прекрати, ты знаешь сам, что меня беспокоит. Я не могу вспомнить вчерашнего дня, какой к черту шпионаж».
«Неправда, дела ты помнишь. Все самое важное, до мелочей».
«Да, но не жизнь!».
«А есть ли она у тебя?».
Мысленная ухмылка самому себе была просто оскорбительна.
«Шучу, но согласись, этот риск, эта грань окрыляет. Дает такой кайф! Ты давно так не наслаждался жизнью».
«Да, и не оставляет после себя ничего. Надо завязывать, а иначе ты не сможешь работать, а это единственное, что тебя еще держит».
Рэй сорвал пробку бутылки и вылил содержимое в раковину. Завтра-послезавтра он будет жалеть об этом. Но кто бы мог подумать, что можно подсесть на чувства, как на иглу.
«На сильные чувства, ты хочешь сказать?».
«Комментарии излишни».
«Мне так не хватает тебя, – сказала она за день до смерти. – Я соскучилась».
«Вот я, рядом», – осторожно сжал он ее хрупкую руку.
«Твоя рука. Если бы можно было так легко дотронуться до твоей души. Мы совсем чужие, Рэй? Совсем чужие?» – мольба в ее голосе заставила его солгать.
«ТЫ не человек, ты монстр, – обиженно отвернулась она. – Не надо меня утешать».
«А я и не утешаю».
Последний спор с женщиной, с которой прожил без малого семнадцать лет, тихо, спокойно, большей частью в разлуке по причине непростой работы, и вот ее образ снова и снова встает перед ним, как наваждение. «Отстань», – он запустил бы в стену стакан, но жаль было посуды, да и не хотелось потом убираться.
«Я забываю все, почти забыл свое детство, забуду и тебя». – «У тебя хватит сил?» – «О чем ты? Это болезнь. Твоя болезнь, которая передалась мне, но которую успели вовремя заметить благодаря твоей смерти». – «Лжешь». – «Посмотри сама. Вот бумаги». – «Бумаги тоже лгут, как и слова. Если ты все забыл, зачем пить?».
Она поймала-таки его на слове, стерва. Он почти ненавидел ее сейчас за проницательность, в смысле ненавидел себя, но по отношению к себе самому испытывать подобное чувство было глупо, потому ненавидел ее, а она преследовала его и вела непрекращающийся поток мыслей о совести и вине.
«Так легко все списать на мертвых. Это ведь тоже часть твоей профессии, не так ли?..».
Он рассказывал ей многое, почти все, зная, что все секреты надежно хранят стены санатория, за пределы которого она не выходила последние два года. И никогда не выйдет.
«Интересно, вы все выбираете себе таких жен, как я, или травите их нарочно?».
Он чуть было не задохнулся от этой невинной шутки.
«Не смешно».
«Что ты. Очень смешно. Видел бы ты сейчас свое лицо».
Восемнадцатое
«Бежать», – металось, лихорадочно билось слово в стройных донельзя мыслях Тома. – Бежать». «От судьбы не уйдешь», – возразил он себе сам. А потом, он никогда не уходил от проблем. В этом он был похож на своего отца. Тот тоже не оставил семью, даже когда мать узнала о любовнице и двух детях. Не оставил семью, когда младший сын, подсевший на наркотики, и дочь, сводные брат и сестра Тома, перестали поднимать трубку, вел себя правильно, достойно, поддерживал отношения со всеми. Впрочем, мать тоже была хитра. Она не давила, но незаметно ласкала, прикармливала к себе, не давала забыть о сыне, чуть-чуть, слегка, чтобы не пережать напоминала о судьбе деда. Тот тоже жил вот так на две семьи, только в тот раз брошенным оказался отец Тома.
«Ты не можешь так поступить с нашим мальчиком, – однажды напрямую заявила она, не стесняясь присутствия сына. – Он твой первенец, и вырос у тебя на руках. Ты его любишь, а того ты и видел-то пару раз в пеленках, да после в штанишках. Это несправедливо отнимать отца у того, кто знает, каково это, а твой второй сын, – здесь она сделала паузу. – И не знает тебя. Ему нужно время, чтобы привыкнуть. Воспользуйся пока этим временем. Чтобы не потерять нашего мальчика. Он итак совсем отбился от рук».
