Олег Гонозов
Человек с барахолки (сборник)
Память хранила детскую страсть ко всему военному: погонам, петлицам, звездочкам. Приподнял он эту шинельку, а под ней скукожившаяся коробка, а в коробке запутанные в вате и мишуре стеклянные бусы, шары, сказочные персонажи на прищепках, картонные верблюды, рыбки. Видно, молодежь решила навести порядок на антресолях, а там это стариковское барахло, вот и выбросили с глаз долой. Даже елочного Деда Мороза не пожалели.
Не мудрствуя лукаво, Петрович прихватил всю коробку под мышку. Дома очистил игрушки от ваты и блесток – и с чистой совестью притащил на барахолку. Сразу все выставлять не стал, решил посмотреть, как пойдет торговля. А то рыщущие, словно волки старьевщики быстро его облапошат. Глазом моргнуть не успеешь, как останешься в дураках.
За ватного Деда Мороза, у которого в двух местах была порвана шуба, дали полтинник. Стеклянные бусы потянули на семьдесят рублей. Зато на ура пошли картонные животные и рыбы, сделанные, как выяснилось, в ГДР. Одного верблюда, что выглядел поновее, Петрович отдал за тридцатку, а остальных впарил какому-то очкарику по двадцать рублей за штуку.
К полудню ушли и все стеклянные человечки на прищепках – их забрал мужик, специально приехавший на барахолку из Москвы. В отличие от местных скупщиков он практически не торговался. Легко достал распухший от купюр бумажник и щедро отстегнул триста рублей. А пока Латышев аккуратно оборачивал каждую елочную игрушку в газетную бумагу, чтобы не разбилась, все расспрашивал, нет ли у него дома старинных икон, поддужных колокольчиков и наград. Ничего такого у Петровича отродясь не было. Но кем-то выброшенная коробка с игрушками сразу принесла почти пятьсот рублей!
На поздравительные открытки клюнул Мусорщик – сутулый парень с корявым лицом. Он долго их перебирал, кочевряжился, говорил, что открытки неважной сохранности, хламье, которое можно смело выбросить. Но как только на горизонте возник конкурент Леша Бунтов – сдался:
– Беру, отец, беру! По червонцу за штуку. Если есть еще – приноси!
Парень ловко сунул открытки за пазуху, достал кошелек, и только после того, как конкурент испарился, стал старательно считать открытки.
– Тридцать четыре штуки – это триста сорок рублей. Держи, батя! – он протянул три сотни. – Пойдет?
– Еще сорок рублей, – заметил Петрович.
– Нет у меня, отец, мелочи – поверь, одни тысячные остались.
– Давай тысячную – я сдам, у меня есть.
Мусорщик нехотя полез в карман и вытащил горсть монет.
– Держи!
8
Каждое утро Латышев обходил ближайшие к дому контейнерные площадки. Шел знакомым до мелочей маршрутом, хорошо помня, где и чем поживился. За контейнерами у двадцать второго дома нашел вполне приличные женские сапоги – на барахолке какая-то узбечка дала за них семьдесят рублей. За мусорными ящиками во дворе «китайской стены» подобрал драную, заляпанную краской тряпичную сумку с инструментом. А в сумке молоток, зубило, напильники, целый набор гаечных ключей, и не каких-нибудь made in China, а наших, отечественных – на барахолке они всегда в цене. Долго таскать железяки не пришлось – разобрали все, как горячие пирожки.
Но поистине царский подарок ждал Петровича на контейнерной площадке за сорок шестым домом. Там какой-то умник выбросил целую библиотеку. Книжки, конечно, не важные, в мягком переплете, подмоченные снегом из серии «Классики и современники»: Герцен, Короленко, Тургенев, Мамин-Сибиряк. На барахолке за них гроша ломаного не дадут. И все же Петрович не поленился, поднял парочку – и на снег посыпались бумажные деньги. Десять сторублевых купюр образца 1991 года, скорее всего, спрятали под обложкой «Униженных и оскорбленных» на черный день. В советское время это были приличные деньги, а теперь – коллекционный материал. Хотя и на него должен быть спрос: советские боны всегда в цене.
