Олег Артюхов
Сторно
В полдень нам впервые встретились немцы, но армейский патруль лишь проследил за нами взглядом. Связываться с СС – себе дороже. Мы продолжали углубляться во вражеский тыл, и вместе с каждым оставшимся позади километром возрастал уровень опасности.
На окраине села Лоск я в бинокль разглядел многочисленную немецкую технику, из которой меня более всего обеспокоили танки и пушки. Достигнув околицы, я только на этом краю села насчитал двенадцать припаркованных танков. Корма нескольких виднелась за домами вдали, а вдоль дороги в два ряда расположились 105-мм гаубицы. Артполк, не меньше. Где-то там, среди частокола стволов должны быть и мощные шестидюймовки. По всем приметам в селе расквартирован пехотный полк, поскольку на дальней окраине рядом с танками я заметил броневики и немало грузовиков.
Недолго думая, я решил проехать через это гадючье гнездо спокойно и нагло. Как говорится, если борзеть, то достоверно. Да, и деваться нам всё равно некуда.
Ещё накануне рейда, проводя инструктаж, я строго-настрого велел всем бойцам утром тщательно побриться, а на вражьей стороне сделать лица кирпичом и молчать, как рыбам. На самый крайний случай прямого обращения запомнить и заучить всего три немецкие фразы: ихь вайс нихьт (я не знаю) для ответа на любой вопрос немецкого офицера; хальт, гей вэг (стоять, пошёл вон) для любого не офицера, или гражданского; яволь (так точно) для ответа на любое моё обращение, произнесённое по-немецки.
Вслед за головным Ганомагом наша колонна вползла на окраину сельской площади. Ещё больше высунувшись из кузова, я издалека обратился к стоящему у дверей здания сельсовета лейтенанту-танкисту.
– Kamrad, ich Sturmbanführer Moltke. Wie fahren in Кrewo? Diese Straßen Teufel gebaut, nichts ist klar. (Товарищ, я штурмбанфюрер Мольтке. Как проехать в Крево? Эти дороги, наверно, черти строили, ничего не понятно.).
– Sie fuhren richtig. Gehen Sie zurück auf Straße, um und über 15 Kilometer Stadt wird. (Вы правильно ехали. Вернитесь на дорогу и через 13 километров будет город.).
– Danke, mein Freund, dir ein glückliches Dienst. (Спасибо, дружище, счастливой службы.).
На глазах сотен немцев мы покатили дальше.
– Ну, командир, ты даёшь! – восхищённо проговорил Сажин, – попросил немцев дорогу подсказать. Ха-ха-ха.
– Учитесь, пока я жив.
– Тьфу! Скажешь тоже «пока жив», – пройдя через страшные бои, Сажин теперь был уверен, что смерть нам больше не грозит. Наивный. Хотя, пусть лучше думает так, чем наоборот.
Проехав восемь вёрст лесами, мы миновали два глухих и безлюдных хутора, и после очередного поворота выехали к большому селу Раковцы. Обе сельские слободы по местной традиции тянулись по обоим берегам речушки, а центральная площадь находилась на том берегу напротив моста.
По мере приближения нам открылась страшная картина. На сельской площади столпились около сотни жителей, а в центре четверо мужиков доделывали грубый помост под виселицей. На перекладине уже покачивались четыре верёвочные петли. Чуть в сторонке под охраной полицаев понурив головы, сгорбились три связанные женщины и старик, стоящий с гордо поднятой головой.
На помост взобрался невзрачный тип со щетинистым одутловатым лицом под небольшой чёрной шляпой и тоном, не терпящим возражений, принялся толкать речь. На рукаве его серого пиджака белела повязка полицейского. Он энергично размахивал руками, что-то внушая понурой толпе.