Вот так Том стал орудием в чужих руках. Второй раз. Первый – в руках судьбы, когда оказался проворнее своего брата и тот, выйдя на свет вторым, умер через семь дней, второй – в руках близких. Том до сих пор не знал, что было хуже. Он пробовал проигрывать эти сцены на себе, пробовал распоряжаться чужой жизнью, чтобы понять, что чувствовала Она, когда говорила ему: «Твой брат» или «твой отец», но так и не смог. Единственное, в чем он убедился – так это в своей способности манипулировать другими людьми, способности чуть выше средней, но не исключительной, свойственной всем людям.
– Все мы крысы, док? Крысы в вашей маленькой лаборатории? – подшутил как-то над ним Гарди, ткнув, как стволом пистолета, пальцем в висок. – Готов биться о заклад, вы тоже иногда им завидуете.
– Кому? – Том не понял намека.
– Вашим лабораторным крысам, – как ни в чем не бывало объяснил Гарди. – А что? Лежат себе, спят, ничего не делают. Ну пару раз в день бегают по лабиринту или тонут в бассейне с водой. Но ведь ради такого дела можно ведь и потерпеть, не правда ли?..
– В этом отношении мы все крысы, Гарди.
– А я что говорю.
Вырванное нехотя согласие оставило у Тома неприятное ощущение. Он не хотел соглашаться, не хотел ставить вопрос так, безапелляционно. «Я не знаю, в чем смысл заключен бытия?» – такой ответ ему подходил более, но Гарди сумел испортить и эту строчку: «Но я знаю другое: И воздушная в небе струя бывает в неволе…».
Для Тома было настоящим шоком услышать стихи от такого парня. Он никогда не думал, что Гарди способен на такое. Нет, не читать – цитировать по памяти.
– Свободный перефраз, док. Не ожидали? Я вообще неплохо рифмую. Я, знаете, большой мастер рифмовать.
– Это же был ты.
– О чем вы?
Они отлично поняли друг друга. Автор письма и источник утечки. И этого парня он должен был выдать Атону. Интересно, что тот будет делать.
– Убьет, вот и все. Не такой уж я незаменимый. У него теперь есть вы.
– А? Что?
– Спокойнее, док. Ваши мысли читаются у вас на лице. Спокойнее. Делайте, что должны и ни о чем не беспокойтесь, я РАЗРЕШАЮ.
Поганец выделил последнее слово голосом. И потом перед самым концом, перед тем, как Тому надо было идти на доклад к шефу, вслед, словно удар исподтишка, добавил последнюю каплю яда: «Знаешь, в чем заключается правда, док? Тебе никого из нас не надо было спасать. Только себя».
Девятнадцатое
«Рэй – Гарди – он», – Том привычно прокрутил мишень, расставляя по местам людей. Почему он попал в этот треугольник? С Рэем было все понятно – алкоголик на фоне остаточной органической патологии и смерти жены. Гарди? Самоубийца. Трудное детство. Но ты сам? «Твое детство было не легче», – подкинуло версию подсознание. Но не так и не в том. И он в отличие от тех двоих понимал, ЧТО делает, сознательно шел на преступление, хотя мог уклониться, хотел и стремился довести дело до конца.
«Все еще надеешься на прощение, доктор?».
«Нет».
«Точно. Ведь твой отец почти ушел к твоему брату. Еще бы чуть-чуть. Если бы не эта лишняя доза, то все. Зов крови и романтика брошенного ребенка сыграли бы свое дело».
«Но я уладил вопрос».
«Это точно. То-то ты так замечательно общаешься со своей семьей».
«Моя мать мертва».
Он вздрогнул, очнувшись от пронзительного звонка в дверь.
– Том Рандер? Вам срочное сообщение.
Конверт. «Многоуважаемый сэр, с прискорбием сообщаем вам о смерти мистера Томаса-старшего, вашего отца. В связи с обстоятельствами его смерти, просим срочно принять решение о характере его похорон».
