Олег Артюхов
Сторно
В стороне бледный, как смерть, старлей отдышался и с трудом проговорил:
– Я такого даже представить не мог. Нигде о таком даже не услышишь. Я был не прав. Понимаете, меня срочно отправили сюда, ничего не объяснив. Ваши машины загрузили боеприпасами, а мне дали сборную полуроту и приказали двигаться на помощь заслону. Даже не предупредив, что здесь такое…
– Ладно, товарищ старший лейтенант госбезопасности, всё это дело прошлое. – Я начал осторожно спускать конфликт на тормозах, мысленно ругая себя за несдержанность. Плохо, начал терять хватку. Поистине, век живи, век учись. – Сколько с вами бойцов?
– С водителями шестьдесят пять человек. Через час подойдёт батальон с усилением, потом ещё.
– Хорошо. Мои люди смертельно устали. Три атаки за день. Да и вчера целый день воевали. Занимайте и обустраивайте окопы. В общем, принимайте эстафету. Организуйте отправку убитых и раненых в Коссово. Но все наши машины попрошу сразу же вернуть, они причислены к управлению 10 армии. А пока я снимаю роту с позиций на отдых, если что, присылайте вестового. Успешной службы, товарищ старший лейтенант госбезопасности.
Я отдал честь и вернулся к своему осиротевшему НП. Никого не хотел озадачивать и тревожить. Но оставались дела неотложные. Получив от взводных сведения, я попросил их помочь с эвакуацией раненых десантников и приказал отвести людей на отдых.
На северном краю колхозного двора, на берегу перед прудом возвышались два старых кряжистых дуба в окружении десятка берёзок. Под сенью тех деревьев я и предложил разбить лагерь.
Больше часа потребовалось, чтобы изо всех закоулков собрать роту вместе с оружием и снаряжением. Потом чуть в сторонке на самом высоком месте мы похоронили нашего связиста скромного, исполнительного и внимательного Курянина Вячеслава Сергеевича. Царствие ему небесное, ибо славен и свят воин положивший живот за други своя.
Вокруг разлилась вечерняя тишина. От усталости руки уже отказывались повиноваться, и глаза закрывались сами собой, но, кряхтя, как старик, я уселся на подножку машины и принялся заполнять боевой журнал. В конце написал: «В бою смертью храбрых пали старший лейтенант Симонов, лейтенант Батура, лейтенант Кожин, лейтенант Аватесян, красноармеец Курянин и 38 бойцов из приданного подразделения».
Только глубоким вечером в сумерках я, наконец, закончил со всеми неотложными делами. Нестерпимо хотелось есть и спать, но больше спать. Двигаясь, как сомнамбула, я проверил посты и, едва шевеля руками от дремотной слабости, замотался в плащ-накидку, и рухнул на тёплую землю, заснув буквально на лету.
Утром я очнулся от тишины. Высунув лицо из плащ-накидки, я прислушался и сначала испугался, что оглох. Но потом чуть в стороне протрещала сорока и свистнула какая-то пичуга. Слава богу, не оглох. А что случилось? Случилась тишина. За лесом на севере прекратились канонада и рокот боя. Неужели немцам капут? Об «или» даже думать не хотелось. Как не вовремя эсэсовский снаряд угробил рацию и шифроблокнот.
По листьям пугливо пробегали пятна слабого утреннего света. Над землёй парила еле заметная дымка, и темнело синевой небо на западе. Я подвинул прижавшегося ко мне Лёшку, в волосах которого застряли листья и травинки. Он всхрапнул и повернулся на другой бок. Осторожно перешагнув через спящего Павла, я направился к пруду. Тропинка сбежала по склону оврага, перепрыгнула через бьющий из-под толстых дубовых корней родничок и упёрлась в широкие мостки из потемневших досок.
За два последних дня я настолько пропитался потом, пылью, дымом, чужой кровью и адреналином, что несло от меня, как от козла. Поёживаясь от утренней прохлады, я скинул одежду и голяком сиганул в пруд. Холодная вода перехватила дыхание, обожгла тело и заставила кровь быстрее бежать по сосудам. Смыв всю накопившуюся грязь, я простирнул бельё, тщательно пошмыгал камуфляж и портянки и даже промыл изнутри сапоги.