Наша колонна миновала мост, втянулась на площадь и встала на виду толпы. Я выбрался из Ганомага, не спеша одёрнул эсесовскую куртку, передвинул вперёд кобуру с пистолетом и махнул бойцам, чтобы они не вылезали из кузовов. Вместе с четырьмя штурмовиками я не спеша направился в центр площади. Люди испуганно расступились, образовав широкий коридор к виселице. Полицаи вытянулись по стойке смирно, а невзрачный тип струсил и явно струхнул. Он слез с помоста, воровато оглянувшись, понюхал воздух, и, кланяясь, вытянулся в полупоклоне. У меня возникло нестерпимое желание врезать ему ногой под копчик. Я, молча, глядел на него, от чего тот втянул голову в плечи, побледнел, потом пошёл пятнами и по его лицу потёк пот.
– Was hier geschieht? Шито сдейс происоходит? – я старался имитировать сильный акцент.
– Господин офицер, по приказу господина кревского коменданта приводим в исполнение приговор. Эти преступники помогли бежать пленным из лагеря.
– Ти есть кито?
– Я местный староста, господин офицер, а это полицейские, присланные из лагеря. Своих-то у нас нет, никак не можем найти добровольцев.
– Гут. Кито винес приховор? Уше биль сут? Покхажи токхумент.
– Суда не было. Но, есть приказ господина коменданта…
– Казн бес сут и приховор ист упийств. Нет токхумент – ти ист упийц. Packen Sie alle! (Схватить их всех), – я махнул рукой своим штурмовикам, показав, что нужно связать.
– Яволь, – гаркнул Сажин, и бойцы в пару минут упаковали полицейских и бургомистра.
Я обратился к селянам:
– Ви ист тольжны дайт майн зольдат тфе пофоска унд лошат. Шнель! Бистро! Бистро!
Через четверть часа на опустевшую площадь мужики пригнали две запряжённые телеги. В одну погрузили связанных женщин и деда, в другую посадили связанных полицаев и старосту. Отдав приказ машинам двигаться вперёд и остановиться за селом на лесной опушке, я на Ганомаге вслед за телегами свернул на лесную просеку. Я не стал жалеть потерянного времени, понимая, что наверстаю его в два счёта. Сейчас намного важнее было восстановить высшую справедливость воздаяния за содеянное. Углубившись в лес метров на сто, я дал знак остановиться.
Бойцы вытащили пленных и полицаев из телег и встали с автоматами вокруг. Наступил момент выжечь скверну калёным железом.
– Так что, говоришь, они сделали … … …? – спросил я на чисто русском с перебором.
– Я-я-я н-н-не в-в-ин-новат. Мен-ня з-з-зас-ставили.
– Кто тебя мог заставить стать предателем и палачом? Ребята развяжите наших.
– Я-я-я н-н-не…
– Замолчи, тварь. А вы, товарищи, не бойтесь. Мы бойцы Красной Армии. Вы свободны, но возвращаться в село вам нельзя, там могут оставаться предатели и доносчики.
– Ой, товарищи, дорогие, – тихонько заголосила старшая женщина, – Ой-ё-ёй, мы уже и не чаяли-и-и. Родненькие мои-и-и.
Женщины помоложе оказались её дочерями, а дед – отцом. Времени было в обрез, поэтому я хотел побыстрее покончить с предателями и отпустить селян, но ситуация повернулась неожиданной стороной.
– Товарищ командир, – хрипло проговорил дед, – здесь неподалёку лагерь, близкий родич наш там оказался, ну, мы его и выручили. С ним ещё женщины и дети бежали, за то нас и схватили. Вот этот гад донёс, – он ткнул пальцем в старосту. – До войны ведь нормальным человеком казался, а недавно с крыши упал, думали, не выживет, а он очнулся сам не свой, как подменили. Совсем чужаком стал. И выражаться стал чудно, по-старорежимному, гад.
– Насчёт лагеря мы знаем, отец, туда и едем. Вот только подход к нему знать надобно, чтобы и охрану побить, и людей сохранить. Дело-то в общем нехитрое, но требует разведки и изучения местности, а времени-то у нас и нет.
– А, што её изучать, щас я вам всё досконально и обскажу.
Дед оказался бывшим солдатом, и в карте разобрался быстро. За десять минут всё разложил по полочкам и дал пару дельных советов. Я наносил отметки на карте, когда меня вдруг осенило.
– Отец, так ты говоришь, старосту будто подменили?
– Точно так.
– А, как его звать?