– И все-таки ты сделал это, – невольно прошептал он вслух.
– Извините, сэр. Вы что-то сказали?
– Ничего. Спасибо.
Он закрыл дверь, тщательно проверил замки.
«Но не из-за тебя», – бился о выстроенную стену самообороны внутренний голос.
«Тем больнее. Так можно было бы сказать, что хоть что-то контролируешь».
«Ну извини, малыш. Не в это раз. В этот раз все обойдется без тебя. Пьеса закончена. Аплодисменты. Занавес. Послепремьерная афиша».
И вдруг Том понял с совершенной ясностью и острым привкусом нахлынувшей горечи, что отныне вспоминать будет он один.
Он рванул воротничок халата. Гарди, ему нужно было предупредить Гарди или даже принять удар на себя. Подскочив к столу, он схватил бумагу, сел писать письмо, но бросил на полстрочки. Поздно, никто не поверит ему. Убедительные доказательства. ОН САМ привел неопровержимые доказательства виновности парня Атону, наглядно показал, как племянник подставлял под подозрение Рэя, как пытался замести следы.
«Еще один. Этого ты, по крайней мере, проконтролировал до конца».
Резким замахом руки Том сбросил со стола все бумаги, мешавшие ему думать. Сегодня он хотел отвечать перед самим собой. Хотел. Ключевое слово. Как краешек письма, вспоротый бритвой, оно прорезалось сквозь забвение и боль, желание помнить и желание забыть, подавить то, что не должно было прорастать в жизнь.
«Ты уж определись, док, в какую сторону плыть, а то прибьет не к тому берегу».
«Хочу».
«Точно?»
«Да».
Несмотря на страх и сомнения, он хотел первым озвучить ответ на поставленный вопрос.
Двадцатое
Выстрел. Еще один. Еще. Гарди любил стрелять по неподвижным мишеням, таким, каким сейчас был он сам.
– Привет, Рэй. Давно не виделись.
– Ты?
–Удивлен, что я выпутался? Скажи спасибо доку. Его смерть была крайне вовремя. Приятно, что на настоящих специалистов всегда можно положиться.
– Это ты довел его до ручки? – нахмурился Рэй.
– Я? Что ты. Он сумел справиться с этим сам. Я, может быть, чуть подтолкнул процесс. Знаешь, письмо сюда, письмо туда. Люди так легко верят написанному.
– Мерзавец.
– Тебя-то я спас. Не забывай.
– И явился, чтобы требовать долг?
Гарди отрицательно покачал головой.
– Явился сказать, что Атон умер. Сердечный приступ, представляешь? Такие вот дела. Что творит современная медицина! А еще ругают бесплатное образование. Нет, государственная подготовка психотерапевтов на высоте!.. Можешь спать спокойно. Мертвые не мстят.
Он сменил патроны, еще пару раз навскидку выстрелил по мишеням.
– Знаешь, Рэй, как я хочу жить?!. До боли в груди. И не могу, – Гарди говорил, не поднимая глаз, словно выискивая упавшую гильзу. – Борюсь – и не могу. Последние пару лет были совсем никакими. Но со мной все понятно. Я человек конченый, но ты-то что?
– Оставь меня в покое.
– Это пожалуйста, это как скажешь.
Через пару часов они оставили пустую бутылку в сторону. Гарди встал.
– Мне пора. Ты же служишь людям, и ты умен, ты должен понимать.
– Как ты меня нашел?
Несмотря на приятную встречу, Рэя мучил лишь этот вопрос.
– Никак не успокоишься? Расслабься. Ты обронил визитку больницы Святого Лукаса, когда мы с тобой проверяли маршрут. Я позвонил туда, – это, кстати, стоило денег, они здорово берут за межпланетные переговоры, ты не знал? – поплакался в жилетку милой барышне и узнал твое настоящее имя и адрес. Все просто. В это мире вообще все просто. Все завязано на таких простых вещах и отношениях, даже паршиво.
– Что?
– Все. Жизнь в целом. Но это, конечно, не у тебя. Тебе надо жить и получать удовольствие, браток. Судьба подарила нам второй шанс. Почему ты просто не вернулся домой?
