Олег Патров
Из серии «Зеркала». Книга 2. Основание
Девятое
Рэй с самого детства не любил лезть в чужую жизнь: у каждого она своя, надо иметь уважение, но профессию выбрал подходящую – ровно наоборот.
«Это чтобы охранять других».
«Ага. В том числе и от себя?».
Впрочем, любезничать и кланяться он не любил больше: не терпел, когда другие пытались держать его за дурака.
«Лучше уж мы их».
«А чем ты лучше?».
«Ничем. Просто я прав».
Благодаря отлаженному механизму со слухами и подменами в центральный офис интересующей Отдел фирмы он попал быстро, дальше немного техники – и его заметили нужные люди, пригласили в более близкий круг, но на этом все и застопорилось. На разовых поручениях вслепую.
Безопасность у Атона была поставлена на должном уровне. Две изолированные системы плюс общее недоверие друг к другу. Уже при первой встрече с Гарди Рэй понял, что здесь надо держать ухо востро. Том опасения не вызывал, хотя остальные явно побаивались дока.
– Будь с ним осторожен, шеф верит каждому его слову, – предупредил его один из старожилов. – На твоем месте был тут один. Недолго задержался. Дрянное это кресло, парень, дрянное. Чуть что – все сразу валят на тебя, так что драпай при первой возможности.
«И как они так долго продержались с таким настроем?» – удивился про себя Рэй. Впрочем, вероятнее всего, это была проверка, которую он, по-видимому, прошел. Его перевели в новый офис, располагавшийся в самом доме шефа.
«Придется пока обойтись без записей, – недовольно прищурился он, взвешивая на руке микроэкран. – Да и зачем пишу?».
«Потому что по-другому не можешь вспомнить дни».
«Точно. Все забывается».
«Не работа. Здесь я всегда в ударе».
«Но ты ведь и не работу пытаешься сохранить, Рэй, а?».
Через пару дней его жертва была вознаграждена.
– Проходи, шеф ждет тебя, – Гарди махнул Рэю рукой.
– А ты?
– Пока без меня. Договоры – не мой профиль. Понимаешь? Вот и славно. И да, мы с тобой незнакомы. Дядя не любит протекцию.
Гарди сделал большой глоток из стакана с водой. Выпивку он не терпел и не позволял себя напиваться без дела. Выпивка была работой, а сейчас он отдыхал.
«У дяди в доме?»
Грустная усмешка. Если что и было правда в той истории, которую он с таким упоением рассказал Тому, так это дом. Последнее место, куда Гарди хотел бы вернуться, и первое, где точно хотел умереть.
«Ты же не серьезно?»
«Конечно, нет. Теперь нет. О чем еще говорить…».
Он бросил дело искренности после того, как ушел из дома, предоставив отцу с матерью делить оставшееся после бабушки имущество.
«Отец очень расстроен, что ты бросил учиться».
Еще один глоток воды. Действительно, его отец был умным человеком. Послал уговаривать к нему мать: удобный человек для неудобного разговора.
«Но что бы ты посоветовал мне сделать сейчас, отец? Что сделал бы сам?».
Вопрос повис в воздухе.
«Нам скоро не о чем будет с тобой разговаривать», – это он уже на похоронах матери.
«Ты и раньше не отличался многословием».
«Я не о том, папа. Как ты собираешься жить дальше?».
«Как все».
«А выплата кредита?».
«Половина оформлена на тебя. Не забывай. Она была и твоей матерью».
Но его одиночество крылось не в этом. В конце концов, у кого были нормальные отношения с родителями? Среди парней, окружавших его, Гарди знал таких на пересчет пальцев одной руки, да и стар он был для такого расточительного слюнтяйства на тему, кто виноват и что с этим делать. Жить. Вот и весь разговор. Жить. Беда крылась в том, что в последнее время жить ему хотелось все меньше и меньше. Были дни – не хотелось вообще.
Десятое
Первая встреча Тома с Рэем или Рэя с Томом? – как посмотреть – прошла на удивление гладко. Поздоровались. Обменялись приветствиями в кругу еще трех-четырех человек, расселились по местам. Гарди, введший доктора в курс дела за час до собрания, по-английски удалился, обменявшись взглядами с Атоном. Потом, спустя некоторое время, он вернулся, что-то прошептал боссу, тот махнул рукой, и они опять разошлись. В третий раз Рэй увидел этого парня уже после общей встречи, когда пошли разговоры один на один. Не обращая на себя внимания, тот сидел в углу кабинета, куда Рэя пригласил Атон, и чего-то ждал.