– Раньше звали его Сёмкой, а нынче он сам себя прозвал Афиногеном, прости господи, язык сломать можно.
Я подошёл к старосте, который уже немного очухался.
– Слышь, ты, иуда, быстро, не задумываясь, расскажи о себе. Быстро!!
– Г-господин офицер, – я честный человек, его голос сорвался на визг. – Не знаю, как здесь оказался. Я мастер маникюра учился у господина Пуэльри и…
– Работал в салоне мадам Жермен, и так и не дошёл до кареты генерал-губернатора Великого Князя Сергея Александровича, гадкий пидор.
– Но откуда… – прошептал он с ужасом, разглядел в моих глазах свой смертный приговор и его мочевой пузырь предательски расслабился.
Догадываюсь, кто, но не знаю зачем отправил этого подонка из небытия сюда и сейчас. Непонятно, почему преисподняя его исторгла. Я тоже попал сюда волею непонятных и могущественных сил, но мне хотя бы объяснили смысл моего воплощения. Да, я тоже не ангел и в последние дни убил немало людей, но людей вооружённых, и сделал это не по злому умыслу, трусости или страсти, а по священному праву защиты родины и своего народа от свирепого и безжалостного врага. Этот же негодяй переступил все мыслимые и немыслимые законы совести и человечности, обрекая на мучительную смерть мирных беззащитных людей. Я вполне допускал, что после воплощения его порочное и трусливое сознание в безумной панике разрушило душу прежнего владельца этого тела, а потом растерзало и дух. Мало ли на свете душевнобольных? Но ко всему прочему эта мёртвая душа подняла со дна своей сущности всю гадкую дрянь и стала творить страшное зло. А, значит, прощения этому человеку быть не могло.
– Ты и все твои подельники иуды земли русской. Стой и смотри, как по одному будут вешать предателей и палачей, и представляй, как верёвка затянется на твоей тощей шее, а тебе будет не хватать воздуха. Смотри, гад.
Одного за другим вздёрнули полицейских, и когда последний обмочив штаты и обдристав ляжки, задёргался на верёвке, я услышал счастливый смех старосты. Он понёс безумную околесицу, начал тыкать пальцем в покойника, приседал, кривлялся и заливисто хохотал. Всё. Случилась худшая из казней. Теперь душа этого мерзавца больше не сможет перевоплотиться, поскольку в смертельной панике заблудилась сама в себе. Был подонком, да весь вышел. Я приказал его отпустить, и сумасшедший, продолжая смеяться и кривляться, побрёл в лес.
– Прощайте, женщины, прощай, отец. И будьте осторожны.
Не теряя времени, мы вернулись к колонне, поспешили дальше и через полчаса остановились на лесной опушке, не доезжая деревни Вауки, рядом с которой и находился концлагерь.
Ещё до рейда я голову сломал, прикидывая, как эвакуировать узников. Ведь, если пленные воины и здоровые гражданские могли пройти маршем три десятка вёрст, то раненых, больных и детей надо на чём-то увозить. Наших машин недостаточно, к тому же они часть вооружения и предназначались для переброски орудий, оружия, боеприпасов и бойцов, что являлось необходимым условием удачной операции.
Проблема решилась после подсказки старика-ветерана, что в соседнем с лагерем селе Клышки стояла какая-то воинская часть со множеством автомобилей. Вероятно, он имел ввиду немецкий автобат. Короче говоря, для начала я решил эти машины захватить.
После всех корректировок окончательно определился план операции. Пока сапёры будут уничтожать телефонную линию и в несколько уровней минировать дорогу, сообщающую лагерь с городом Крево, рота разгромит немецкий автобат и захватит грузовики. С этого момента время начнёт играть против нас. Пока водители в несколько приёмов будут перегонять машины, остальные бойцы скрытно окружат концлагерь. Закончив минирование северной дороги, сапёры переберутся на южную, плотно заминируют её и вместе с танком перекроют это направление до окончания операции. В то же время все большие стволы Пилипенко поставит за речкой и образует рубеж огневого прикрытия отхода. Потом по мере продвижения колонны танк с ганомагом станут головной походной заставой, а артиллерия – тыловым прикрытием.