Вокруг раздавались мирные звуки раннего летнего утра, будто и не было никакой войны. В высоких кронах лесных великанов шелестел ветерок, и беспечно щебетали птицы. В мокрых исподниках, босой и с выстиранной одеждой в руках я поднялся по тропинке наверх и хотел уже развесить барахлишко на ветках, когда увидел между деревьями дымок и унюхал аромат съестного. Отчаянно захотелось жрать. И я порысил на запах.
У костра хозяйничал Дед. Он пристроил над огнём длинную оглоблю от телеги, подвесил на неё неизвестно откуда взявшийся огромный котёл и самодельной деревянной шумовкой задумчиво помешивал варево, от которого исходил оглушительный запах гречневой каши с тушёнкой. Рот тут же наполнился слюной.
Сохраняя непринуждённый вид, я расправил на краешке оглобли камуфляж, осторожно приставил к огню сапоги, сам встал поближе к костру и скоро согрелся.
Не в силах больше терпеть, я украдкой потянулся своей ложкой к вареву и тут же получил шумовкой по руке. Я сделал вид, что мне больно, зашипел и, облизывая пустую ложку, искоса глянул на Деда. Тот невозмутимо продолжал помешивать кашу и сдержанно ворчал:
– Вот пока некоторые плющат лицо и храпят так, что в Минске наверно слышно, бедный Семён Иванович должен думать, чем всю эту банду головорезов накормить. Опять-таки, давеча некоторые чересчур умные командиры заставили раздать весь сухпай. Ну, и где та жрачка? – продолжал он обиженно ворчать. – По небу летает, да, по кустам висит. Вот и приходится думать, где бы харчишек подрезать, чтоб какую-никакую объебуриху сварганить.
– Всё ворчишь, Дед, а ребята и впрямь вчера из сил выбились.
– Эх, Васька, вот, ты всё Дед, Дед, а мне ведь на днях только тридцать восемь стукнуло. Жизнь потрепала, конечно, а ведь детишкам-то моим всего двенадцать, восемь да пять. И вовсе я не ворчу, а наших мальчишек жалею. Эк, подлючая война с ними обошлась. Ещё своей жизни толком не видали, а уж сколько чужих позабирали. Ох, и аукнется им потом всё это жуткими ночами. Петух тоже думал, что купается, пока вода не закипела.
Между тем на запах потянулись бойцы. Они стояли в сторонке, облизывались, шушукались и переминались. Дед спокойно и иронично наблюдал за этой суетой. Я встал во всей своей кальсонной красе и рявкнул на эту шатию-братию:
– А, ну-ка, все марш вниз к пруду. Морды, ноги, муды и задницы помыть, исподнее, камуфляж и сапоги постирать. Бегом! Кормить вонючее стадо козлов и помойных кабыздохов никто здесь не собирается.
Парни с хохотом посыпались вниз по тропинке, и вскоре оттуда донеслись плеск воды, смех и вопли. Всем подходящим к костру проснувшимся голодающим я, молча, указывал на тропинку, ведущую вниз. Примерно через час в ярких лучах восходящего солнца вся сотня в мокром постиранном белье, пристроившись кто где, жадно уписывала вкуснейшую распарившуюся кашу. Я, молча жевал кашу с отсутствующим видом, не прекращая думать и прикидывать разные варианты дальнейших событий.
– Командир, вот ты спросонья мучил нас неприятными, можно сказать, жестокими процедурами, – проговорил Сашка с набитым кашей ртом, – и пока мы яйца в холодной воде полоскали, махра уже почти всё поле обшмонала. Сейчас, портяночники небось французский коньяк пьют и сардинами закусывают. А мы что рыжие? Необмытая радость радостью не считается.
– Отставить распускать слюни, раскатывать губы и неприлично лезть из кожи! – шутливо скомандовал я.
– Звиняюсь, – встряхнулся Сашка и сделал двусмысленный жест, что-то среднее между реверансом и «пошёл нахрен».