А еще Латышев как-то нашел замызганную куклу восьмидесятых годов, с голубыми закрывающимися глазками и пищалкой в спине. Отмыл, почистил – стала как новенькая. Все это «богатство» он еще с вечера сложил в походную сумку, а с утра отправился на барахолку. Моросил противный мелкий дождик – и было понятно, что торговля будет никакая. А тут еще и маршрутки куда-то провалились: за полчаса – ни одной. Совсем не задался день. Простояв минут двадцать, Латышев уже хотел было вернуться домой, но торговый азарт оказался сильнее.
До барахолки добрался около девяти. Пришел, можно сказать, к шапочному разбору – все места в торговых рядах оказались занятыми. Дождик сделал свое дело: даже бабульки, обычно раскладывающие товар на земле, попрятались под крыши. Привычное место Латышева, между стариком Шоломиным и Витей-Митей облюбовал двухметровый мордоворот с компакт-дисками. Качать с ним права Петрович не решился – здоровье дороже. Прошел в конец рынка, где наметанным взглядом сразу приметил пустующий прилавок. Но только стал раскладываться, подскочила горбатая старуха в цигейковой шубе:
– Занято!
– Кем?
– По-хорошему говорю, мил человек!
Латышев прекрасно знал, что это место Утюга – неразговорчивого поджарого старика, независимо от погоды всегда обутого в кирзовые сапоги. Тяжелый взгляд, квадратный подбородок и синие от татуировок пальцы выдавали в нем былого уголовника. На барахолке он появлялся, как по расписанию – в восемь тридцать, хоть часы проверяй. Тащил за собой тележку на колесиках. К тележке был привязан старинный коричневый чемодан. А в чемодане, как у некрасовского дядюшки Якова – товару всякого: напильники, рашпили, надфили, метчики, плашки. Плюс бутылки с керосином и ацетоном, да еще тюбики с клеем ПВА и «Момент», одним словом, все, что нужно в хозяйстве. И еще утюг. Легонький такой утюжок застойных лет, с замотанной изолентой ручкой, на который никто не смотрит, но хозяин его носит и носит – отсюда и прозвище у старика Утюг.
Шёл десятый час. Утюга не было. Может, из-за дождя он вообще не появится? И, не обращая внимания на бабку, Латышев продолжал раскладываться.
– Моё дело предупредить, – не уходила старая ведьма. – У Василия Кузьмича разговор короткий!
– Только не надо меня пугать, – заводился Латышев. – Пугал мужик бабу яйцами, а она хрен увидала! Иди, бабушка, с Богом!
Утюг нарисовался минут через десять. Тоже, видно, торговый азарт одолел. Бабка тут как тут:
– Вася, я ему говорила, чтобы не занимал!
Тяжелый убийственный взгляд Утюга ничего хорошего нем предвещал. Но Петрович решил держаться до конца. Будь, что будет. Утюгов бояться – на барахолку не ходить!
– Мужик, тебе русским языком говорят: вали! – взгромоздив свой чемодан на стол, наступал Утюг.
– Мужики в колхозе землю пашут, – не сдавался Петрович.
– Пошел отсюда! – Трясущимися с похмелья руками Утюг вцепился в Латышева, но тот легко отшвырнул его в сторону. От злобы мужик схватился за шило:
– Вали, пока цел – или я за себя не ручаюсь!
– Сам вали! – поправляя клеенку, улыбнулся Латышев. – Кто первым встал того и тапки!
И вдруг стал задыхаться, почувствовал в гортани что-то инородное, схватился за шею руками и догадался, что со стороны сонной артерии у него по самую ручку торчит шило. Как Утюг умудрился его воткнуть, Петрович не понимал. Он уже вообще ничего не понимал, а лишь ловил ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Ноги подкосились. Латышев стал оседать.