В три часа пополудни я начал операцию.
Оставив сапёрам прикрытие, я направил роту в Клышки. На въезде в село нас попытались остановить на посту, но я проигнорировал часовых, отрицательно махнув им рукой. На главной улице в два ряда стояли около сотни грузовиков, и среди них пять автоцистерн с бензином. Ещё с десяток машин виднелись в сторонке под дощатым навесом с поднятыми капотами и частично разобранными моторами.
Два отделения заблокировали выезды из села и подали сигнал, после чего все остальные выбрались из кузовов и быстро рассредоточились. Немцы сначала ничего не поняли. Некоторые даже продолжали сидеть и курить, пока мы занимали село. Но, когда раздались первые выстрелы, отовсюду начали выскакивать солдаты. Некоторые даже пытались отстреливаться. От кого? От «стальной» роты? Мои бойцы управились в четверть часа.
Немалой проблемой стал перегон восьми десятков трофейных машин. Благо ехать до точки сбора было всего полторы версты. Водители и все, кто мог хоть как-то рулить, перегнали их в три приёма. С последним рейсом в село приехали сапёры и вместе с танком заняли позицию за околицей. Пока Пилипенко устраивался за том берегу речки, рота скрытно окружила концлагерь.
Когда-то здесь к югу от лесной опушки колосилось большое пшеничное поле, на краю которого крестьяне построили амбары и просторный ток. Теперь ток и часть поля, обнесённые двумя рядами колючей проволоки, нацисты превратили в лагерь смерти. От деревни Вауки его отделяла мокрая низина с небольшим ручьём, а на примыкающем к лесу краю виднелись какие-то длинные строения, охраняемые особенно тщательно. С той стороны торчало несколько пулемётных вышек, и было натянуто тройное ограждение.
Разделённые колючкой секторы концлагеря переполняли стоящие или сидящие люди. В нескольких местах виднелись растянутые в виде навесов тряпки. Под ними кто-то лежал. И военные, и гражданские заключённые имели одинаково грязные и оборванные одежды, но гражданских держали отдельно в ближайшем к лесу секторе. Даже на приличном расстоянии от лагеря несло отвратительной вонью. По всему периметру между двумя оградами изредка проходили солдаты с собаками. На вышках торчали пулемётные стволы. Моих ребят буквально трясло от ярости и гнева, и неудивительно, что, глядя на эту вопиющую бесчеловечность, они сейчас ненавидели весь мир.
Отправив бойцов в сторону села и леса, я приказал им перемещаться свободно, не таясь, поскольку немецкие каски, накидки и автоматы позволяли принять нас за солдат ваффен СС. Когда кольцо окружения замкнулось, мы со штурмовиками на Ганомаге подъехали прямо к воротам лагеря. Я старался выглядеть мрачнее тучи.
– Хальт, – сначала крикнул охранник, но, увидев эсэсовскую символику, вытянулся в струнку.
– Entdecke Tor, Soldaten. – рявкнул я грозно, – Es ist ein engagiertes Kommando mit einer besonderen Mission. Und Beeil dich, wenn du nicht willst ärger. (Открывай ворота, солдат. Здесь специальная команда с особым заданием. И поторопись, если не хочешь неприятностей.).
Глядя на старшего офицера СС, как кролик на удава, рядовой поспешно распахнул ворота и замер в нацистском приветствии. Я кивнул ему головой, и Ганомаг медленно вкатился внутрь на просторную открытую площадку. Когда-то лагерный плац был тем самым колхозным током, а окружающие его бывшие амбары и конторка, стали казармой, складом и канцелярией. Сбоку от них торчал грубый навес солдатской столовой.
Не выходя из броневика, я жестом подозвал унтера и отправил его за начальником лагеря и офицерами. Через пару минут появились трое: пожилой гауптман и два лейтенанта.
– Ich Sturmbanführer Moltke. Zonderkommando “F”. Sehr bald beginnt spezielle Operation. Sie müssen den Befehl Hauptverwaltung. Dringend zu bauen alle Soldaten. (Я штурмбанфюрер Мольтке. Зондеркоманда «Ф». Очень скоро начнётся специальная операция. Вам надлежит выполнить приказ главного управления. Срочно постройте личный состав.).