«Обронил визитку? Выкрал Гарди ее, наверняка, вот как было на самом деле, а может просто воспользовался своим даром предвидения. Что дальше? Проникновение в дом, в его квартиру? Что еще Гарди знал о нем? О его семье?» – Рэй боялся своего бывшего компаньона.
– А ты сейчас… что…? Как…?
– Боишься? Не бойся. Я не участвую в делах. Нашлись люди, подхватили готовый бизнес. Всегда находятся… Иногда мне жаль, что он умер, думая, что это я предал его. Знаешь, как-то тошненько. Вот я и пришел посмотреть на тебя, убедиться, что дело того стоило.
– Что?
– Подлости. Оно, конечно, не оправдание, но все же.
Странный все-таки был этот парень, Гарди, немного сдвинутый, но что с такого взять. Крысиный выкормыш, полууродец, почти не человек.
Двадцать первое
«Никогда не возвращайся в прошлое, брат. Никогда не возвращайся», – написал ему Том на прощание перед тем, как выстрелить себе в висок. Впрочем, его смерть и невнятная записка в стиле «я во всем виноват» не сильно бы помогла, если бы дядя вовремя не испустил дух, благодаря легкому вмешательству доктора. Все-таки тот был прирожденным убийцей. Не туда пошел. Ошибка профориентации,» – Гарди грустно усмехнулся, осторожно прикрывая за собой дверь бара. Не стоило испытывать судьбу. Люди не любят, когда кто-то неуважительно относится к их собственности, тем более что ему так повезло. Ему вообще по жизни везло со смертью. «Тот, кто всегда приходит вовремя», – он знал еще один ответ на эту загадку, но перед вторым вариантом надо было отвечать. Отвечать. На этот раз точка была здесь. Настоящий голос совести трудно было заглушить одиночеством. Настоящий голос совести прорезается в тишине, но боится людей, поэтому он и пришел к Рэю.
«Никогда не возвращайся, парень. Просто не возвращайся».
Последние слова Гарди сказал себе, а услышал их тот, другой.
«Что же, это прибавит ему мнительности», – усмехнулся кто? Ирония?
«Тебе его не жалко?».
«Ничуть».
«Губит такую жизнь».
Гарди было обидно, но сделать он ничего не мог. Ни для Рэя, ни для себя.
«Никогда не возвращайся в прошлое».
Том не понимал, да и Гарди сам не понимал до последнего, не хотел верить…
Одним из первых блоков, который ставили малышам крысы, был блок послушания.
«Мы не можем жить по своей воли. Мы – оружие исполнения желаний других. Мы – их уши. Мы – их глаза. Мы – их руки. Они – наше сердце».
Он так и не смог вырваться из этого капкана, сколько ни пытался, как ни бунтовал.
– А кто из нас не крыса? – пошутил как-то Атон, желая отвлечь племянника от мрачных мыслей. – Поверь мне, в этом смысле большая часть человечества не знает, чего хочет.
В каком-то отношении дядя был добр к нему. Не навязывал своих желаний, лишь отдавал приказ. Иногда высказывал предложение.
– Разве крысы не могут вести себя прилично?
– Я попробую.
Двадцать второе
«Извини, я не хотел».
Рэй снова начал разговаривать сам с собой, потому что больше не с кем было вспоминать тот день, в который он поседел от страха и переживаний.
«Что мне делать? Они вычислили меня. Они идут за мной попятам. Спрячь, я прошу».
Он и спрятал. Никто не откажется помочь напарнику в трудную минуту. Когда-то тот выручит тебя. Взаимный принцип, важный в их работе. Никто не смог бы заподозрить в его помощи ничего другого.
– Я убил человека, своего НАПАРНИКА, ради брата, а он все равно умер от передозировки, – тяжелый, надрывный плач в комнате и ласковые руки жены.
– Он обнаружил, что мой брат увяз по уши, и собирался предложить ему сделку, но тогда бы его жизнь была кончена. И моя карьера. А он все равно умер.
Она молчала.
– Никто никого не может спасти против его воли, ведь так?..