– Познакомьтесь, это Гарди, ему ты будешь говорить о нужных тебе маршрутах. Это Рэй, наш новый компаньон на северо-западе. Он будет отвечать за сопровождение.
– Люди его или наши? – деловито спросил сидящий в кресле достаточно молодой еще человек.
– Пока наши, потом посмотрим. Возможно, откроем третий офис. Если все получится.
– Хорошо. Нам нужно изменить двадцать пятый маршрут, он на пределе.
– Обсудите дела потом. Сегодня мы решим общие вопросы. Рэй, по всем проблемам с маршрутами ты должен обращаться ко мне или Гарди лично, без свидетелей. Это наше правило. Для безопасности. Двое итак слишком много, как говорится: знает один, знает второй, знает… – Атон нехорошо усмехнулся. – Но я, конечно, не имею в виду никого лично. Тем более тебя. Тебе мы доверяем, иначе бы не ввели в наше дело. Не подведи нас, Рэй.
«Милые люди, добрые самаритяне и очень вежливые сволочи», – подумал Рэй, выходя в тот вечер из чужого дома.
Но за улыбками вставала стена.
– Зачем вам внутренний рынок? – через некоторое время спросил он Атона.
– За ним будущее. Тот, кто владеет внутренним рынком, имеет власть. Космосом владеть, к сожалению, нельзя. Он слишком велик. Нет подходящего размера. Зато людьми можно. А с ними можно делать все.
Последовал легкий намек на известный всем жест, и Рэй вежливо засмеялся в ответ на скабрезную шутку. Вчера, как сообщил шеф, они потеряли еще двоих агентов, одного пустякового, но второго – очень обидного, пролезшего далеко и приложившего руку к быстрой карьере Рэя.
«Будь осторожен, – предупредил его шеф. – Присмотрись, помолчи. Я не могу приказать тебе не писать кое-чего в отчетах в центр, но на твоем месте я бы потянул время».
Еще один добрый самаритянин, искренне болевший за свое дело. Рэй незаметно сплюнул в сторону газона.
«В конце концов, не его вина, что в Отделе такой бардак, а их далекие командиры тратят больше времени на выяснение личных отношений и создание видимости работы из макулатуры отчетов и их анализов, чем…».
«Макулатуры? Умные люди многое могут узнать из этого мусора», – внутренний голос снова был прав.
Рэй бы не поручился, что новый уникальный метод Атона не состоял в том, что он не нанял уборщика или какого-нибудь архивиста читать такие вот залежи из бумаг местного сектора ОТК. А что, вполне могло быть. Невзрачные отчеты с цифрами, за которыми не стояло ни толики правды все же давали знающему человеку главное – потоки денег, людей, имена, даты. Но Рэя волновал другой вопрос: Гарди.
«Ему ты будешь говорить о нужных тебе маршрутах…».
Зачем? Рэй не мог этого понять, пока спустя пару дней один из его коллег по цеху не сжалился и не раскрыл ему суть дела.
– Мучаешься? Босс любит напускать туман. Не волнуйся. Это не проверка. Просто у парня невероятное чутье на опасность. Сам увидишь. Он чует маршрут, как собака. Может даже предсказать почти до часа, сколько тот будет существовать. Представляешь? Мне бы такого племянника, я бы не так развернулся.
– Племянника?
Но собеседник не пожелал продолжать разговор. ОНИ, непосредственные помощники и компаньоны Атона, по-другому Рэй их не называл, хотя никто и не обольщался насчет равенства прав, – все люди неглупые, в своем роде одаренные и точно смекалистые и удивительно тонко чувствующие атмосферу, собранные вместе под одним властным крылом, вообще не отличались разговорчивостью, хотя иные из них шутили и сыпали прибаутками не останавливаясь. На одно мгновение Рэй даже позавидовал, что у него нет таких коллег.
– Нравиться у нас? Наслаждайся, пока можешь, – заметил его энтузиазм Гарди. – Но будь осторожен. Здесь везде вежливость змей. Милые и добродушные, потому что из банки нельзя выбраться, но стоит открыть крышку для одного – и я бы не поручился за исход.
– Что с маршрутами? – удержался от ответного комментария Рэй.
– 73-й можете использовать еще пару раз, хотя я бы не рисковал по-крупному. Сейчас я приглядываю обходной путь, но там надо продумать еще пару мелочей, еще есть двое новых полицейских. Лучше будет их обойти, но Атон посмотрит. В остальном пока все по-прежнему.