Глядя с подобострастием, гауптман отдал честь и выкрикнул команду, оба лейтенанта побежали в казарму. Через пять минут хаотичной суеты на площадке выстроилась вся рота охраны. Я довольно сказал:
– Гут, – и своим, – Огонь!
Два пулемёта и четыре автомата ударили по строю вражеских солдат, скосив их, как сорную траву. Секундой позже со всех сторон донёсся треск восьми пулемётов. Через пять минут всё было кончено. Бойцы разбежались по территории, добивая подранков и укрывшихся. По моему приказу всех полицаев-капо с белыми повязками немилосердно отпинали, связали и согнали в угол между казармой и колючкой. Два десятка подонков и предателей столпились в этом загоне, прячась друг за друга, и оттуда отчётливо потянуло дерьмом. Они сильно смахивали на загнанную в угол стаю вонючих шакалов, которым вернуть человеческий облик было делом безнадёжным.
Со стороны секторов с заключёнными не доносилось ни звука. Тысячи людей замерли, не понимая, что происходит: одни немцы перестреляли других. Наступал самый ответственный момент. Обезумевшие от свободы люди могли снести не только нас и нанести себе увечья, они могли начать погромы и провалить всю операцию.
Я подходил по очереди к каждому сектору и громко приказывал выйти командирам. Толпа зашевелилась, пропуская вперёд людей, одетых в потрёпанную командирскую форму. Все мои бойцы хладнокровно стояли с автоматами наперевес, чтобы сохранить видимость порядка.
Сажин со своими штурмовиками выпускал командиров через калитки и отводил к канцелярии. Я насчитал сорок восемь человек.
– Товарищи командиры. Прошу вас сохранять спокойствие. От вашего поведения, выдержки и воли зависит успех всей операции. – Слушая чистую русскую речь, пленные, не скрывая удивления, заволновались. – Повторяю, сохраняйте хладнокровие, иначе все люди бросятся наружу, как стадо, и всё кончится полным провалом.
– Кто вы такие? – вперёд вышел невысокий человек с волевым лицом.
– Отдельная рота специального назначения РККА. Спокойно!! – мне пришлось крикнуть на командиров, – я командир роты, лейтенант Батов.
– Полковник Гаев, командир стрелковой дивизии. Бывший командир.
– Очень хорошо, товарищи, что вы понимаете, что в данный момент ваши прошлые звания и должности не имеют никакого значения.
– Но позвольте, – кто-то выкрикнул из толпы, – по уставу командует старший по званию.
– Во-первых, выйдите и представьтесь, а, во-вторых, скажите это немцам, которых в окрестностях, как блох на собаке, а потом скажите это нашим особистам, у которых к вам куча вопросов, и первый из них: где ваши дивизии, полки, батальоны и роты? И второй: как вы докажете, что вы командир, где ваши документы, знаки различия и личное оружие? Вам всё понятно? В таком случае я приказываю, немедленно отправляться в свои сектора и организовать военнослужащих по подразделениям. Судя по количеству людей, здесь их около дивизии, поэтому товарищ полковник необходимо как можно быстрее назначить командиров батальонов и рот, а самое главное, объяснить людям обстановку. Времени почти нет. Нужно торопиться. На пути отхода нас ждут грузовики, предназначенные для транспортировки детей, больных и раненых. Вам нужно найти восемь десятков водителей для этих машин. Также назначьте ответственных за порядок и обеспечение. На всё, про всё у нас не более часа. Ещё час на подготовку к отправлению. Сейчас мы попытаемся отыскать для вас оружие и продукты.
– А, что их отыскивать, – вперёд выступил высокий командир, – майор Вяхирев. Видите, у леса строения, это наши стратегические склады. Немцы их захватили 24 июня. По виду они в полной сохранности.
