Олег Мироненко
Этот мир. Сборник стихов
Сны
Мне сняться сны: конечно же, цветные,
Без чёрно-белых гипсовых клише…
Там куклы в масках, куклы заводные,
За нити дёргают в моей душе.
Что эти маски? Отраженья страхов?
Напоминанье о грядущих днях?
Или прошедшего давно немая плаха,
Когда всё пройдено, и пройдено не так?
И, растворяясь в сумраке рассветном,
Бреду на ощупь сполоснуть лицо…
И в зеркало смотрюсь, боясь ответа:
Вдруг маска там таращится хитро?
Но нет. Моё лицо – усталое, живое…
А значит, будет день, когда смогу я вновь
Молиться, чтобы всё во мне былое
Не проросло чертополохом в кровь.
Зима, февраль…
Зима, февраль… И этот вой унылый
Разбуженного зверя за окном.
Всю ночь задумчиво коплю я силы,
Чтоб жить, не оставляя на потом.
Февраль-то жиденький: всё плюс на минус,
И хмарь нависла, солнце поглотив…
Иду, пытаясь вспомнить, что мне снилось,
Насвистывая старенький мотив.
Да ерунда… Но что-то всё же было
Такое, что царапает внутри.
Ну почему снегами не укрыло
По самую макушку фонари?
Теперь им холодно. Они дрожат, бросая
Тщедушный свет на проседью асфальт…
И нет томлению в груди конца и края,
И, без сомнения, чего-то очень жаль.
Тропинка
Я ругаюсь, судьбу проклиная,
Слов болотную ряску трясу…
Что мне делать с собой? Я не знаю.
Спотыкаюсь, но крест свой несу.
Не Голгофа, но холмик пологий
Ожидает меня на пути.
Я бреду по знакомой дороге:
Грех такую вконец не пройти.
Что ж так тяжко мне? Ведь перепутье
Миновал я на диво легко:
Небо только расщедрилось мутью,
Да пройдоха украл балахон.
Но бессонницей вьётся ночами
В лёгкой дымке шальной поворот…
Не гадал я, не думал, не чаял,
Что он властно к себе позовёт.
Не вернуться. Не те уже силы.
Сзади пылью другие клубят…
И плетусь я дорогой постылой,
И ругаю, жалея, себя.
Но надеюсь: последней отрадой
Хоть тропинка мигнёт впереди…
Ничего мне от жизни не надо:
Только этой тропинкой пройти.
Я попутал
Берега я попутал,
И мозги набекрень…
И живу я минутой,
Заменяющей день.
Игра света и тени,
Вечный жизненный цикл…
Я встаю на колени
И шепчу лишь: "Прости".
Поздно каяться, поздно…
Всё что было – в упрёк.
Небо папертью звёздной
Пишет мне некролог.
Помолиться б слезами,
Только сухо в душе…
Там, в груди, лежит камень,
И не скинуть уже.
Берега я попутал,
Захлебнулся во лжи…
Надо мной неба купол.
Что же делать мне?
Жить.
А я всё так же жажду тишины
А я все также жажду тишины,
Без треска барабанного соитья…
Не для того, чтобы уйти затем в забытье
И видеть полинявшей жизни сны,
А чтоб услышать быстрых дней сюиту
На клавишах застенчивой весны…
Я жажду блага – просто тишины.
И мне все также хочется понять
Непостоянство времени и мыслей,
Пространство – порождение Огня,
И круг, сомкнувший все Любовью высшей;
Пределы Веры, лепящей меня
Так неизбывно в нынешнем и бывшем…
Мне хочется так многое понять.
Я ведаю, что я всегда в пути,
Но все ж ищу другую половину;
И голову, прижатую к груди,
Целую нежно, истово, невинно;
И, говоря тихонько: «Уходи»,
Ветрам холодным подставляю спину…
Я должен этот путь пройти один.
И это не проклятие, не рок,
Не кара за былые прегрешенья,
А безграничной Веры утешенье:
Всему всегда начертан свой итог,
И в Жизни наилучшие решенья
Даруют одиночество и Бог;
И тишина, распятая у ног,
Отбрасывает мертвых звуков тени…
Я умирал уже тысячу раз
Я умирал уже тысячу раз:
В снах и изменах, в тоске перепоя…
Тысячу раз я испытывал страх,
Когда душа замирала от боли.
Тысячу раз я был прав и не прав,
Прося у Бога только покоя.
Мертвенный свет скороспелой луны:
Как у Булгакова – люди и тени.
Все мы взаймы берем у весны
Несколько строк и пару мгновений.
Все мы – заложники странной войны,
Хоть расшиби себе лоб и колени.
Я воскрешал не один раз на дню:
От поцелуя, от трели эфира…
А по ночам я любил ту луну,
Мертвенно-бледно служившую миру.
И если я проклят – то не прокляну
В горло вцепившийся кашель вампира.