– Не завидуй голодной пехоте. Пусть полакомятся, а то вчера, глядя на нашу работу, они весь харч выметнули. Теперь насчёт радости, на которую тут довольно нахально намекал мой заместитель. Кто поел, привести обмундирование и оружие в должный порядок и получить боеприпасы. Тем, кому взводные работу не найдут, могут отдыхать, или, так уж и быть, пойти в поле и пособирать трофеи. Что брать помните: патроны, гранаты, пистолеты, индпакеты, бензин, моторное масло, инструмент. Только сперва доложиться командиру. В поле смотреть в оба, на мины не нарвитесь и на гансов поглядывайте, недобитки могут вам гранату за пазуху сунуть. Убить не убьют, а настроение испортят. Меньше, чем по трое на поле не ходить.
Я пошёл к пруду, сполоснул котелок и ложку, напился из родника и вернулся к костру.
– Взводные, пошли, побалакаем.
Мы отошли к штабному Опелю, и я начал без всякой предварительной кудрявой болтовни.
– У нас проблема. Взрывом накрыло рацию и шифроблокнот с кодами. Связи со штабом нет. Ваши аппараты для дальней связи не годятся. По всему видно, немцев в Ивацевичах загасили, а отсюда остатки эсэсовских дивизий откатились по шоссе и вдоль реки Щара на юг или лесами на запад. Теперь для них земли здесь нет. В ближайшие часы здесь будет тихо, но очень скоро появятся наши большие фуражки. Как известно у победы много отцов, только поражение сирота. Вот эти «отцы» и пожалуют собирать плоды победы и писать реляции наверх. Будьте к этому готовы, и не вздумайте тыкать начальство носом в немецкие трупы. Я вчера со старлеем погорячился, и теперь сильно о том жалею. Пользы от правды не будет, а дерьма нахлебаемся по самый кадык. Всем понятно? Теперь о наших делах. Бойцов всё равно не удержать, скоро всё поле облазают. Следите, чтобы не нажрались какой-нибудь дряни и не напились, как вчера Мартынов. Если случится скандал, отмазывать никого не стану и сурово накажу. Также напомните всем, чтобы никто, даже случайно выпив спиртного, не умничал и не мёл метлой. Про нашу броню молчать даже под расстрелом, тем более что он вам не страшен. Ещё раз напоминаю: про броню молчать, иначе всем нам кирдык! Всем ясно? Вбивать это бойцам в головы постоянно. Своего бронированного оружия и снаряжения никому не отдавать и не передавать ни под каким видом. Если кто-то будет сильно настаивать, даже генерал, отправлять ко мне. Теперь о наших делах. Нам нужно наладить минимальный быт и проследить за гигиеной, а то и не заметим, как завшивеем и запаршивеем. И последнее. Не расслабляться. Идёт война и немец может выскочить откуда угодно. Поэтому выставить посты и дневальных, и смотреть в оба. Всё.
Поправив на себе ещё сырой камуфляж, я пошёл искать новое местное начальство. На другом конце большого колхозного двора у амбара стояли дивизионные полуторки, и возле них происходило осмысленное движение. Я понял, что именно этот амбар старлей Ламинский приспособил под свой КП. Сам он, стоя неподалёку, распекал кого-то из бойцов.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант госбезопасности, – отдал я честь, здороваясь, – мне нужен пароль, хочу пройтись по рубежу.
– Доброе утро, старшина, – особист выглядел помятым и утомлённым, – пароль «Киев» отзыв «Минск». Кстати, старшина, мне нужно снять показания с ваших бойцов.
– И это правильно. Я с вами полностью и абсолютно согласен. Вот как только получу личное разрешение командующего 10 армией генерал-майора Голубева на ваше расследование, так сразу и приступайте.
– А, как же…
– Извините, товарищ старший лейтенант, раньше никак. Приказ командующего. Подчиняюсь лично ему. Всего доброго, – я подчёркнуто вежливо попрощался и отправился к танкистам.
Они согнали оставшиеся девять исправных танков к колхозному току напротив поворота на большак. Никак отбыть собрались? А не рано ли?
– Доброе утро, бойцы, кто нынче у вас за старшего?
– Я за старшего. – С танка спрыгнул высокий чумазый танкист с попорченным ожогом лицом. – Старшина Семёнов Иван.
– Комроты, старшина Батов Василий.
– Да, знаю я вас. Вчера мы с вами вместе тут рубились, как ненормальные. Такое до самой смерти не забудешь. Что хотел, командир?
– Узнать хотел. Вы, никак, собрались куда?