Он вцепился руками в клеенку и потянул на себя. С прилавка ему на голову повалилась пластмассовая кукла с выпученными глазами, рубанок и весь его незатейливый скарб, который он так и не успел продать.
Из-за обильной кровопотери и травмы яремной вены смерть наступила мгновенно.
Турецкая ночь
1
Вот так всегда: кого не ждешь, тот и придет. Словно по закону подлости. Еще бы минут пять – семь – и они точно разминулись. Разошлись, как в море корабли.
Мысль заскочить в торговый центр «Метро» – посмотреть что-нибудь из импортного алкоголя посетила Васильева еще утром, когда, тормознув у светофора, он врезался глазами в рекламный щит, на котором красовался мужик с доверху набитой продуктами тележкой. И вот в кои веки он только собрался в этот самый центр, как явился Завадский. Гладко выбритый, самоуверенный, с американской улыбкой лошадиных зубов. Стрижка короткая, под стать бандитам. Белоснежная с голубым отливом рубашка долларов двести; галстук, как у Германа Грефа, костюмчик тоже явно не отечественного покроя. Но самая фишка – загнутые вверх, словно у турецких султанов остроносые туфли, почему-то всегда раздражающие Васильева, как японский джип деревенских мужиков.
– Как настроение? – пожимая Васильеву руку и не переставая скалиться, спросил Виктор Маркович. Именно скалиться, потому что в нашей стране так навязчиво демонстрировать свои зубы можно только что в рекламе зубной пасты. С парфюмерией, естественно, тоже перебор, хоть форточку открывай – Кристиан Диор отдыхает.
– Выше среднего, – без энтузиазма бросил Борис Иванович.
– А у меня до вас две новости, – витиевато, как всегда издалека, продолжал Завадский – по одежке, так менеджер средней руки, а по умственным способностям, говорят, большой специалист по PR-технологиям, которого Васильев едва уломал помочь ему на выборах.
– Одна хорошая, другая – не очень. С какой начнем-с?
Улыбчивый двадцатичетырехлетний мальчик знал себе цену. Понимал, что в условиях нарождающейся российской демократии не останется без куска хлеба, с верхом намазанного красной икрой. А все потому, что со студенческих лет имел хорошо подвешенный язык и уже на третьем курсе университета подрабатывал политическим обозревателем на местном телеканале. После четвертого – держа нюх по ветру, примазался консультантом при какой-то политической партии, а, заполучив долгожданный диплом, и подавно смылся на стажировку в Штаты.
Чему уж он там полгода учился, какие науки постигал, сказать трудно, но домой вернулся, словно миллион долларов выиграл – важный, деловой, в дорогих очках, с не сходящей с лица улыбкой. С мэром стал за руку здороваться, с губернатором – чего еще надо? Чуть ли не ногой открывая двери во все властные кабинеты, зарегистрировал свою фирму, и вперед – стал консультировать местных политиков на региональных выборах. И уж если сходился в цене, выдавал 99-процентную гарантию победы. Это была весьма заманчивая наживка, на которую клевали и старые партийные щуки и мутные ново-русские караси. Попался на этот крючок и далекий от предвыборных шоу Васильев.
– Давай, Виктор Маркович, с хорошей…
– Понял. Вчера вечером ваш «двойник» вследствие широкомасштабного финансового наступления все же снял свою кандидатуру!
– Отлично!
– Стараемся, Борис Иванович, ночей не спим – стараемся…
Свое «старание» по устранению из избирательного бюллетеня полного тезки Васильева – некоего ветерана войны Бориса Ивановича Васильева, своим ли уж маразматическим умом или с подсказки конкурентов вознамерившегося биться за депутатский мандат в десятом избирательном округе, Завадский оценил в три тысячи баксов. Сколько из них перепало самому старику – остается тайной за семью печатями. Но кое-что, пусть и не в долларах с портретами американских президентов, а в наших, российских купюрах с памятником Ярославу Мудрому, он за свое удачное совпадение ФИО все же срубил. Повезло, выходит, ветерану. И Виктору Марковичу повезло. Неизвестно даже кому больше. Ведь мог бы старый пень упереться, и в свои семьдесят семь лет как легендарный Николай Гастелло пойти ради депутатского портфеля на таран.