– Как ты это делаешь? Имею в виду маршрут? – как бы невзначай поинтересовался Рэй. И получил бешено пристальный взгляд в ответ.
– А ты?
– Что именно? – опешил Рэй. – Не понял?
Он не на шутку испугался, хребтом почувствовав опасность.
– Расслабься. Я ничего такого не имел в виду.
А ведь он чуть было не попался. Рэй корил себя за то, что без предварительной подготовки полез к этому парню. Возраст того, как оказалось, по меркам этого мира был нешуточный. По слухам, Гарди даже успел уйти из бизнеса дяди и зачем-то вернуться.
– Чего так? – как-то на перекуре между маршрутами спросил его Рэй.
– Родственные связи потянули, – невесело пошутил Гарди и развел руками. – Просто я ничего не умею другого. Надо же как-то зарабатывать. А так хотя бы минимальный вред, даже какая-то польза парням. Они, знаешь, неплохие люди. Им тоже надо кормить семьи, у них есть дети, жизнь, вообще все как-то так, просто.
Это был его единственный откровенный разговор с Гарди за все время их совместной работы.
– Значит так, обо мне много будут болтать, так что я скажу сам, – так начал этот паренек, и тем самым сразу понравился Рэю. Ему даже пришлось заставлять себя прислушиваться к тексту, так гладко лилась речь. Лишь позже, оставшись один на один с минувшим днем и своими мыслями, Рэй понял, что Гарди предупреждал его, но вот о чем? О том, что относительно него есть подозрения? Тогда зачем было предлагать ему курировать маршрут? Проверка? Или это общий принцип работы с новичками? Обычно так и бывает. Кто-то один вводит в курс дела новенького, но выбранный способ был уж больно оригинален.
– Вот так-то. Так что я единственный уцелевший родственник. Не считая моей матери, но ее дядя всегда любил, да и далеко она теперь, вне его досягаемости.
– Умерла?
– Нет. В сумасшедшем доме. Как раз. Мы же здесь все немного того. Но ты запомни главное: он никого не жалеет. Для него «деловые» принципы – это святое, тем и продержался так долго. Жестокий черт, но последовательный. Что-что, а уважения ему не занимать.
«Как в сказке или дешевом фильме», – подумал тогда Рэй, и ошибся. Сюжеты выдуманных историй в его профессии часто выглядели лишь как слепое подобие реальность.
«Опять врешь? – поймал себя на мысли Гарди. – Сумасшедший дом? Зачем?»
«Привычка. Но ведь сработало».
«Поживем-увидим».
«Чего там смотреть, нужное настроение я ему создал. Теперь покатится по рельсам, как по маслу. Некуда ему сворачивать. Все стороны – наши».
Он с силой сжал кулаки, подавив жесткий смех. Праздновать он будет, когда все будет сделано.
Одиннадцатое
– Будем знакомы, меня зовут Том. Я вижу, вы тоже ждете? Не хотите выпить? В этом доме потрясающий подбор напитков.
Что бы кто ни говорил, Тому нравилась новая жизнь. Власть над людьми и их судьбами при внешней отстраненности и полном неучастии в чем-то более конкретном, чем слова, обольщала. Все, что от него требовалось, – внимательно слушать людей, иногда выводить их на разговоры, и делать вероятностные предположения, дискуссионные по своему характеру, а потому ни к чему его лично не обязывающие. Так сказать, выносить экспертное мнение. Это он умел делать отлично, почти автоматически, находя в такой осведомленности о чужой жизни приятный осадок: чужие страдания лучше всего помогали отвлечься от своих, забыть то, что не стоило вспоминать, – безотказное средство, оно срабатывало. Более того, работа у Атона нравилась Тому даже больше, чем его собственная профессиональная деятельность. Ведь здесь был драйв, и необходимость угадывать черты характера, привычки, дающие возможность прогнозировать поведение, и никого не интересовало, как складывались эти непростые мозаики судеб, какие методы он использовал, как выносил заключение; никто не вспоминал о прошлом, не копался в причинах, а значит и его собственный голос совести молчал. Нечего было ему комментировать. Не на что отзываться.
«Безотказное средство? – усмехнулся Том, позволив себе долю иронии и самокритики. – Что же ты молчишь теперь, когда дело дошло до логического финала? Ведь от тебя по-прежнему ничего не зависит. Просто скажи».