– Наших командиров побило вчера, от сводной группы остались рожки, да ножки. Связи с командованием нет. Вчера особист приехал, так и он ни хера не знает. Ходит тут нервы треплет. Снаряды вам привезли, а мы-то пустые. Соляры тоже на донышке. Скажи, командир, как воевать будем?
– Ты, Иван, погоди, не торопись. Полсуток только прошло. Слышишь, тихо. Значит, ночью в Ивацевичах сражение закончилось. Сейчас там разбираются, что к чему, кто над кем начальник и, кто главный победитель. А как разберутся, так сюда и прикатят. Запомни, тут на поле боя вы герои, а вернёшься в Коссово, доказывай, что не беглый верблюд. В нынешней неразберихе там не примут никаких разумных доводов. Да, под шумок навешают на вас всех своих и чужих собак. Соображаешь? Давай сделаем так. Выбери пару бойцов посмышлёнее и пусть они на нашей машине смотаются в Коссово в штаб дивизии с твоим и моим донесением. Уважение к начальству проявишь, себя командиром обозначишь и устав соблюдёшь, а значит и солярку, и снаряды получишь, а жрачки тут и трофейной завались. Согласен?
– Да, вроде всё гладко. Когда отправлять?
– Не позже чем через час. Если что найдёшь меня вон в той рощице. И ещё, Иван, смени на полдня мою тридцатьчетвёрку на Минском шоссе. Им хоть немного очухаться надо, помыться, перекусить.
Прислонившись к борту машины, я набросал докладную записку на имя командира 30 танковой дивизии с кратким изложением событий. Вытащив из-под машины чумазого водителя, я объяснил ему, что к чему и велел не задерживаться.
Пройдя по всему рубежу, я вышел к Минскому шоссе, где одиноко торчал наш танк. Обе машины с ДШК разместились у него по бокам. Со стоящего под откосом Опеля танкисты перегружали снаряды.
В сотне метров дальше по шоссе у кромки леса утренний ветерок шевелил маскировочную сеть над пушками лейтенанта Строгова. Неподалёку на дороге стояли полуторки с двумя орудиями УСВ на прицепе. Всё, что осталось от батареи Батуры.
Окинув взглядом всю сборную артиллерию, я подошёл к танку и кликнул мехвода Сорокина, подающего снаряды снизу.
– Доброго здоровьичка, как ночевали?
– Здравия желаю, товарищ командир. Нормально. Тихо было. Только на поле в потёмках кто-то шарился. Думаю, немцы что-то искали. Мы их пулемётом отогнали.
– Добро. Сейчас из батальона танк подойдёт, сменит вас до вечера. Поезжайте к колхозному току. Там в рощице вблизи пруда наш лагерь. Помоетесь, перекусите и отдохнёте маленько. Так что ты там говорил о немцах на поле? Где они лазали?
– Вон там, где ёлупень торчит, – указал он направление.
– Что торчит?
– Дерево вон то сломанное большое. Там ещё подбитые машины скучковались.
– Ага, вижу. Закончите грузиться, дождитесь смены и отправляйтесь на отдых. Ребят расчётов ДШК с собой прихватите.
Вроде всё сказал, но ноги не несли меня к батарее, слишком тяжело было начинать разговор. Пошёл. Перед капонирами меня встретил часовой и отдал честь.
– Где комбат?
– Вон с орудием возится.
– Доброе утро, Валентин.
– Здравствуйте, Василий Захарович, – он, извиняясь, приподнял перепачканные в масле руки с закатанными рукавами. – Вот приходится чинить на ходу. Поправим, ничего страшного.
– Жалко Евгения. На моих глазах его накрыло.
– Судьба. Жену потерял, теперь сам…
– Валентин, я полагаю, что не сегодня, так завтра, здесь начнётся большая суета. Наши большие стратеги захотят откусить свою долю успеха, а, значит, нагонят сюда войск и выпхнут их вперёд в атаку с саблями наголо. Всё это будет стоить большой крови. Впереди сплошные болотистые леса, эти два шоссе идут через них, а немец противник умный, и заблокирует обе дороги так же, как и мы здесь. Если вас у меня заберут, постарайся не лезть на рожон. Куда нашу роту забросят неизвестно, но, если будет возможно, я тебя не забуду. Ты не против?