Вот так, запросто, без шума и пыли из пяти официально зарегистрированных кандидатов на одного Васильева стало меньше. А останься дедушка в списке, только одному Богу ведомо, сколько бы голосов он оттянул у Бориса Ивановича.
– Какова же вторая новость? – торопил Васильев.
– Вторая? – Виктор Маркович красивым жестом поправил очки. – Наш главный конкурент подполковник Гребенюк подал в избирательную комиссию жалобу, где пишет, что на последней встрече с избирателями вы, раздавая старикам по два килограмма муки, вели их открытый подкуп!
– А ему кто мешал? – побагровел Борис Иванович. – Разнес бы старикам по четыре килограмма, а к ним по бутылке подсолнечного масла! Все лучше, чем кормить пенсионеров баснями о своих армейских подвигах! Родину он, видите ли, защищал, обороноспособность страны укреплял, протирая штаны в районном военкомате. Все почтовые ящики завалил листовками. А поинтересовался бы: кто их читает! Кому они нужны?
Не нравилось Васильеву, что подполковник Гребенюк шагает с ним в одну ногу. Как узнал – словно крылья подрезали. Слишком серьезный соперник: если надо – в угольное ушко пролезет. Хитрый. Коварный. Злопамятный. Коллеги по думе его рецидивистом кличут: как-никак два созыва в областной думе отсидел, а в перерыве между ними книжку «Как стать народным избранником» успел сочинить. И вот на новый срок намылился. Плохо ли ему, если депутатов-военнослужащих сразу на постоянную работу зачисляют и не хилое жалованье кладут? Шансы снова заграбастать депутатский портфель имеет приличные, да и люди за ним стоят серьезные, с деньгами.
Вот только большинству избирателей Гребенюк надоел до блевоты. Привык в военкомате всех строить, болтун. Слов, словно воды в водохранилище, а конкретных дел и под микроскопом не разглядеть. Да и в моральном плане подполковник далеко не ангел: герой всех скандальных публикаций. То он всю ночь оттягивается в ночном клубе с девицами легкого поведения, а утром в одних носках несется в милицию с заявлением, что его, видите ли, обокрали. Раздели до трусов – забрали деньги, костюм и нательный крестик. А депутатское удостоверение, словно в насмешку, не тронули. Еще в газетах писали, что управляющая компания с ним судилась из-за долгов по квартплате, а соседи просили принять к нему меры воздействия за то, что он их громкой музыкой по ночам глушит. Между прочим, как подчеркивали заслуженные учителя, самая любимая песня у народного избранника – «Вова Чума»! Весь этот отрицательный баланс главного соперника плюс девяносто девять процентов гарантии Завадского – и придавали Васильеву уверенности в предстоящей победе.
– По Гребенюку есть что-нибудь свеженькое?
– Мой человечек в пресс-службе мэрии на днях рассказывал, как подполковник двух проституток утром из окна думы выставлял. Те, бедняжки, выскочили в одних туфлях, орут, матерятся, а он им нижнее белье из кабинета через форточку выкидывает…
– Кино…
– Может скинуть новость газетчикам?
– Зачем? Лишние расходы. Пресса об этом и так напишет, а Гребенюку – дополнительная реклама: любит у нас народ разных марычевых и шандыбиных.
– Что предпримем в отношении оставшихся кандидатов? – недовольный ответом Завадский погрустнел. Белозубая улыбка исчезла. Губы скривились, как от кислого яблока. И все же он держался молодцом: американская школа, золотой кадровый резерв президента России. – По Галкину предлагают любопытный материал… О его, так сказать, моральном облике…
– А что у Галкина с моральным обликом? – не понял Васильев.
– Говорят, была судимость в несовершеннолетнем возрасте.
– Подумаешь – судимость… Врать не буду, но по слухам, из двухсот пятидесяти трех зарегистрированных кандидатов у тридцати шести в прошлом были проблемы с законом, а на пятерых – до сих пор ведутся уголовные дела.