Но пил Рэй не из-за этого. И вовсе не после смерти жены – эту чушь он оставит для слюнявых работников по кадрам, пусть жалеют его, ветерана своего дела, специалиста по двойным стандартам. Нет, он начал пить еще при ЕЕ жизни. По чуть-чуть. Каждый день, потому что не мог смотреть ей в глаза. Он был рад, что она наконец-то умерла.
«Помнишь?»
Смешно. Что он мог помнить с такой работой? Ни одного правдивого дня и сплошь фальшивые биографии. Их он помнил досконально.
«Помнишь? Ты был хорошим человеком».
Он так и не понял, как она узнала, что он продал душу, как догадалась. Наверное, интуитивно. У женщин, говорят, развита, интуиция.
«Вернись. Ты можешь. Люди могут все».
Точно. Губить и поднимать свою жизнь, грешить и отпускать себе грехи. В его случае суть вопроса заключалась в том, что он с самого начала знал, ЧЕМ кончится дело. Он убил своего напарника даже не ради карьеры – что карьера? – для него это слово было пшик, да и некуда им было его отстранять – дальше дерьма не пошлют, а он был в самой его середине…
– Работа на правительство или компанию? Какая разница, в конце концов. Все они одним миром мазаны, – обронил он когда-то своему коллеге, а тот передал дальше. Мелочь, почти не причинившая ему неприятностей, но тоже сыгравшая свою роль.
«Если бы на его месте был другой человек…Гражданский…»
Рэй покачал головой. Он не хотел обманывать себя и говорить, что поступил бы не так.
«Так в чем дело?»
Все было проще. Никто не догадался, даже его непосредственное начальство. Кроме жены.
«Я прожила хорошую жизнь, и это того стоило».
«Это того стоило, Рэй?» – голос издалека, забытый за кружечкой пива, задушенный в зародыше. Не стоило открывать ему доступ воздуха. Что хорошего было в том, чтобы признать, что он просто струсил и спасал свою жизнь. Напарник мог бы быть умнее и не искушать его так.
«И почему мы должны пойти вам на уступки? В чем наша выгода?».
Рэй объяснил. Он выменял свое разоблачение на жизнь брата. В сумме на две жизни.
«Да, но на тебя вышли частично по его вине. Если бы он был внимательнее…Если бы не притащил за собой хвоста…».
Детали. Новые оправдания. Он сделал так, как сделал, и он был виноват. Причина? Стара, как мир. Он очень боялся умирать тогда, очень боялся. Настолько, что готов был продать кого угодно, включая себя.
– Разве это плохо, что я любил жизнь, любил свою мать? Я не хотел, чтобы она плакала, чтобы расстраивался отец!!! Хоронить обоих детей разом!!! – кричал он снова и снова во сне.
Конечно, неплохо. Угождай себе и близким и придумывай красивые оправдания.
Дальше смерти пасть нельзя.
А он пал так низко, что теперь можно было и приподняться, даже попробовать встать.
Рэй провел ладонью по лицу. Посмотрел мутным взглядом на дверь, за которой скрылся Гарди.
Он начнет с эпитафии. Он наконец-то напишет посвящение своей горячо любимой жене. Исполнит этот печальный долг. У него даже был неплохой образец для надгробия и памятного слова. Его писал еще дед. На смерть своей жены. Чуть-чуть переделать – и будет хорошо. Первый шаг.
Трясущимися руками Рэй вытащил из кармана 40 карлитов. Этого должно было хватить на маленькую заметку. Где их семейный альбом?