– Вовсе не против, Василий Захарович! Я уж и сам хотел проситься к вам. Не с этой батареей, так с меньшим калибром. Вам явно мало двух сорокапяток. Нужна четырёхствольная полевая батарея!
– Ты многого не знаешь, Валентин. Мы не простая рота, и каждый человек в ней непростой. Потому нас и называют «стальными».
– Да. Я заметил. Вас почему-то не поражают пули и осколки. Сам видел… Странно…
– Большего пока сказать тебе ничего не могу. Но запомни, при малейшей возможности я дам тебе знать. Ты меня понял.
– Понял, Василий Захарович.
– Ладно, увидимся.
Вернувшись на колхозный двор, я собрал водителей грузовиков, поскольку весь наш автопарк потихоньку начали растаскивать.
– Так, братцы-извозчики, голуби мои бедовые, число наших машин почему-то быстро уменьшается, поэтому приказываю, без моего ведома даже с места не трогаться. Иначе нам не на чем станет перевозить роту, а скорее всего уже сегодня мы отсюда отчалим. Поэтому слушайте приказ: всем, у кого машина в порядке, взять из роты толковых ребят и пробежаться по разгромленным немецким тылам. Ищите исправные грузовики и ГСМ. Про бдительность не забывайте и вверх посматривайте. Фашистские стервятники только и ждут, как бы нагадить вам в кузов.
Вернувшись на бивуак, я сразу заметил обновку: немецкую полевую кухню с посудой и всякими поварскими приблудами. Сашка сиял, как начищенный пятак и от радостного возбуждения его уши буквально шевелились:
– Вот, командир, принимай в хозяйство крупную добычу. На машине поглубже в поле нырнули и сразу зацепили. Теперь можно питаться, как в ресторане. Видишь и миски из нержавейки, и ложки с поварёшками. Культура, едрёна вошь.
– Ну, ты, Саня, совсем своего командира ни в грош не ставишь. Мало, что я, как барбос мотаюсь по всем позициям и выслушиваю всяческие бредни подчинённых и всех прочих, так теперь ты предлагаешь мне ещё и кашу варить.
– Ну, почему, только кашу, можно сварить харчо, борщ, люля кебаб, плов…, – и он ловко увернулся от моего подзатыльника.
– Всё хиханьки тебе, да, хаханьки. Легко живёшь, юноша. Ладно, кухню Деду передай. А для тебя есть одно дельце. Отойдём… Слушай сюда. Наши танкисты заметили ночью шевеление на левом фланге вблизи шоссе. Ориентир большое одинокое повреждённое дерево и скопление битой техники возле него. Что-то гансы там втихаря искали, да наши танкачи их отогнали. Возьми пять человек из первого взвода и пошарь. Ищи то, не знаю что, на месте сообразишь.
– О, за трофеями я всегда, пожалуйста. – И он ускользнул ужом.
Ближе к одиннадцати более-менее определился итог вчерашней битвы. На поле боя бойцы старлея Ламинского насчитали 21 средний танк T-IV, 37 лёгких танковT-III и Т-II, 12 самоходок, 10 бронетранспортёров, 85 грузовых автомобилей, а также подбитые и целые гаубицы, полевые орудия, противотанковые пушки. Из 2880 убитых 53 офицера, 238 унтеров. Я перечитывал полученную сводку и не верил своим глазам. Цифры были ошеломляющими. С другой стороны, я понимал, что без поддержки танковой дивизии и шести пушек Батуры и Строгова нас смяли бы в первые же минуты боя.