– Но у Сергея Петровича уж очень статья интересная…
– Я слышал: изнасилование…
– Попытка… 117 через 15-ю!
– Мальчишество… Галкин мне не конкурент…
Это точно. Сергей Петрович пошел на выборы не по собственной инициативе. Если бы не настойчивые уговоры Васильева в гробу бы он их видел! Какому, скажите, нормальному человеку захочется, чтобы пресса и телевидение каждый день копались в его нижнем белье? Да еще всякие провокаторы звонили по ночам домой, и рассказывали родственникам разные небылицы? Чтобы так рисковать, надо быть не только кристально чистым, а вообще ангелом во плоти. Галкин с его пусть и погашенной судимостью по 117-й все это прекрасно понимал.
Но во время выдвижения кандидатов, а шло оно поначалу через пень колоду, чтобы не остаться с носом, Борису Ивановичу – нож к горлу требовалась альтернатива, и он пошел к своему школьному приятелю кланяться в ножки, уговаривать, умолять. И с третьей попытки уговорил, уломал-таки, бросив в ресторане «Якорь» на бочку штуку баксов. Да еще две пообещал после своей победы. Корочки помощника депутата, чтобы Сергей Петрович, как уважаемый в городе человек четыре года бесплатно катался на общественном транспорте, предлагались исходя из итогов голосования.
Зато теперь, если даже все потенциальные соперники Васильева разом снимут свои кандидатуры – Галкин останется при любом раскладе – и выборы состоятся. Завадский, конечно, не в курсе, но им с Сергеем Петровичем и подписи по домам собирали одни и те же люди – работники «Победы рабочих», и сдавали они их в один день. Правда, у Васильева избирательная комиссия почему-то девять подписей забраковала, а у Галкина – только две.
– Понял, – словно гроссмейстер, мгновенно просчитывающий шахматную партию на много ходов вперед, согласился Завадский. – Остается одна Поленова.
Завуча средней школы №33 Нину Петровну Поленову, сухощавую, с вечно перекошенным от работы лицом женщину в годах, Васильев всерьез не воспринимал. Не любит наш народ врачей и учителей, объясняя их страстный порыв встать на защиту народных интересов вполне понятным желанием подтянуть штаны собственного благосостояния.
– Тогда, может, концерт какой-нибудь звездульки для молодежи забабахать? – предпринимал последнюю попытку вытащить из Васильева дополнительные деньги Завадский. – У меня есть выходы на Катю Лель.
– Это что «муси-пуси» поет? – улыбнулся Васильев.
– И «джагу-джагу», – в предвкушении засветившихся на горизонте финансовых потоков, заерзал в кресле Завадский. – Могу прямо сейчас созвониться…
– Надо подумать, – заметил Борис Иванович, а сам решил, что никакой концерт ему погоды на выборах не сделает. Молодежь – самая несознательная часть электората. На концерт, конечно, придут, повеселятся, попьют пива, а голосовать – на аркане не затащишь. Виктор Маркович и сам об этом прекрасно знает, но ради лишней возможности вывернуть чужой кошелек строит из себя дурачка. Концерт – сто процентное выбрасывание денег на ветер. Лучше старикам еще муки подкинуть.
– Насчет «Муси Пуси» можно, конечно, подумать, – продолжал Васильев. – Только сначала узнай, во что это удовольствие выльется.
– Узнаю, Борис Иванович, сегодня же и свяжусь, есть у меня в столице один хороший человечек – вместе в Штатах стажировались, – давил своими связями и знакомствами Завадский. – В прессу о вас что-нибудь хорошее еще будем давать? На телевидение? Может, рекламный ролик сделаем? Ребята знакомые – не разорят.
– Они-то, может, и не разорят, да уж слишком дорога на телевидении минута эфира! У меня на заводе высокопрофессиональные рабочие столько в месяц не зарабатывают!
