Олег Патров
Из серии «Зеркала». Книга 2. Основание
Шаг восемнадцатый
52
Остену было стыдно перед сыном, но он все же связался с ним.
– Ты не мог бы приехать? Да, это срочно.
– Пап… Сейчас… немного не вовремя, у меня дела и …
– Ты бываешь несносным, ты знаешь это?
Кардон всерьез забеспокоился: Остен начинал ругаться, только когда сильно нервничал.
– Папа, что-то случилось?
– Приедешь – поговорим.
53
Остен сидел в комнате Джиа и придумывал подходящую легенду.
«Не бойтесь. Он стал человеком – временно или нет, не знаю, решать ему, – но сейчас вы можете рассказывать ему любые истории. Извините, что не помогаю: я смертельно устал. Уничтожьте записку».
В этом был весь Джиа. При их последней встрече они поспорили.
– Разрезанное нельзя сшить. Мы даже не росли рядом, нам не ужиться.
– Не думаю, что кто-то вас разрезал. Вы же не сиамские близнецы.
– Наверное, это здорово вот так: понимать некоторые вещи буквально. А можно на старом фундаменте построить новый дом?
«И какой дом ты построишь?..»
54
– Я скучаю, когда ты уходишь, и мне тревожно.
– Это привычка. Ты потерял слишком много близких подряд. Со мной ничего не случится. И вообще, чувство вины разрушает жизнь. Та авария была случайной. Технический сбой. Ты ничего не мог поделать. Иногда мы не можем помочь, даже если человек рядом…
– Ну вот, а ты уходишь… – снова жалобно протянул он.
– Кардон, не теряй ориентиры, – поворачиваясь к нему полубоком, соблазнительно улыбнулась она и погрозила пальчиком. – Я люблю оптимистов.
– Я буду таким, как ты хочешь, – легко согласился он и шутливо насупился. – Но измены – не прощу.
– Ой, как страшно!..
Она рассмеялась – и он услышал ее смех: не предсказал, не почувствовал за секунду до – просто услышал.
55
Авария одна на миллион. И почему ему так везло?..
Умирая, Сарра наводнила его сознание воспоминаниями…
Брызги крови на ее лице. Кровь на руках брата. Тело без головы. Плачущая мать в углу. Длинное тело. Папа!.. Руки Остена, закрывающие ей глаза, уводящие прочь: бесполезная предосторожность – но что он мог понимать… Человек… Они всегда были такими жалкими перед отцом, люди… Мать заставила ее принять того, кто незваным пришел в их дом, кому не были рады. Почему? И кто действительно приходится Кардону братом?.. Люди…
Он такой глупый: всегда лезет, куда не нужно, ломает все – а потом бежит к маме жаловаться. Он сам – источник большей части своих неприятностей, но он младше ее, и она теперь не самая маленькая, и ее старшего брата нет – его забрали чужие … Люди…
– Воспоминание – это не урок истории, – учил Кардона Джиа. – Много сил уходит на то, чтобы переломить субъективное. Нам кажется: все так и было, мы знаем… Но проходит пару лет – и воспоминания меняются. Ты просто застал фазу, когда Сарре было очень больно и страшно, и одиноко. Настоящее наслоилось на прошлое – и все смешалось. Она была доброй девочкой, и она любила тебя.
– А ты часто вспоминаешь, как умер наш отец?
Джиа добродушно усмехнулся: он ждал этого вопроса так долго, что тот потерял всякую власть над ним.
– Я помню об этом всегда. И я сожалею. Извини, что у тебя не было возможности познакомиться с ним. Я обрек тебя на Остена. Пойми правильно: он, конечно, хороший, но он…
– Человек?
– Да, и он не мог дать тебе то, что нужно. И мать не могла. Я сожалею, что психанул и бросил тебя с Саррой. Сожалею, что разочаровал тебя сейчас, когда мы встретились в таком солидном возрасте. Я сожалею о многом… Полегчало?.. Ты это хотел услышать или мне продолжить?.. Я могу продолжать в таком духе вечно.