Эти итоги и радовали, и пугали. Постоянно размышляя о превратностях судьбы, я всё время невольно отодвигал в сторону главный вопрос: какова дальнейшая доля доверившихся мне людей? В жутком бардаке первых военных дней наши ошеломительные успехи утонули в хаосе трагических событий и поражений. Но после Ружан и Ивацевичей обстановка обязательно начнёт меняться, и на нас станут коситься и подозрительно присматриваться. Эта проблема уже третий день сидела в моей голове раскалённым гвоздём. Очевидно, что все мои бойцы изначально были обречены погибнуть или попасть в плен в кровавой неразберихе Белостокско-Минской трагедии. Из самых лучших побуждений и без малейшего насилия я дал им необычный шанс выжить. Они выжили и победили. Глядя на своих бойцов, я искренне удивлялся, откуда, из каких глубин вдруг поднялась их сила и воля. Победив в пяти тяжелейших боях, они раз от раза менялись, буквально на глазах превращаясь в былинных богатырей. Наша рота уже настолько отличалась от обычной окопной махры, что меня совсем не удивляло нарастающее к ней внимание и командования, и особистов. При этом я искренне гордился ими и точно знал, что ни под каким видом нельзя их отдавать ни немцам, ни англосаксам, ни советской госбезопасности. Эти мысли тревожили и возмущали сознание, пока ещё надёжно сдерживаемое здравым смыслом. Однако я остро чувствовал надвигающуюся смертельную угрозу для роты, ведь наши бои решительно не вписывались в общую картину поражений Красной армии. Я был убеждён, что на фоне повальных и позорных неудач в первые недели войны, ни один генерал не упустит возможность присвоить большую победу, убрав подальше и поглубже настоящих победителей. Вместе с тем и гебешники, словно стервятники, наверняка почуяли поживу и уже начали кружить над нами, а появится малейшая возможность, тут же навалятся всем скопом и заклюют. Пока довольные спасением своих армий и корпусов генералы их сдерживают, вовсю используя «стальную» роту, как мощный инструмент победы. Но едва в ходе кампании наметится перелом, и мои ребята станут живым укором их недавней полководческой несостоятельности, они сразу отвернутся и отрекутся, вот тогда кровожадные мрази в синих фуражках и растерзают роту. Вся эта типичная для советского общества карьерная и шпионская возня была мне отвратительна, поскольку я на дух не принимал политику всеобщей подозрительности, доносительства и самодурства.
Значит, нужно кончать геройствовать, пора на полную мощность включать дурака и постоянно мигрировать по принципу: я везде и нигде. А для начала надо предложить генералу Петрову, а через него и командарму Голубеву использовать нас, как подвижную рейдовую группу для действий в ближайших вражеских тылах и на разных проблемных направлениях. Подальше. А там, глядишь, или шах умрёт, или ишак сдохнет.
Но при всех опасениях и угрозах я не мог не отметить пользы от моего присутствия в этой реальности. В прошлой истории две танковые группы Гота и Гудериана замкнули кольцо окружения в Минске 27-28 июня. Сегодня уже 4 июля, а Гудериан не прошёл дальше Ивацевичей и Ружан. И именно наша рота стала острым камешком в его сапоге. «Быстроногий Гейнц» захромал, споткнулся и сломал своё танковое крыло, и теперь, теряя перья, отходит к Бресту. Можно точно сказать, что мы крепко потрепали южный фланг группы армий «Центр», а значит, теперь через слонимский коридор наверняка выйдут не только 10 армия, но и 3, и даже частично наиболее пострадавшая 4 армия.
– Товарищ командир, очнитесь.
Передо мной стоял Сашка, и не просто стоял, а нетерпеливо приплясывал на месте, пытаясь мимикой о чём-то намекнуть.
– Мы кое-кого нашли. Там, где сказали. Нашли, короче…
– Хватит строить рожи. Ты можешь внятно сказать, кого вы нашли?
– Отойдём в сторонку.
– Ну, пошли, отойдём.
– Товарищ командир, – зашептал Сашка, – за разбитыми машинами обнаружили легковой Опель. Его крепко тряхануло взрывом и накрыло тентом от перевёрнутого грузовика. В нём эсэсовцы. Водитель и унтер спереди мёртвые, а сзади две важные шишки. Оба ранены. На петлицах у одного какие-то листочки, а у другого три кубика с полосками понизу. Мы с ребятами их притащили и запрятали в лесочке. А то тут слишком много любопытствующих. Посмотрите, побалакаете по-ихнему, и сами решите.
– Так, так. Листочки, говоришь, и кубики? – У меня возникли смутные подозрения, – пошли, посмотрим.
В зарослях вблизи Минского шоссе на расстеленной плащ-накидке, прислонясь к большой берёзе, сидели двое в серой полевой эсесовской форме. Старший был ранен в ногу, туго перевязанную поверх галифе, а у младшего замотанная окровавленным бинтом голова склонилась на грудь.