– Не понимаю я вас, Борис Иванович, второй месяц вместе, а все равно не пойму. Крепкий хозяйственник, видный руководитель-реформатор, а рассуждаете, извините, как какой-нибудь красный директор. О рабочих все время печетесь, которым на вас по большому счету плевать с высокой колокольни, на мелочах экономите, на копейках выгадываете – тогда зачем, спрашивается, было на выборы идти? Сидели бы на своем заводе – и забот не знали. Не мне вам объяснять, сами понимаете, что газету в лучшем случае человек сто прочитает, а по телевизору вас вся область увидит! И мэр, и губернатор, и полномочный представитель президента, и весь депутатский корпус…
Васильев промолчал.
Для журналистов и консультантов выборы – Клондайк. Никто не спорит.
Хороший материал в «Областных новостях» подготовили, душевный. Постаралась девочка-корреспондент – три дня за Васильевым, как на веревочке ходила, с людьми встречалась, с ветеранами завода. Не зря свой хлеб ест. И фотографии выбрала выигрышные. На одной Васильев с женой во Дворце бракосочетания: оба молодые, худенькие – смотреть приятно. Он только что из армии демобилизовался, Галя институт окончила. На другой фотографии – Борис Иванович (тогда еще главный инженер) улыбающийся, веселый, с красным бантом на груди возглавляет заводскую колонну на первомайской демонстрации. На третьей он (уже заводской парторг) принимает эстафету трудовых дел от прославленной многостаночницы, Героя Социалистического труда, ныне покойной Веры Федоровны Агафоновой. Все по делу. Ведь у людей старшего поколения, которое в основном и топчет избирательные участки, обостренное чувство тоски по советским временам.
– Одним словом, Борис Иванович, как я понимаю, на данном этапе предвыборной борьбы вы в моих услугах не нуждаетесь, – как пузырь надулся Завадский. – Рассчитываете на собственные ресурсы. Расклейку листовок о поборах завуча Поленовой с родителей выпускников школы считаете клеветой. За статейку о новых похождениях господина Гребенюка с девочками платить не собираетесь. Да и рекламный ролик на телевидении вам кажется слишком дорогим! Хозяин – барин. Но боюсь, что при вашей нынешней пассивности потом не пришлось бы локти кусать. Разрешите откланяться.
«Слава Богу! – вздохнул после ухода Завадского Борис Иванович – До чего же тяжелый человек! Прямо энергетический вампир какой-то, а не консультант по региональным выборам! Что же дальше-то с ним будет, лет через десять – двадцать? Или в губернаторы выбьется, или под пулю попадет».
Больше всего Васильева беспокоило, что Завадский мог работать на два фронта. И вашим, и нашим. То, что он оказывал информационно-аналитические услуги кандидатам в депутаты по другим округам, Виктор Маркович и сам не скрывал. У него была просто маниакальная страсть к деньгам. Особенно к зелени, которую он пересчитывал по несколько раз, словно боялся, что его кинут. Но совсем другое дело, если он стал оказывать услуги потенциальным конкурентам Васильева. С Поленовой, конечно, взять нечего – у школьного завуча в кармане только вошь на аркане, да блоха на цепи. А вот на подполковнике Гребенюке, который меняет иномарки, как перчатки, вполне можно поживиться.
Но наивно было бы, если бы Васильев открыл Виктору Марковичу все карты. Ведь вполне может случиться, что сегодня Завадский работает на него, а завтра, если посулят куш больше, как флюгер переметнется в стан противника. Именно из этих соображений Борис Иванович, хоть и остро нуждался в поддержке, все равно не стал посвящать своего консультанта в семейный конфликт. Зачем путать личное с общественным?
О том, что кандидат в депутаты полгода не живет с законной супругой, приобрел в центре города однокомнатную квартиру и ведет там холостяцкий образ жизни, широким массам знать необязательно. Супруга, которой сразу же после выборов он пообещал не только оформить развод, но и оставить старую квартиру со всей обстановкой, заверила, что будет держать язык за зубами. Это лет пятнадцать назад, как свой последний аргумент, Галя пригрозила бы ему письмом в райком партии. И чтобы не расставаться с партбилетом, а вместе с ним и с должностью заводского парторга, он бы нажал на тормоза и уступил. Нынче совсем другие времена!