Кардон непонимающе уставился на брата: как мог тот шутить подобными чувствами?!. Или это защитная маска?
– Мы чужие друг другу люди, Кардон, – ответил на немой вопрос брата Джиа. – И ты сейчас стоишь на ногах, у тебя есть работа, а в кармане – карточка с приличной суммой денег. И да, я спас тебя от утилизации или психушки, как тебе нравится, – Остен бы не выдержал: он был на пределе, когда пришел ко мне. Думаю, я сделал достаточно, чтобы оплатить родственные чувства.
– Ты меряешь все деньгами?
– Или властью, – пожал плечами Джиа. – Я не могу вернуть тебе жизнь, которую ты не прожил, но я обещаю не вставать у тебя на пути. Мир, брат?..
«Мама… Видимо, ты родила меня, чтобы я мог разрушать твои планы…».
Шаг девятнадцатый
56
Джиа верил: Кардон вернется; помыкается среди людей – и включит голову, найдет себе подходящую пару, верно сконструирует своих детей.
«Деточка, не стоит думать, что в твоем возрасте ты заведешь семью. Уродец. Вторых шансов не бывает».
Джиа привычно протянул руку за зажигалкой, чиркнул за километр от сигареты: имитация курения – и никакого дыма в доме.
Кардон поставил ему в вину даже эту маленькую привычку.
– Вода. Последние несколько месяцев я пил только воду. Остальное… Лишь плод твоего воображения…»
– Ты мне врал!..
– Чтоб тебя…
Он неудачно переместился в кресле, и ногу свела судорога.
– А жизнь идет, брат, и ей плевать на твои ориентиры. Интересно, кто это там застрял в утилизаторе, неужели так трудно нажать на кнопку. Слушай, давай договоримся, что ты не будешь больше…
Есть люди, предназначенные и не предназначенные для лжи. Кардон был из первых. Иначе он не мог принять правильное решение.
«А какое решение ты считаешь правильным? И у кого из вас двоих комплекс бога?»
Джиа вздохнул. Остен с матерью воспитали из Кардона мечтателя, а мечтателей надо защищать, чтобы они могли творить. А еще мечтателям не стоит жить рядом с циниками. Иначе кто же будет воплощать эти прекрасные мечты в реальность.
Джиа хотел бы хоть пару лет пожить в таком прекрасном, дивном мире…
Шаг двадцатый
57
(он вернулся). Кардон хотел бы написать, что он вернулся.
– Я знаю, что тебе было трудно.
– Это было ужасно… Иногда близкие – это то, что разбивает сердце…
«Интересно, что знали двойняшки о его настоящем отце?».
Кардон всегда боялся спросить. Ему было тяжело с ними, хотя в глубине души он понимал, что у них общая мать.
«Сделай то, что нужно».
Когда он был жив и они разговаривали, Джиа признался ему:
– Я игрок, братишка. Профессиональный игрок. Немного телекинеза, немного чтения мыслей, немного будущего. Удача. Ничего выдающегося. И еще я пью. И не люблю людей. Но я всегда ладил с ними. Почти со всеми. Для игры достаточно….
Кардон опешил.
– Почему ты не рассказывал?
– Это грязный мир. Ты уверен, что расслышал меня до конца?
– Значит, я никогда не мог тебя обмануть? – внезапно понял Кардон.
«Игра… Немного чтения мыслей».
– Да, я всегда знал, о чем ты думаешь. И сейчас.
– Ты доволен?
– Мы разговариваем.
Джиа послушно согласился с невысказанным вслух оскорблением и затянулся холостой сигаретой.
– Пошел ты.
58
Кардон бесился, глядя как невозмутимо Джиа курит – нет, в очередной раз ДЕЛАЕТ ВИД, что курит! А сам ведет здоровый образ жизни –медстраховка так дорога в наше время! – Расчетливый ублюдок.
Джиа молча наблюдал за тем, как Кардон складывает свои вещи.
– Я видел это с самого начала, – сказал он на прощание брату. – Но не знал, страх это или будущее. Я ведь не прорицатель. А теперь знаю.