– Stellen Sie sich, Standartenführer. (Представьтесь, штандартенфюрер.).
Он поднял глаза цвета северного моря с едва заметной невозмутимой иронией во взгляде:
– Kommandeur des Regiments "Große Deutschland" Graf von Schwerin, und das ist mein Adjutant hauptsturmfürer Masius. (Командир полка «Великая Германия» граф фон Шверин, а это мой адъютант гауптштурмфюрер Мазиус.).
– Wohin Sie fuhren? (Куда вы направлялись?).
– Zusammen mit Panzer-Division "Das Reich" gingen auf Verbindung mit dem Armeekorps von Schweppenburg, dessen Griffen Bolschewik. (Вместе с танковой дивизией «Райх» шли на соединение с корпусом фон Швеппенбурга, которого атаковали большевики.).
– Was Sie sagen können, damit ich behielt Sie Leben? (Что вы можете сообщить, чтобы я сохранил вам жизнь?).
– Ich bin Soldat und Tod nicht fürchte. (Я солдат и смерти не боюсь.).
Я приблизился к его лицу и уставился неподвижным тяжёлым взглядом.
– Aber bist du bereit für einen qualvollen Tod deines Adjutant. (Но готов ли ты к мучительной смерти твоего адъютанта?).
– Tun Sie es nicht. Er ist mein Neffe. Schwester nicht überleben würde. (Не делайте этого. Он мой племянник. Сестра не переживёт.).
– Dann höreich genau zu. (Тогда я внимательно слушаю.).
– Ihre erfolgreichen Aktionen haben die Gruppe von general Guderian gestoppt und die Gruppe von general Goth verhaftet. Führer wütend und verlangt erfassen Minsk. Am 6 Juli 39 Korps schlägt Molodetschno auf Radoschkowitsch und weiter auf Minsk. 57 Korps am selben Tag traf sich in Flanke easy Оschnan auf Volozhin, – на его лице мелькнула кривая усмешка. – Uns befohlen, schlagen aus dem Süden in Hintern. (Ваши успешные действия остановили группу генерала Гудериана и задержали группу генерала Гота. Фюрер в бешенстве и требует захватить Минск. 6 июля 39 корпус ударит от Молодечно в направлении на Минск. 57 корпус в тот же день атакует во фланг из Ошнян на Воложин. Нам было приказано ударить с юга в тыл).
– Gut. Warten, Sie zu evakuieren. (Хорошо. Ждите, вас эвакуируют).
Важные и страшные сведения эсэсовца полностью согласовывались с моими послезнаниями и предположениями. И сейчас главным фактором в развитии событий становилось время. Опоздать с опережающими мерами было нельзя, поскольку удар группы Гота даже без помощи Гудериана поставит наши расстроенные войска в критическое положение.
Я махнул Сашке и отозвал его в сторону.
– Саня, упакуй пленных и спрячь. Немцы их уже хватились и сейчас из кожи вон полезут, чтобы вернуть. А роте сегодня же до темноты надо быть в Барановичах и начать подготовку к новой операции. Связи со штабом нет, а сами сняться с позиций, мы не имеем права.
– Командир, давай я смотаюсь в Ивацевичи. Тут рукой подать. Найду генерала Петрова и передам что надо.
– Давай гони. Сейчас выпишу увольнительную и докладную записку для генерала. Получишь ответ и мухой назад. И держи язык за зубами.
– Обижаешь, начальник.
Через три минуты я отдал ему докладную записку: «Комкору 17. Чрезвычайно срочно. По достоверным данным 6 июля начнётся наступление танковой группы Гота в направлении на Минск. Предлагаю силами ОРСН не позднее вечера 5 июля поставить заслон в известном месте, чтобы задержать наступление противника до начала контрудара наших войск. Подробности при личной встрече. Командир ОРСН». Сашка запрыгнул в штабную машину и был таков.
Мне оставалось только надеяться, что донесение вовремя дойдёт до командования. Я приготовился к ожиданию, но скучать не пришлось. Вскоре в окрестностях нашего расположения стало довольно тесно. Со стороны Коссова подошли два батальона пехоты, батарея трёхдюймовок, притащились полуторки с каким-то грузом. В довершении на колхозный ток въехали два бронеавтомобиля, из которых выбрались знакомые полканы: комдив Богданов и его начштаба Болотов. Соблюдая устав, я побежал к ним с докладом.