И все же, чтобы не давать соперникам по выборам лишних козырей, Васильев заранее провел разъяснительную работу не только с супругой, а и со всем своим ближайшим окружением. Водитель – парень хоть и молодой, но успел пройти Чечню – свое дело знает, да и понимает все с полуслова. У начальника охраны – в прошлом старшего оперуполномоченного уголовного розыска – один единственный недостаток – пьет, так ведь в нерабочее время, а так отличный мужик. С секретарем-референтом, что год назад заняла место в приемной после годичных курсов, считай, после школы, у них получился такой бурный роман, что Васильев едва таскал ноги… На время выборов он оформил всю троицу доверенными лицами с причитающейся в конвертах зарплатой. Народ согласился. А секретарша, добрая душа, даже ездила с ним в избирательную комиссию сдавать подписные листы.
Борис Иванович тогда только что вернулся со Средиземноморского побережья, отдохнувший, загорелый. Председатель комиссии, помнится, еще пошутил: «Где это вы, Борис Иванович, так загорели, что даже нос облез? Не в Турции ли?» – «Да какая к черту Турция! – усмехнулся Васильев. – На дачном участке картошку полол – вот и обгорел весь!»
2
И смех, и грех, но именно в Турции Васильев тогда оторвался на полной программе, как будто первый раз за границу выбрался – дай-то Бог каждому! Надежные, свои в доску ребята из турфирмы, для которых он был больше чем постоянный клиент, устроили ему все за два часа.
В десять утра он звякнул им на сотовый, что хотел бы погреть бока на солнышке, а в одиннадцать они уже обложили его глянцевыми каталогами и ублажали слух знакомыми названиями популярных курортов: Бодрум, Мармарис, Кемер, Белек… Оставалось только ткнуть пальцем в понравившуюся картинку – и компьютер тут же выдавал наличие в отеле свободных номеров, дату вылета и номер авиарейса.
Но лететь еще раз в пусть и облюбованные прежде места Борису Ивановичу не хотелось – по натуре путешественник, он ценил новизну. Вечером быстренько покидал вещи и документы в чемодан, а утром уже стоял с ним у стойки регистрации пассажиров в аэропорту Шереметьево-2.
Ребята не подвели: в Турции Васильева ждал шикарный одноместный номер в 5-звездочном отеле с видом на море и питанием по системе «все включено». Курортное местечко, куда его занесло, выделялось мелкопесчаным пляжем и чистым, удивительно голубым, как на обертках шоколадок «Баунти», морем, отчего весь отель по самую крышу был забит отдыхающими из России.
От длинноногих, бронзовых от загара молоденьких мамочек, словно жарящихся под солнцем золотых рыбок, рябило в глазах. Особенно, когда около десяти утра прямо на пляже все они – одна другой симпатичнее – выстраивались вместе со своими детками на традиционный разминочный танец под руководством темноволосого массовика-затейника – аниматора Таркана. Безжалостно палящее солнце ползло в зенит – и танец повторялся, но уже в прохладном бассейне. А вечером о нем вспоминали перед началом дискотеки. Знакомая, по несколько раз на день везде и всюду повторяющаяся мелодия доставала до печенки. А сам размеренный, сытый от однообразия быт отеля во многом напоминал атмосферу советских санаториев.
Может быть, именно поэтому мужская половина отдыхающих чаще всего отиралась в спрятавшихся под навесами барах, где с 11 до 23 часов можно было без всякого ограничения накачиваться не только пивом, а и кое-чем покрепче – виски, коньяк и джин местного производства разливались бесплатно. Импортные напитки, увы, шли за отдельную плату.