Кардон стоял лицом к шкафу, спиной к брату и не видел, как Джиа тяжело опустил плечи.
– Все собрал? Ничего не оставил? Так вали отсюда. Иди на все четыре стороны.
– Налей мне… воды. На прощание. Как брат брату, – окликнул Джиа его на прощание.
Кардон не решился отказать. Холодный стакан громко звякнул о стол.
– Ладно, – непривычно тихо попрощался брат. – Спасибо. Извини, если что-то было не так…
59
– Я скучаю, – признался как-то Кардон Остену. – Я должен был догадаться. Перед уходом он сказал мне, что потерял чувство жизни… Настоящего… Он хотел, чтобы я ушел.
– Но ведь ты и ушел…
– Знаешь, я думаю, что поспешил с генами. И Лея куда-то запропастилась. Может быть, если бы я постарался, я бы услышал…
– Всем не поможешь, сынок…
Остен тактично не показывал Кардону свою новую жену. А еще перед тем, как позвать сына, он заказал генеральную уборку в номере Джиа. «Меланхолия может быть заразна», – говорил ему его несостоявшийся пасынок. Во многом он уже оказался прав, и Остен решил, что рисковать не стоит. Пусть все идет своим чередом. Кардон в полной мере испытал на себе оба мира – и теперь имел полное право выбирать сам, КЕМ жить. Таков был план Джиа. Возможно, если он не будет мешать, ему все же удастся выполнить обещание…
60
Расчет Джиа был прост: ни у Кардона, ни у Остена не хватит проницательности догадаться, что он выбрал сторону отца. Пусть верят в свою свободу. Но брата людям он не отдаст. Больше никакого из родных. Пусть молодой, пусть не совсем настоящий – в смысле природный, естественный – но его род тоже имел право на продолжение. В конце концов, а судьи кто?..
Лицо подставлял ветру,
По долгому пути моей надежды
Иду… Мой шаг повторяя,
Бьется горячее сердце.
Иду с пустыми руками, иду с губами сухими
По долгому пути моей надежды,
Всё потеряв, что было, все собирая, что будет.
Дни, месяцы и годы я разбросал, не жалея,
По долгому пути моей надежды.
Многие смотрят с усмешкой:
– Куда ты идешь, несчастный?
Чему улыбаешься вечно?
Какая такая тайна тебя вдалеке ожидает?
Падают, падают листья…
Дикие ветры воют
На просторах пустынных…
Но я все иду, все иду…
Стучит, и стучит, и стучит
Мое горячее сердце
По долгому пути моей надежды!
Агиналдо Фонсека
(Острова Зеленого мыса, Кобо-Верде)
Семь поводов для крыс
Что отдал – то твое.
Шота Руставели
– Что это?
– Мыши.
– Мыши? Я думал крысы.
– Нет. Крысы снаружи, мыши внутри.
– Да, но если мышь выйдет наружу, то она станет крысой?
«Хроники Пребытия», часть 1.
ПРЕДКАЛЕНДАРНОЕ
Деревья и небо были для него церковью, а кедровые заросли – исповедальной. В лесу ему хорошо думалось. Замысловатые узоры веток, жизнь, спиральной лестницей, поднимавшаяся от самых глубин земли к небу, помогала ему вспомнить важное, систематизировать текущее и отпустить то, что следовало отпустить.
Особенно любил он хвойные места. И хотя в лесу были они всегда темнее и холоднее березовых полянок, одевался теплее и бродил, бродил по несколько часов там, куда редко, разве что вскользь забегали другие люди.
Когда он узнал, что местная администрация выдала разрешение на строительство очередного полумертвого коттеджного поселка, ему стало грустно, и он пришел попрощаться с деревьями и сохранить на память небо и землю, которые здесь уже никогда не увидит.
Он не был бойцом и по духу своему не верил и не надеялся на пикеты, протесты и прочую общественную активность.