– Товарищ полковник, командир сводной группы старшина Батов, разрешите доложить.
– А, герой, – он стащил шлемофон и поправил ладонью волосы, – говорят, ты здесь изрядно повоевал.
– Почему я? Всем досталось. Ваши здорово помогли. Правда, из шестнадцати танков, только девять на ходу. Вон стоят. Геройские ребята.
– Учтём. Показывай, что тут у тебя.
– Пойдёмте, здесь недалеко, через узкий перелесок. Кстати, товарищ полковник, прикажите убрать с позиции трупы. Дюже дохлый немец противно воняет.
Полковник Богданов хмыкнул и вместе с начштаба по уже натоптанной тропинке направился к линии окопов. Перебираясь через растерзанный взрывами валежник и разнокалиберные воронки, комдив недовольно ворчал:
– Ну, ротный, ты, как Сусанин, завёл в бурелом.
– Скоро будем на месте. Ещё вчера здесь не было никакого бурелома, цветочки росли и птахи чирикали.
– Скажешь тоже, пта… Ё моё! – полковник выбрался на бруствер и перед ним раскинулась вся панорама боя, – Василий Захарович, ты что, решил сам весь вермахт прикончить? Ну и ну! Вот это картина. Такое не часто увидишь. Что скажешь Николай Николаевич?
– Я и не знаю, что тут сказать. Надо срочно послать донесение в штаб армии.
– Прошу прощения, – вставил я, – но докладная записка уже послана, ждём ответа. Нужен приказ командования по передислокации роты, а связи нет. И, товарищ полковник, пока мы собираемся, не могли бы вы взять вопросы обороны рубежа в свои руки. Тем более что больших проблем на этом направлении уже быть не должно.
Полковники переглянулись.
– Странный вы человек, Василий Захарович, – задумчиво проговорил Богданов, глядя на заваленное железом поле, – вы будто победу нам передаёте.
– О какой победе вы говорите, Семён Ильич, всё только начинается. Нам всем хватит и кнутов, и пряников, и медалей, и пуль. Так я могу начинать готовить роту к отправке?
– Да, конечно! Хотелось бы мне с вами поближе познакомиться и потолковать, но видно не суждено.
Вскоре окрестности закипели суетой. Повсюду бегали и шныряли незнакомые бойцы, и наш бивуак стал похож на разворошённый муравейник. Опасаясь налёта, я велел всем нашим почаще поглядывать на небо. Зенитки я приказал поставить рядом с машинами, но пока не цеплять. ДШК и миномёты были сложены по-походному, а бойцы плотно укладывали в кузова и прицепы немецкие пулемёты и ящики патронов к ним. Дед накрепко вцепился в трофейную кухню и решительно заявил, что лучше бросит здесь миномёты, чем этот шедевр кулинарно-технической мысли. Ладно, нехай будет кухня. Немного подумав, я послал бойца к Строгову, чтобы и он тоже готовил пушки к отъезду. И, поскольку из дивизии уже притащили ещё одну батарею, стволов здесь собралось более чем достаточно.
В круговерти сборов я не сразу сообразил, что с противоположного края двора позвали именно меня. Присмотревшись, я слегка обалдел. Там у нашей машины стояла знакомая эмка, возле неё – генерал Петров, а ко мне подбежал Сашка.
– Командир, вот привёз…, – проговорил он, шумно дыша, – приказано тебя отыскать.
– Ладно. Потом поговорим. А сейчас иди, присмотри за сборами. Проследи лично, чтобы бойцы ничего своего не забыли. Ты меня понял?
– Понял. Всё, уже бегу.
Я поспешил навстречу генералу. Отдал часть.
– Товарищ генерал-майор, командир отдельной…
– Здравствуй, Василий Захарович, – и он протянул для пожатия руку.
– Здравия желаю, Михаил Петрович, – ответил я, попутно заметив совершенно обалдевшие лица двух полковников и старлея гебешника.
– Пошли, пройдёмся… Василий Захарович, о здешних событиях мне уже доложили. Да и сам я кое-что увидел. Ваша рота достойна самых высоких наград, и я лично о том позабочусь. Но сперва скажи, что за странную записку передал мне твой боец?