«Это будет третья жизнь, которую ты погубишь, Том», – вот он, страшный голос матери. Она никогда не произносила этих слов. Она не знала всего. Знала только о самом первом проступке, с которого все началось и который увлек его в самую тьму, где не было света, но было упоение от отчаяния.
«Не делай этого с Гарди. Он так молод, и ему не везло в жизни».
«Но кто пожалел его?».
История Тома началось с невинной шалости – детского воровства, которое его родители быстро вывели на чистую воду. Тогда на первом и последнем в его жизни семейном совете разговора не получилось.
«Зачем ты это сделал?» – спросил его отец.
«Не знаю».
Тогда он объяснить не мог, слишком больно и стыдно было признаться, что оказался неуспешен там, где до этого так было легко. После переезда ему так и не удалось завести новых друзей. Но родителей интересовало только, сколько и у кого он взял.
«И как не стыдно? И зачем? Разве мы тебе не давали денег?».
Давали. Он брал их, и еще другие, и покупал подарки – новым друзьям, родителям, соседке.
«Это же глупо».
Он понимал. Но продолжал молчать. Из того разговора Том помнил мало. Классический вариант защиты и нападения – вот и все, что осталось в памяти. Помнил только отца, и как тот смотрел в окно весь разговор, а потом просто молча вышел из комнаты.
«Ты понимаешь, что мы тебе больше не сможем доверять никогда?».
«Ну и пусть. Проживу как-нибудь».
Это было позже. Через неделю после совета, после которого он продолжал молчать. А был ли смысл говорить? Он не был готов к этому. В общем, первый разговор закончился ничем, как и второй, на улице. На этот раз с матерью.
«Что с тобой происходит?».
«Ничего».
«Ладно».
С тех пор о случившемся больше в семье Тома не вспоминали. Ему повезло: у него была интеллигентная и очень правильная семья, никогда не наказывающая за проступок дважды, не поминавшая прошлые обиды. Только вот он помнил всегда…
Пару раз впоследствии, спустя несколько лет он хотел поговорить о случившемся, но побоялся то ли укоров, то ли обвинений, то ли чего такого, более страшного.
«Не попадаешь в круг их ожиданий?».
Ехидный голос изнутри. Веселый в детстве, он незаметно сменил тональность, превратив юмор в черную пародию на логику жизни.
«Не попал в струю с математикой, музыкой, спортом. Даже учился с репетитором. Мастак!».
Том никогда не хотел быть тем, кем стал, но после окончания школы отчетливо понял, что не может делать что-то посредственно, только лучше, а лучше всего он умел читать и судить людей.
«Строить предположения и создавать для других возможности, ты хотел сказать? Разве не этому тебя учили все эти годы. Быть объективным зрителем, но не возвышаться над другими».
«Разумеется».
Он отмахнулся от назойливого речитатива морали. Красивые речи о равенстве и благородстве стоило приберечь для профессиональных корпоративов, проходящих под пристальным оком телевизионных камер. За ширмой профессионалам его класса можно было не скрывать высокомерия и своей исключительности.
«Когда бы…»
«Если бы правительство прислушалось…»
Пустые разговоры высокопарных стариков и честолюбивых идиотов, умеющих давать советы и тщательно выбирать клиентов, которые справятся с бедой, несмотря на всю оказанную им помощь. Иллюзия жизни. Иллюзия власти. Он прошел это дважды, и более не собирался обманывать себя.
«Решаешь, кому жить, кому нет?».
«Нет, я лишь ворота для подлинной силы других людей. Я даю им возможность проявить себя, открываю путь».
«На тот свет?»
Ха. Вся шутка заключалась в том, что это была правда, только вот правда тоже не всегда права.
Порой с такой правдой просто нечего делать.
«Ты виноват. И сам знаешь. А теперь ищешь, на кого бы возложить вину. На Гарди? Он подойдет. Формально он втравил тебя в это».
«Формально да».
Ответить себе было нечего. Лучше было промолчать. Как тогда, с родителями. А как рассказать?
Как попросить прощения, не обидев, если продолжаешь разочаровывать в другом?..
Том не знал ответа на этот вопрос тогда, не решался поставить этот ответ и сейчас. С того забытого, давно прошедшего детства пролетело время и к страху примешались гордость и разрыв, уничтожение отношений с близкими. Зеркалу не полагалось быть субъективным. Мир стоило отражать одинаково, ровно, без изъянов. Он должен был преуспеть хотя бы в одном из того, что ценил его отец.