Место было хорошее, прибыльное. Был даже вполне приличный шанс, что здесь поселятся люди, а самые окраины новых домов по проекту будут опять на границе зеленой зоны. Кому-то из новых жильцов на несколько лет повезет, как и ему, а потом горизонты снова раздвинутся, предприимчивые люди посчитают упускаемую прибыль – и все повториться снова. Как это было много-много раз…
На его веку изменился лик города, и, хотя местные власти исправно высаживали между кучкующимися домами саженцы, некоторые из которых даже приживались, это не могло изменить главного: свобода терялась в переулках новых окраин.
Он устал переезжать и, избегая ненужных формальностей, давно продал свою квартиру, перебираясь из одного съемного жилья в другое в поисках глотка свежего воздуха, пахнувшего для него детством и людьми, которые давным-давно ушли из его жизни и которых он безвозвратно потерял.
Привязанный своей болезнью к городу, он не мог переехать туда, где была его душа, не приняв для себя судьбоносного решения.
Но он очень любил жизнь. И еще не был готов ее отпустить.
Ему хотелось чуть больше насмотреться на вершины деревьев, отпечатанные в голубом или сине-сиреневом небе, на листья и шишки под ногами, на ветки кустарников, подернутые инеем.
Люди больше не занимали его. На своем опыте он убедился, что всякая уникальность имеет свои повторения, и не столь важно, насколько точно сбывались его прогноза о других, чувствовал, что все эти Другие, окружающие его, действительно одной с ним крови. Но почему-то понимание это не приносило ему радости.
Когда на лес опустился туман, он вышел побродить под его покровом и подумать о будущем. Ему хотелось раствориться без следа, не оставив ничего в этом мире, но это было невозможно и стоило смириться с тем, что, хоть и на некоторое время, его следы и вещи пройдут через руки других людей.
Приземление аварийной капсулы с космонавтом на несколько часов всколыхнуло его сознание. Он даже мысленно сконструировал бомбу, которую мог бы сделать из свалившихся с неба материалов: столь велико было накопленное им раздражение. Но потом, представив себе глаза этих Других людей, он понял, что они мало чем отличаются от несчастных животных, лишенных естественной жизни и ради прихоти и развлечения хозяев запертых в тесных и душных квартирах, на которых большинству только и хватало имеющихся средств.
Животные были невиноваты в своем несчастье и в том, что с завидной периодичностью оставляли после себя разнообразные следы деятельности. Такие казусы могли быть легко исправлены людьми, но то ли руки их были слишком белы для этого, то ли просто они были плохо воспитаны… Впрочем, здесь многим из них могло найтись оправдание. И хотя фраза о том, что человек делает себя сам все еще была актуальна среди молодежи и вошедших в силу зрелых представителей человеческого рода, другое утверждение о бытие, определяющем сознание, оставалось не менее верным. И какое, в конце концов, дело до того, как живут другие… Он вполне находил в себе силы привести уголок дома, в котором жил, в более или менее сносный порядок. Так чего же было злиться…
И все же…
Разочарование болью вонзалось в его сердце. История не учит никого на своих ошибках… Из планеты в планету вместе с нехитрым скрабом люди переносили свои победы и горечи, радости и неудачи, неминуемо меняя среду под себя, и та растворялась, и прекрасное уходило куда-то далеко за горизонт, и снова звало за собой новых искателей (он сам когда-то был одним из них), – и все повторялось вновь и вновь.
Но эта планета запала ему в душу. Здесь, в укромном месте, тайком в дали от чужих глаз он по старому обычаю похоронил человека, давшего ему больше, чем жизнь, во многом сделавшего его таким, каким он был, со всеми его упертостями, стремлениями и поломанными сучьями. И он не хотел уходить с этой планеты.
Но лес был мал, и вдохновение к жизни все чаще покидало его, возвращаясь лишь тогда, когда под теплой ладонью шершавым древесным запахом стояла хвоя, такая, как на заре его юности, играющая разными красками и такая же беззащитная, как та, что была срублена у него на глазах у старого дома.
На следующий же день он уехал из родных мест и, не имея сил остановиться, сделал путешествие сквозь космос своей работой, пока досадный несчастный случай не прервал его суматошный бег.