– Отлично. Товарищ майор, прошу вас вместе с полковником Гаевым организованно вскрыть склады, а командирам подразделений обеспечить порядок раздачи одежды, снаряжения, оружия и продуктов. Придётся задержаться ещё на час. А это уже опасно. Сейчас немцы в неведении, но рано или поздно узнают. Насколько возможно мы будем их сдерживать, но наши силы не безграничны. Прошу товарищи командиры приступить к выполнению своих обязанностей.
Командиры разошлись по секторам, и там сразу же началось оживлённое движение и внутренняя перестройка. В нескольких местах вспыхнули драки. Я не стал обращать на это внимание и поспешил в гражданский сектор, как самый неуправляемый и проблемный.
– Кто старшие? Подойдите сюда.
Из сбившейся в кучу толпы вышли три женщины и два пожилых мужчины. Я не стал рассусоливать и сказал то же самое, что и военным. Они вернулись к толпе, и там сразу же началось хаотичное движение, раздался плач, крики и многие ломанулись к воротам.
– Назад!! Если хотите погибнуть, можете ломиться на колючую проволоку. А если хотите выжить и спасти детей немного подождите. Здоровые женщины и мужчины помогите детям, больным и ослабленным. Они поедут на машинах, остальные пешком. До наших всего тридцать километров, но придётся прорываться с боями, поэтому попрошу вас хотя бы нам не мешать. Старшим разбить людей на десятки и выбрать десятников. Через час начнём выпускать. Если не будет порядка, выгоним всех в лес к чёртовой матери, бродите тогда сами! – И заключённые неохотно отхлынули от ограды.
Военные моментально организовались. Толпа водителей побежала к машинам, несколько команд направились к складам, другие начали готовить раненых и больных к погрузке.
Весь лагерь стал походить на разворошённый муравейник, и в этой бурлящей человеческой массе сразу выделилось несколько групп агрессивно настроенных пленных, которые орали на блатной фене, откровенно демонстрируя независимость и неподчинение. Таких уродов набралось около сотни. Я сразу понял насколько они опасны в этот самый ответственный момент. Приказав бойцам загнать их в один из освободившихся секторов, я приблизился к колючке и, стараясь быть спокойным, проговорил, не повышая голоса:
– Слушать сюда, кодла. Пока я излагаю все заварите хлебало, чтобы не буробить блудняк не по масти. Ломился вам вышак в этом душняке, или в лучшем случае рога мочитьпока не зажмуритесь, но сегодня вам вольный подгон на халяву обломился. И, что в ответку? Вместо спасибо вы кипеш затеяли и своими культяпками размахались. А коли так, мазурики несуразные, предупреждаю, если ещё кто варежку не по делу раззявит, вот этим карамультуком загашу, и рука не дрогнет. Как только зону освободим, валите к едрене фене. Нам вы без надобности.
– Не по понятиям базлаешь, начальник!
– Оставь свои резоны при себе, и понятия своим толкуй. Вы уже по кадык накосячили. Нежданчиком фартово откинулись, а благодарности от вас я пока не слышу. А потому сидите тихо и тёрки трите, как дальше жить собираетесь.
Под моим жёстким взглядом их наглые улыбки полиняли и сползли. А их главарь, осознав полный и окончательный облом, громко скрипнул зубами, скользнул и пропал за спинами своих шестёрок.
А тем временем в зоне стало быстро увеличиваться число бойцов, переодетых в новую форму и с новыми винтовками. Кое у кого появились ручные пулемёты ДП. Мои ребята и бывшие пленные помогали грузить в машины раненых, детей и больных. Многие на ходу грызли сухие пайки. Наверняка, им станет плохо, но разве можно удержать тысячи голодных людей при виде еды.
Через два часа после освобождения лагерь уже походил на воинскую часть. Конечно, во всём чувствовалась неустроенность, но всё равно эта сила уже было способна воевать и прорываться к своим.
Напоследок оставалось одно важное дело, которое я специально откладывал. Через Балю я вызвал командиров вплоть до батальонов и сообщил, что собрал их как свидетелей наказания предателей. И пока все подходили к площади, я подошёл к кучке палачей.
– Кто из вас Павло Гаджет? Повторяю, кто Павло Гаджет?
Из толпы вытолкнули высокого, парня с наглым взглядом выцветших глаз, всклокоченными волосами и узкими губами.