Пусть я заложен тысячи раз,
И никому уже не интересен
В пьяном восторге чудной пересказ
Лучших моих ненаписанных песен…
…Щеки уже – отсырели до плесени,
Но все равно я – маг и кудесник,
Волхв и пророк – мне никто не указ!
Только бы вот отступила тоска…
И понесла вновь жизни река.
Россия Екатерины
Ах, Россия Екатерины,
Далека ты от нас, далека…
Пару с лишним столетий отринув,
Можно прямо попасть в те века.
Что мы знаем о них, потомки,
Все привыкшие мерить по-книжному?
Граф Орлов да Светлейший Потемкин:
Не суди о них по любви к ближнему.
И встречаются сквозь опечатки
Пересуды со всех концов,
Что меняла быстрей, чем перчатки,
Катерина себе молодцов.
То и помнится, что не забыто…
А народ, чтобы двор не скучал,
Сдвинет брови, бывало, сердито
Да махнет со всего плеча.
И, пока к дыбе был не подвешен
Да распят за грехи палачом,
Знатно, знатно успел всех потешить
Удалой Емельян Пугачев.
Времена – они все похожи:
Думы, подвиги, наговоры…
Нужно с турками было построже –
Находился тот час Суворов.
А Европа-то как кряхтела
И грозилась умерить пыл,
Когда русские шли оголтело,
Неприступный беря Измаил.
Всласть направилась императрица,
Не стесняясь подглядов нескромных.
Засиял Петербург столицей:
Город, волей одной сотворённый
Но минули века устало,
Натяженье величья ослабло.
Потускнели прекрасные залы –
И хозяев сменили бесславно.
Что осталось: в музеях картины,
Да бумаги в архивных котомках…
Ах, Россия Екатерины,
Долго ль будешь блуждать в потемках?
Душу тешить в гуляньях кабацких
Да дворцовых переворотах?
Бить челом да зубами клацать,
Заточить их успев на кого-то?
Никогда не плелась ты сзади –
Испокон и во веки веков.
Я молю тебя, Бога ради:
Может, хватит рожать… чудаков?
Трое и ангел
Как-то сидели за "банкою" трое:
Бывший профессор махрового вида,
Бравый – ещё Красной Армии – воин,
Ну и, конечно, философ-расстрига.
Спросите: "Как же? Профессор и – бывший?
Я вам отвечу: "Ну да, так бывает,
Если ученье о том, кто тут лишний,
Строить и жить больше не помогает".
Дали по третьей, потом закурили…
Мир между тем обретал розоватость,
И появились у ангелов крылья,
Обозначающие их пернатость.
Вот уже мысли теснятся в астрале…
Право, грешно в состоянии данном,
Когда размыты тревоги-печали,
Не вознестись к разговорам о главном.
Сдержанно начал яриться полковник,
Пару объектов легко рассекретив…
А теоретик поддал под жаровню:
"Мы были первыми, блин, на планете!"
"Что значит – были?" – не понял военный, —
"Танки и нынче – всем на загляденье!
Если не хочешь пойти по расстрельной,
Ты уважай, брат, моё поколенье!"
"Первые – стало быть, флагманы века!
Все положить на алтарь мирозданья!
Общее выше судьбы человека!
Сдохни – но сделай, раз дали заданье!"
"То-то вы, штатские, споры на жертвы:
Бабы, конечно, ещё нарожают!..
Но в целом – согласен: мажь континенты
Красною краской, коль нам угрожают!"
"Но подождите", – расстрига влез нервно, —
"Слушаю вас я с досадою жгучей…
Мне вот казалось: быть истинно первым
Значит – быть в чём-то воистину лучшим.
Да разве ж мы были лучшими в чём-то?
Кажется мне, только лишь в разгильдяйстве…"
Двое подумали: "Ну и козёл ты…"
Вслух же: "Ты ври тут, да не завирайся".
"Да, были издержки: страна-то какая!
Век тосковать – всё не перетоскуешь!"
Ангел подумал, в зубах ковыряя:
"Ну ничего, здесь не так закукуешь".
Вытер расстрига со лба капли пота,
В драном трико, долговязый, нескладный…
"Я говорю – разучились работать…"
"Что же ты водку тут жрёшь с нами, падла?"
Вздрогнул ханыга, растерянно смерил
Взглядом убогую эту поляну....
"Верить хочу – да никак не поверю:
Видно, душа уж такая – с изъяном".
Рюмку тут взял, и хотел было выпить,
Но поперхнулся, пролил всё на землю…
Сплюнул, ладонью зло рот грязный вытер:
"Дворником звали – глядишь, и сумею…"
Встал и пошёл, чуть заметно качаясь…
Двое остались буркалами щёлкать.
Ангел промолвил, себя поздравляя:
"Ну, как-то так… Надо только работать".