Теперь у него было время подумать. И поскольку один он был бессилен против веками сложившейся системы, он решил заложить под его фундаментом росток новой жизни, который далеко-далеко в будущем прорвется сквозь грани и сломает своих создателей. Для осуществления своего замысла в качестве наиболее подходящих кандидатов он выбрал крыс.
Первое
Что было, то прошло. Иногда стоит закрыть глаза и, не оглядываясь, бежать в темноту, иногда в смерть – свою или чужую… Такова жизнь.
Дело за номером 6327 началось недалеко от космопорта в кабинете доктора Тома Рандера, местной психиатрической знаменитости, обитавшей на задворках заштатного портового города. Город этот был так мал, что за три с лишним часа Рэй сумел исходить его пешком вдоль и поперек. Впрочем, планета тоже была мала сама по себе, а пригодной для жизни людей территории хватало ровно настолько, чтобы везде, где бы ты ни был, видеть нос кораблей или, на худой конец, пакгаузы для космического мусора. Было, правда, еще одно место вдалеке от звезд, но туда не пускали чужаков. Оно и правильно. Лишь мельком заглянув туда, Рэй поверил в проницательность местных жителей. Древними пещерами владели крысы, и умные люди не хотели понапрасну беспокоить их. Дурная примета. На этой планете вообще как-то по-особенному, ревностно верили в них, а хозяин местной гостиницы, как заклинание, повторял правило о том, что маленькие выживают, когда чутко реагируют на страх.
«Берегитесь здесь всего, сэр. Никогда не знаешь, с кем имеешь дело. В этой проклятой дыре каждый может оказаться не тем, кем представляется,» – загадочно предупредил он нового жильца, то ли пугая, то ли напрашиваясь в платные сопровождающие. Впрочем, Рэй мог позволить себе обойтись без таковых: он умел постоять за себя, да и страховка, возобновленная Отделом ОТК покрывала все расходы, включая смерть.
«Но ведь ты не собираешься умирать, да?».
Местные копы услужливо предложили Рэю закрытое видео для служебного пользования.
– Я думал, снимать в медкабинетах запрещено? – аккуратно прозондировал почву Рэй.
– Так мы и не снимали. Док сам увлекается. Видимо, готовит мемуары. Наши ребята просто воспользовались его хранилищем.
– А-а-а, тогда другое дело. Что ж, посмотрим…
– Как хотите, – равнодушно пожал плечами утомленный жизнью коллега. – Как надоест, выключите монитор, остальное можете оставить. Ребята освободили этот кабинет под вас. Располагайтесь.
«Как мило, – подумал Рэй. – Давно его не встречали с таким радушием». Начало работы не предвещало ничего хорошего.
«Но ведь ты хотел всего лишь подзаработать, а не вернуться «со щитом или на щите». Какая тебе разница, как будет продвигаться дело, плата идет по часам».
«То-то и оно».
Рэй слишком долго прожил на свете и слишком многое повидал, чтобы верить в благотворительность боссов. Как же, как же… Оставьте эти сказки для выборных избирателей. Если Отдел решил раскошелиться на выделенного агента под таким уровнем прикрытия значит кому-то наверху сильно прищемили хвост или подпирают под любимое кресло, а отдавать власть не хочется, вот и началась новая возня. Подели переделенное. Рэй грустно усмехнулся. Крысы… Деньги и страх правили его миром, а то, что на этой планете власть принимала форму крыс, было делом случая. Философским вопросом, если хотите.
Второе
– А это мой мальчик, – представил Атон своего племянника. – Помогает мне вести дела. Познакомься, Гарди, наш новый логист Рэй. Талантливый малый с хорошими рекомендациями и оперативным опытом. Надеюсь, вы сработаетесь.
Внедрение в банду Атона заняло у Рэя полтора года.
«Надеюсь, они разоряться», – недобрым словом помянул он своих настоящих хозяев. За это время полностью сменился местный состав полиции.
«А, может, оно и к лучшему?».
Для него – определенно да. Чем меньше людей на стороне знало о нем, тем лучше. Но ребят было жалко.