Потом появилась она. Девочка его возраста, но с меньшим жизненным опытом. Философичная, остроумная, но неприкаянная в своем эрудированном одиночестве. В меру симпатичная, но тоже властолюбивая, странноватая, подающая надежды, и, несмотря на талант, вечно вторая – как Том. И возникла мысль, что можно открыть ее, подтолкнуть к новым горизонтам, дать проявить себя, предоставить слушателя, готового отзываться на чужие идеи и следовать за ними без оплаты проезда. Бросить подопытного кролика под поезд…
Мог ли он спасти Лилу? Том не знал. Тогда он был уверен в том, что мог бы во всяком случае задержать страшное. Но для этого нужно было переломить себя, выключить сознание, потому как ее талант и вправду оказался всего лишь одаренностью, и то преходящей с возрастом. Вот так. Такой она Тому не подходила. И он отпустил ее. Отпустил, потому что был разочарован в самом себе, потому что знал, что в будущем ничего из ее желаний не исполнится, начнется простая обычная жизнь, как у него, как у всех. Однотипность…Скука…Тоска…. Однообразие…. Предсказуемость….
Такого он для нее не хотел…
И вот, когда малышка, выше его в полтора раза ростом, пришла к нему в гости без предупреждения – чего не было никогда – и сказала, ЧТО собирается сделать, Том промолчал…
«Это твое право. Подумай, но я поддержу тебя в любом решении».
Полуправда. Вот и все, что он позволил себе сказать живому человеку, как он считал другу, на прощание, перед тем как она ушла, чтобы совершить то, что совершила.
«Не играй словами».
Он не обманывал себя, он просто был вежлив и толерантен, избегая ненужной неловкости. Суть вещей была неприглядна: он воспользовался ситуацией, чтобы решить свои проблемы, убил другого вместо того, чтобы умереть самому, и посмотрел, как все выглядит со стороны.
Полезный, но некрасивый опыт.
Зато с тех пор он пошел в гору, решив жить и жить удобно. И для этого убил второй раз – предвидел, но промолчал, когда уходил отец. Тому, правда, не удалось довершить начатое до конца, но это были детали. Случайность. Счастливый исход не имел значения, потому как мотив был непригляден. К тому времени Том просто не мог выносить тех, кто знал его с детства, поэтому счастливо и спокойно похоронил мать, тетку; скрывая за грустью облегчение, по программе устройства молодых специалистов сменил планету. В конце концов, ему удалось пристроить и отца.
«У меня нет сил больше жить».
«Наверное, ты прав, папа. У каждого есть свой предел».
«Я хочу прогуляться напоследок на той горе, помнишь, где мы с матерью и тобой всегда отмечали начало твоих каникул».
«Хорошо».
«Как думаешь, пузырька будет довольно?».
И потом через три дня звонок и непритязательный рассказ, как будто ничего не случилось.
«Меня нашли ребята. Гуляли там. Выпивали. Отвели в больницу. Глупо как-то. Промыли желудок. Сам не понимаю, что на меня нашло».
Отец выжил снова, и начал новую жизнь. Том запомнил этот день. Он воспринял его как урок. Хороший урок о том, что на самом деле мы ничего не решаем. Урок, отучающий от высокомерия. И хотя он прошел его дважды, оплатив и победу, и поражение, – и все же снова попался. И как?!.
«Видимо, ты очень любишь наступать на одни и те же грабли».
«Непередаваемое удовольствие».
«Кроме шуток, видимо, да».
Двенадцатое
Рэй с удовольствием бы закурил, но в этой комнате было нельзя. Атон тщательно берег свое здоровье.
– Как наши дела?
– Все в порядке.
По лицу пожилого мужчины нельзя было понять, удовлетворен ли он ответом или нет. Эмоции не читались, только тяжелый взгляд и возраст, даже не возраст, а какое-то императорское высокомерие.
Гарди с улыбкой присел за столик рядом.
– Ждешь? Не стоит тебе видеть, как он сердиться. Уходи. Пока можешь. Ты понимаешь меня? Второго раза я не попрошу. Даю тебе три часа.
– Я не могу.
– Уйти не значит предать или забыть. Но для начала надо выжить.
И все это с потрясающей улыбкой, искрящимися глазами, жестами, как будто рассказывающими анекдот. Великолепный актер. Было, чему поучиться.
– Гарди? Можно тебя на минутку?
«Светило», о котором они так мило беседовали, сошло с небес на землю.
– Уходи, – долгая пауза и тяжелый, проникновенный взгляд, адресованный Рэю напоследок. – Я не собираюсь умирать за тебя, и я не буду молчать.