Но уже на третий день Васильеву все надоело. И холодный джин с тоником, и безбрежное море, и ласковое солнце. Ничто так не утомляет русского человека, как однообразие. Это педантичные немцы и высокомерные америкосы радуются, если у них все стабильно: особенно банковские проценты и цены на бензин. Наш народ, выросший в стране бесконечных экспериментов, устроен совсем по-другому: и очень хорошо – тоже плохо. Поэтому, чтобы окончательно не свихнуться от жары и безделья, Васильев переключился на активный отдых.
Ткнул в карту пальцем – и отправился на экскурсию в Памуккале – живописнейшее местечко, где горячие источники, содержащие окись кальция, привели к образованию известковых отложений. Их окаменевшие белоснежные каскады издали очень похожи на хлопковые плантации, отсюда и название – Памуккале, что в переводе с турецкого – «хлопковый замок». Вот уж воистину чудо природы! Именно там, в одном из естественных бассейнов с минеральной водой, Васильев с удовольствием провел целый день, весь обгорел, сделавшись похожим на вареного рака, и познакомился с двумя студентами-соотечественниками Таней и Даней.
Симпатичную длинноногую девочку в потертых голубых шортах и не закрывающем пупка оранжевом топике Борис Иванович отметил сразу, еще на посадке в автобус. Она выглядела настолько эротично, что мужчины в годах просто пожирали ее глазами. Но девочка была не одна, а в компании с женоподобным молодым человеком по имени Даниил.
Сказать, что Даня, как он представился, был просто малосимпатичным юношей, все равно, что не сказать ничего, в компании своей спутницы он выглядел гадким утенком. Васильев даже грешным делом подумал, что как бы ни менялся мир, а тема Красавицы и Чудовища останется вечной. Но, присмотревшись к взаимоотношениям студентов, понял, что ничего романтичного, свойственного влюбленным, между ними нет. Своим поведением они скорее напоминали промышляющих в коридорах провинциальных гостиниц подростков, когда молодой человек мнит из себя бывалого сутенера, а его подружке достается роль девочки по вызову. Вырвавшаяся за границу молодежь, промотав в первые дни все свои накопления, явно нуждалась в спонсоре. Ребята не могли себе позволить ни предлагаемых турками на каждом шагу фруктов, ни маленькой чашечки чая во время стоянки автобуса на заправке, даже сходить в платный туалет было для них проблемой.
Въехав в ситуацию, Борис Иванович, положивший на девушку глаз, понял, что теперь студенты полностью зависят от него, и как бы растягивая удовольствие от предстоящего обладания девичьим телом, пригласил молодежь совершить с ним спуск по горной реке на надувных плотах-лодках. Естественно, за его счет. Даня сразу радостно захлюпал своими белесыми ресницами (интересно, как бы он повел себя, если бы Борис Иванович, не приведи Господи, имел не традиционную сексуальную ориентацию?) А вот Таня, прежде чем сделать выбор в пользу рафтинга, как показалось Васильеву, еще раз оценила его, но уже, не как постороннего мужчину, а как потенциального партнера.
На следующий же день Борис Иванович, пользуясь тем, что студент с видеокамерой устроился рядом с водителем автобуса, на правах спонсора сел рядом с Таней, и со стороны они напоминали солидного папика с пивным животиком и дочку-студентку. Из-за чрезмерного преклонения перед представительницами противоположного пола еще в институте приятели дали Васильеву прозвище Галантный. И всю свою жизнь он покорял сердца женщин, которые, как известно, любят ушами, по большей части словами да остротами, которые сыпались из него, как из фонтана.
Вот и к Тане он начал подбираться с набивших оскомину шуток-прибауток. Сначала, как бы между прочим, поинтересовался у турка-инструктора были ли у них здесь несчастные случаи? Хорошо понимающий по-русски парень, естественно, ответил, что нет. «Будут», – подражая герою известной кинокомедии, усмехнулся Васильев, чем вызвал у окружающих соотечественников улыбку. Потом припоминал разные турецкие слова, звучащие вроде бы по-русски, но имеющие совсем иной смысл: стакан – скандал, баян – женщина, остановка – дурак.