Такие разные
(посвящение любви)
Здравствуйте, все те, кто были с нами все эти годы, все те, кто любил и просто знал мою Жаннетт. Меня попросили, да я и должен сказать о ней несколько слов. О том, какой она была и какой останется в нашей памяти. А я хочу рассказать вам о том, как мы вместе жили. Нет, в отличие от известных историй, нашей любви никогда ничто не мешало. Между нами не стояли ни моря, ни космические пространства, нам с не приходилось бороться с нуждой, у нас родились и выросли замечательные дети. Мы просто не сумели сохранить наш брак. Мы были из разного времени и пространства. Не подумайте, не фактически, просто когда я говорил «помнишь Алису?» – она представляла себе нашу соседскую девочку, со смешными бантиками, которая учила нас, взрослых, заплетать косички нашему первенцу, красавице Аэлите, она сейчас тоже с нами, прощается со своей матерью. Но я отвлекся. Долгое время я думал, что Жаннетт представляет ту смешную девочку, – ей так нравились ее веснушки и улыбка, – а я всегда вспоминал нашу встречу, хотя она не была первой. Мы были уже женаты, я вернулся из командировки, зашел в дом, а там, как в волшебном сундучке, отовсюду звучала музыка и голос Алисы: «Я страшно скучаю…». Почему-то для меня особенными прозвучали тогда эти слова, я ворвался в комнатку, где мы тогда жили, прямо в рабочем комбинезоне, обнял жену, подхватил ее к потолку, а она смеялась и показывала пальцем на маленькую дочь. Та прыгала вокруг меня и, дергая за край куртки, просила: «А меня! Меня тоже покатай!». Жаннетт никогда не вспоминала это.
Я так думал. Я так долго думал. А вчера, вы знаете, приготовления к похоронам, я решил немного отвлечься, собраться с мыслями что ли. Стал разбирать ее письменный стол и случайно наткнулся на клочок бумажки, оторванный от газетной программы. Мы давно уже не жили вместе, но эта ее привычка осталась до последнего. Она всегда делала самодельные закладки для книг, которые читала. Я смотрел на этот листок и видел ее руку, а на нем было написано: «Помнишь? Алиса и танец под потолком?». К чему она вспомнила это и что это было? Что это значило для нее? Что мы были не такими уж разными или что любовь превозмогает все? Я не знаю. Знаю одно: она подарила мне мгновение счастья тогда, когда я меньше всего ждал этого. Она это умела. Я не знаю, как…
Вечерами я внимательно вглядываюсь в лица внуков, читаю им сказки. Может быть, я уверен, среди них снова мелькнет ее улыбка, мои глаза, наши мысли. Она такой была, неунывающей, и поэтому навсегда останется со мной, с нами.
Рэй тоже хотел остаться в чьей-то памяти, вот так, как его дед, бабка. По-человечески. А не так, как у него… Но день прошел неудачно. В редакции ему сказали, что частные объявления не должны превышать семи строк.
За окном в который раз на дню взревели двигатели. Все-таки поселиться рядом с космопортом была не самая удачная его затея. Но их шум сейчас был очень необходим Рэю, насущен, как волна, которую ждешь в детстве, стоя босиком на пляже, чтобы убежать от нее прочь. Впрочем, на его родной планете не было волн, не было океана. Море было лишь отблеском, легким бризом редких семейных каникул, сменяемых буднями ровных, как степь, и серых, как холодный туман, городских улиц. Стоило ли удивляться тому, что у него сложилась такая жизнь?..
Рэй вздохнул и решился-таки сесть за отчет. Не возвращать же в самом деле потраченные им за эти два года деньги отделу ОТК.
Из отчета агента *** по делу № 6327
«…По второму дополнительному вопросу имею сказать следующее:
Несмотря на отказ Крыс сотрудничать с любыми правительственными структурами, нелегальное использование полуфабрикатов представляется возможным, хотя и рискованным предприятием в связи с нестабильностью последних. Привязка подопечных осуществляется к хозяину на последних стадиях подготовки, что дает возможность заменить намеченное лицо на необходимое в интересах Службы. Следует учитывать потенциальную агрессивность материала к хозяину в связи с незавершенным процессом формообразования. Наличие блока на исполнение желаний за пределами микрогруппы до 7 года обучения включая не зафиксировано…»
РЕЗОЛЮЦИЯ: принять к сведению.
Не хулил меня, не славил,
Как друзья и как враги.
Только душу мне оставил
И сказал: побереги.
И одно меня тревожит:
Если он теперь умрет,
Ведь ко мне Архангел Божий
За душой его придет.
Как тогда ее я спрячу,
Как от Бога утаю?
Та, что так поет и плачет,
Быть должна в Его раю.
Анна Ахматова