Третье
«Мне было семь лет, когда… Нет, не хочу говорить… Ладно, раз уж вы начали задавать вопросы. Все равно ситуация уже стоит перед глазами, и пара-тройка дней безнадежно испорчены…»
Том Рандер остановил кассету и с удовольствием потянулся в кресле. В три часа ночи его тело жаждало или движения, или покоя, но никак не хотело мириться с рабочим положением «сидя, уткнувшись в монитор», к тому же завтра надо было рано вставать, но что-то лихорадочное там, на грани сознания, не давало успокоиться, отпустить прошедший день восвояси. Словно вторя этому голосу за окном взревели дюзы коспоморта. Еще один корабль, нет, пожалуй, целая станция уходила в небеса.
«С одной стороны, я, конечно, понимаю родителей. Все-таки такой шанс… С другой… До сих пор вижу Крысу, пересчитывающую пачку денег, принесенную отцом. Если бы не болезнь матери… Это, наверное, единственное, что позволило мне не ожесточиться и принять судьбу. Хотя я и ушел с пути, предназначенного для меня родителями. Мать умерла. Позже, много позже. Мне кажется, я все равно не смог бы помочь ей. Не тот дар. Я, знаете, уже сбивался в сторону, когда… В общем, все закончилось не так уж плохо, потому что к тому времени я уже понял, что мне надо бежать с этой дорожки, иначе попаду в утиль. Не хватало толчка. Вы не поверите, какая мелочь меня остановила…».
«А что остановило тебя, Том?».
Доктор недовольно поморщился, вспоминая неугодное.
«В первый раз ничего», – вынужден был признать он.
«А во второй?».
«Тоже».
«А будет ли третий?».
Тому Рандеру хотелось бы верить, что нет. Слишком это было мерзко и жестоко, слишком не вязалось с его представлением, нет не о природе человека и о себе самом – в этом отношении он не испытывал никаких иллюзий: ему уготован ад и вовсе не символический, и совсем не на том свете, а тут, в самом настоящем, на земле, – но увязать произошедшее, нет, не так, совершенное с последующей своей жизнью не получалось – и он пошел в психотерапевты, бросившись зарабатывать деньги на оказании услуг, в пользу которых сам не верил ни на грош. Все эти доморощенные научные приемы помогают? Конечно, помогают. Ровно, как и любое действие, которое хоть немного изменяет настоящее. Стоят ли они запрашиваемых им с клиентов денег? Том рассмеялся бы в лицо коллеге, который бы рискнул честно ответить на этот вопрос. Продавцы, они с самого начала были продавцами столь актуального в неспокойное время товара и не стоило прикрывать этот бизнес красивыми словами о гуманизме и спасении. Суть их деятельности заключалась в профессионализме при выборе и применении процедур облегчения страдания, приведения человека в равновесие с требованиями социального мира, процедур, открытых задолго до рождения науки, отработанных тысячелетней историей народов и благополучно экспроприированных отдельной кучкой людей, представляющих правящий класс или непосредственно обслуживающих его интересы. Вот и все. И никакой демагогии о доброте и призвании. Каждый делает свое дело, и не его беда, что его руками одни люди ловят в сети других людей. Все, что он может – это дать возможность некоторым выбраться из сетей, установленных не для них. Уже немало. Ему лично пока это горькое лекарство не помогло.
«Я жил с бабушкой… Долго… Она забрала меня к себе почти сразу после моего рождения, как только мать перестала кормить меня грудью. Родители всячески ходили вокруг да около, но…»
Пока ничего нового. Хорошо знакомая история. Проведя пару лет в своей первой чертовой дыре, куда его на отработку обязательных лет практики послало правительство, Том отучился пожимать плечами, точно так же, как и делать круглые глаза и восклицать: «Сожалею» или «Не может быть» или еще что-то в этом же роде. Такое поведение было непрофессиональным, а он сурово держался мнения, что делать дело надо качественно. Даже которое не любишь. Хотя бы то, что умеешь. Техническую сторону. Тем более, что за его личные чувства клиенты ему не платили, только за результат, а аренда в городе стоила недешево. Вот и приходилось ютиться у космодрома. Спасало одно – хорошая звукоизоляция, устроенная хозяином квартиры, конечно, если не открывать окна, но клиенты Тома открытые окна не любили.