– Откуда такая кликуха, коль не секрет?
– Тебе всё равно не понять, – он зло огрызнулся, – дикие вы ещё.
– А, ты, значит, цивилизованный? Небось дома по золотому телефону названивал и из ресторанов не вылезал?
– Те телефоны которыми я пользовался, тебе и не снились, – предатель оскалился в волчьей улыбке, – что такое телевизор, поди, и не знаешь?
– Это ты про сотовую мобилу и плазму что ли?
– Т-ты откуда… это… – его лицо побледнело, а наглая ухмылка поблекла и сползла.
– Мелко ты плаваешь, задница наружи, Павло, или как там тебя в 21 веке называли.
– Вован, – он затравленно огляделся и громко сглотнул.
– Уж не тот ли, которого в Люберцах на стрелке замочили?
– Д-да… но… – его зубы стукнули, а в горле ёкнуло.
– Купе в вагончике помнишь? – мои пальцы сомкнулись на его горле. – Видишь, как встретиться довелось. Загулялся ты подонок по белому свету. Мне бы хрен с тобой, как ты жил там. Но здесь ты стал палачом и у тебя руки по локоть в крови невинных людей. За тобой числятся чудовищные преступления. Тебя казнят, и ты в запределье до скончания времён будешь слушать плач убитых тобой детей и стоны замученных женщин и стариков. Ты там по шею будешь сидеть в крови расстрелянных тобой раненых бойцов. Готовься к вечной смерти, тварь. – Моя хватка стала сильнее, а воздуха в его лёгких стало меньше. Лицо предателя побагровело, потом посинело. Глубоко посаженные бесцветные глазки Гаджета вылезли из орбит, судорога искривила его тело, и от его жуткого хрипа по спине пробежал холодок.
Через четверть часа добровольцы из числа заключённых расстреляли палачей, а Павло Гаджета повесили так, что он мог ногами чуть касаться земли. Его мозг был обречён на медленное умирание, и я уверен, что нового перевоплощения ему не видать.
В пять вечера лагерь опустел. Часть освобождённых разбежалась по лесам, но основная масса упрямо двинулась колонной на восток. Как и обещал, я прогнал блатных. Они сразу сбились в несколько банд и порскнули в лес. Колонна бывших пленных, которых теперь язык не поворачивался так назвать, не смотря на плотный строй, растянулась на полторы версты. И если бы не гражданские, нас можно было бы принять за стрелковую дивизию на марше. Бойцы качественно выпотрошили склады и экипировались во многом лучше, чем некоторые кадровые части, начавшие войну без оружия и снаряжения.
Колонна ползла непозволительно медленно, и я нервно оглядывался, всем нутром чувствуя, что нужно успеть уйти хотя бы за речку. Там на единственной дороге нас уже невозможно будет обойти с флангов. Во главе колонны сразу за Ганомагом тащился танк и две машины с первым взводом, а сзади колонну замыкали шесть грузовиков с зенитками и сорокапятками на прицепе и вторым взводом. Я буквально разрывался между головой и хвостом колонны, поскольку был нужен и там, и там.
Мотаясь туда-сюда, я обратил внимание, что ближе к вечеру воинская колонна поредела редеть. На мой вопрос полковник Гаев ответил, что некоторые сомневались в благополучном возвращении из плена. Они хотели и рвались воевать, но не верили особистам, о которых ходили страшные слухи. Я не стал ничего выяснять, и ничего не предпринимать, в этой войне каждый выбирал свою дорогу. Больше того, в глубине души я понимал ушедших, поскольку уже хорошо изучил замашки местной гебни. Как потом выяснилось, во главе с майором Вяхиревым колонну покинули пять сотен бойцов, которые организованно ушли в лесной массив. Теперь в колонне помимо восьми сотен гражданских шагало около четырёх тысяч стрелков.
У переправы через очередной овраг нас поджидали разведчики. Из кабины Опеля выбрался Сажин.
– Что делать будем, командир?
– Ты о чём?
– За бугром село Лоск и полно гансов, когда сюда ехали, ты и сам видел. Я подобрался поближе и посчитал, там неполные две роты танков в шестнадцать стволов, пара батальонов пехоты и артполк. Нам самим с нашей бронёй, это на один зуб, но с нами народ. Решай быстрее. Впереди ночь. Начнётся заваруха, завязнем, а сзади подопрут каратели из Крево, вот тогда и напляшемся.
Раздумывать было некогда. Оставался единственный выход. Немедленно атаковать…
– Василий Захарович, – перебил мысль подошедший Пилипенко, – а зачем нам уничтожать гаубичный полк? Среди пленных наверняка полно артиллеристов. А давай мы эти пушечки прихватим, да, развернём против немцев, пусть по своим постреляют.
– Кузьма Петрович, ты просто гений, голова твоя хитрая хохляцкая, можно сказать золотая! Полковника Гаева найди срочно, – крикнул я вслед Бале, который уже бежал к колонне.
Среди бывших пленных нашлось почти три сотни артиллеристов и среди них два десятка командиров. Мои планы стали стремительно меняться. Если мы захватим двенадцать 150-мм и двадцать четыре 105-мм гаубицы, то на этом рубеже в тылу у немцев при поддержке пехоты можно создать мощный узел сопротивления.
Подошедшему Гаеву я изложил наш план. Комдив был в полном восторге, и я его понимал. Во-первых, организовав очаг сопротивления в тылу врага и лично возглавив воинское соединение, он проявлял себя в глазах командования, как смелый и решительный командир. Во-вторых, взяв под своё командование гаубичный полк, он мог полной мерой мог отомстить за свой позор. В-третьих, он и все бойцы таким образом реабилитируют себя, как вырвавшиеся из плена и сражающиеся с оружием в руках.
После привязки к карте, мы решили атаковать немцев силами взводов стальной роты и танком при огневой поддержке сорокапяток, миномётов и зениток. В то же время освобождённые красноармейцы должны захватить немецкие гаубицы и поддержать нас огнём, а пара стрелковых батальонов примерно в тысячу штыков должны обойти немцев по левому флангу и ударить им в тыл.
В целом план был сырым и никчемным. Наш богатый опыт по уничтожению немецкой бронетехники в нынешней ситуации ничего не стоил, поскольку на этот раз нам придётся атаковать без подготовки с хода и с огромным «хвостом». Не добавляла уверенности и боевая немощь бывших узников. Оставалось надеяться только на нашу непробиваемую шкуру, мстительную ярость бывших пленных и внезапность нападения.
Пушки и зенитки мы выкатили на прямую наводку, миномёты поставили за небольшим холмиком, а танк и Ганомаг в сопровождении тысячи стрелков двинулись вперёд, огибая левую окраину села. Пока гансы не очухались, мы решили закрепиться на фланге, в то время, когда Пилипенко начнёт работать по фронту.
Броневик с парой пулемётов встал за развалинами силосной башни, какая никакая, но защита для его слабенькой брони. Танк выдвинулся вперёд, прикрывая атакующих бойцов, которые, поднимая облако пыли, протопали дальше, чтобы зайти немцам в тыл. Вот со стороны дороги раздалась частая винтовочная стрельба и рёв трёх тысяч глоток. Там начался бой за гаубицы. Собственно говоря, боем то нападение на немецкий артполк назвать было преувеличением, ведь артиллеристы известно какие вояки.
Нам несказанно повезло, что повёрнутые на порядке немцы поставили свои танки на сельской улице в ряд, как на параде. Сорокапятки и зенитки в лоб и тридцатьчетвёрка в бок начали расстреливать их почти в упор. Счёт времени пошёл на минуты, если не на секунды. Темп стрельбы достиг предела. Пилипенко с двух сотен метров не мазал, да, и Варик из танка клал в цель снаряд за снарядом. Взрывы, грохот и внезапность нападения напрочь парализовали немцев. Танкисты в панике носились, как угорелые, и падали замертво возле своих бронированных машин, которые вспыхивали или взрывались одна за другой. У дороги стрельба закончилась, и из Ганомага я разглядел, что там бойцы начали разворачивать гаубицы в сторону противника.