«Родители объединились против нее».
Так бывает. Это Том тоже знал хорошо.
«Чернили, провоцировали. Пожилого человека легко поставить в трудную или нелепую ситуацию. Да любого человека. Тогда я этого не понимал. Не сразу понял. Теперь знаю».
Уже интересней. Профессиональная интуиция подсказывала доку, что такой длительный переход к сути должен скрывать за собой какой-то насыщенный эмоциями эпизод. Будет, о чем подумать на досуге. Томясь от скуки, Том, как на наркотик, подсел на интересные истории своих клиентов. Коллекционировал их.
«В общем, они спровоцировали у нее приступ».
«В каком смысле? Что вы имеете в виду», – переспросил он тогда Гарди.
«В прямом, – ответил тот. – Угостили любимым компотом из ягод и варенья, когда пришли в гости. Несколько раз, а потом они усилили дозу и спровоцировали психоз, вызвали помощь. Меня забрали в приют, где я провел две недели, пока бабушку лишали прав, а потом я вернулся в семью. Снова целую. Объединились-таки против. Бабушка через некоторое время тоже пришла к ним на поклон».
Чего Том не ожидал, так это то, что этот человек придет за помощью к нему как к специалисту, а не просто разовому консультанту, формально обязанному провести вступительные встречи с участниками программы подготовки полугодового экипажа очередной микро?-макро?-станции.
«У меня сильный инстинкт жизни, док».
Том нажал на паузу и покачал головой, коря себя за невнимательность и нарушение стандартных процедур. Давно следовало спросить Гарди, зачем он пришел, что хочет сам, а не увлекаться собственными интерпретациями. Неохотно, но приходилось признавать, что этот клиент поймал его в ловушку собственных проблем. А ведь так молодо выглядел. Почти инфантильно. Как ребенок.
«Требуется время, другие события, преодоление однозначной связи «если а, то б» между прошлым и будущим. Надо, чтобы произошло много всякого и жизнь оторвалась от жестко детерминирующего настоящее и будущее прошлого, чтобы не было такой однозначной связи».
«Между чем и чем?».
«Вы же специалист, вы знаете».
Том недовольно покачал головой. Здесь он допустил еще одну ошибку и окончательно сбился с пути, испугавшись, что Гарди слишком отчетливо «прочел» его, догадался о том, чего не следовало знать никому, поэтому в отместку задал вопрос в лоб.
«Вам легче?».
«Нет. Но жить буду».
Консультация, как и следовало ожидать, прервалась, как и последующая работа с Гарди, как тоже следовало ожидать. Но мысли об этом клиенте не выходили из головы Тома.
«Я подойду к вам позже, док. На следующей неделе. Сейчас много дел. Или увидимся на ваших лекциях по стрессоустойчивости временного экипажа».
Избегание? Уход? Защита? Или естественная реакция человека на безразличие и непрофессионализм? Трудно было сказать. Тома волновало другое: почему его так зацепила эта история, ведь в своей жизни он никогда не был жертвой. «Агрессором?», – услужливо подсказало ему подсознание. – «И да, и нет. Скорее борцом».
Разговор внутреннего голоса с самим собой в кабинете психотерапевта выглядел весьма курьезно.
«Что ты делаешь, Том? Что ты делаешь со своей судьбой?».
Голос матери из далекого прошлого.
«Не теперь».
Она не имела к этому делу никакого отношения.
«Надо будет убедить Гарди продолжить работу, – решил для себя Том. – Полезно потренироваться в области сопротивления и переноса. К тому же Джон, если что, может подстраховать меня. Позвонить, сообщить о трудном случае».
Вот так он и вляпался в историю. Потому что, попавшись на примитивную приманку, не смог вовремя поставить точку, которая разъединила бы два конца.
