Олег Анатольевич Рудковский
Сфайрос
Где-то в Западной России, середина 90-х
1.
Высоко в небе, чуть ниже проплывающих над землей облаков, парил орел. Широко расправив сильные крылья, он скользил по воздушному течению, стиснув в когтях мертвого кролика. Летнее солнце зависло в самом зените, далеко внизу неторопливо тянулась унылая травяная равнина, и лишь изредка острый взгляд птицы различал одинокие островки сухостоя. Наверху знойный ветер был разгонист и неуправляем, только орел не отклонялся нипочем. Он не обращал внимания на капризы стихии – то вдруг обрушивающейся прямо из ниоткуда, то коварно затаившейся в наползающих тучах. Организм великолепно справлялся сам, настолько привыкший к всевозможным воздушным перипетиям, что действовал без участия разума.
Орел был молод, однако он обладал памятью поколений – о чем никогда не узнают ученые и что не может быть зафиксировано никакими исследовательскими данными. Орел познал мир, ему была известна изнанка жизни. Непростые времена и странные события всегда отличали эти места; внизу, окруженные необъятными пространствами, теснились деревеньки, где часто проливалась кровь. Генетическая орлиная память свидетельствовала о кровопролитии и преступлениях без цели, ради удовольствия. Орлу это было непонятно, но он не обладал способностью суждения.
А еще эти места были отмечены истинным Хищником! Тем, Кто Охотится. Периодически Хищник возникал, как стихия, из тайных глубин небытия, и бесчисленные поколения сражались за свои гнезда, за место под солнцем – бились в воздухе и на земле, побеждали и проигрывали, выживали и гибли, отступали и нападали вновь. Эти координаты всегда были средоточием смертельной вражды, пролитая на земле кровь пробуждала Хищника из спячки, а орлы первыми вступали в схватку испокон веков. Орел не пытался покинуть ареал обитания. Он принимал судьбу, как есть, он не обладал оценочными навыками.
Впереди него что-то возникло. Неясное, расплывчатое очертание. И орел мгновенно понял, что пришло его время вступить в бой и умереть за свое потомство, которое поджидало его в гнезде. Взгляд стал острее, по оперенью прошлась легкая дрожь предвкушения, когти выпустили добычу. Мертвый кролик, кувыркаясь, полетел вниз. Сегодня семейство не дождется пропитания, впрочем, как и самого орла.
Прямая его полета изогнулась влево; краем глаза следя за чуждым явлением, орел попытался зайти с фланга. Без вариантов – дрожание воздуха среагировало молниеносно, переместившись разом и вновь преградив путь. Сейчас орел вдруг осознал неким чувством, свойственным лишь зверям и птицам, что он не является целью и привычной пищей для Хищника. И стоит ему отступить, оставить эти места, он может сохранить жизнь и спасти свой род. Но отступление или трусость были чужды гордой птице.
Издав решительный клекот, орел ринулся в бой. Едва его клюв коснулся поверхности вибрирующего сгустка, как орел потерял себя. Крепкий клюв не встретил никакой ощутимой формы, куда можно было бы нанести удар. Стремительная атака рассыпалась на несколько беспомощных кувырков. Через секунду орел вылетел с другой стороны: он прошел сквозь соперника, даже не успев этого осознать.
Явление разрослось и рывком придвинулось к птице. Орел попытался уйти в сторону, но не успел. Правое крыло взорвалось болью; орел издал душераздирающий крик, когда крыло отделилось от тела и исчезло с глаз. Из раны хлестала кровь, разметаясь по воздуху отдельными кляксами. Сгусток вновь придвинулся, и чьи-то мощные, невидимые зубы впились в птичье тело.
Орел был еще жив, когда падал вниз без своей нижней половины, разбрызгивая по ветру кровь. А потом сгусток совершил последнюю атаку и поглотил оставшуюся половину тоже.
2.
Март Александрович Зимний полол грядку с луком, находясь возле своего жилища с выходом на земельный участок, огороженный хилым заборчиком. Это был пожилой человек в старых грязных штанах с дырой на боку и в большой соломенной шляпе. Его обнаженный, загорелый дочерна торс весь лоснился от пота, вытапливаемого из тела жарким солнышком; ноги были обуты в потрепанные, видавшие виды сапоги. Он стоял на коленях в проеме между двумя грядками и сосредоточенно вырывал из земли сорняки: каждую травинку он изучал внимательным взглядом, затем обругивал и отбрасывал за пределы грядки.
– Черт тя возьми!– бурчал он себе под нос, недовольно водя глазом вокруг.– Разрослась тут, мать ее еттить. Недельку всего не полота, а уж наглеет, будто тебе тута лес. Не ровен час, на башке повылезает. Хм! – Он удовлетворенно хмыкнул, радуясь незнамо чему: то ли победе над сорняковой стихией, то ли удачной шутке.
Действительно, огородишко, на всю неделю благополучно предоставленный самому себе, подвергался теперь неукротимому нашествию мелких, зловредных травинок, которым дай волю – поглотят весь мир. Однако не отъезд или отсутствие Зимнего послужило причиной садового беспорядка. Разве что мысленное отсутствие, если можно так выразиться. Он вообще выходил из дома всю неделю только лишь в хлев и в клозет, поскольку методично опустошал лошадиными дозами огромную бутыль самогонки. Бутыль он приобрел у ближайшего соседа за два дома, а почему за два – потому как ближние дома были пустыми, заброшенными и вымершими. Каким вскоре станет здесь все.
Выныривая засветло по внутренней побудке из затхлой ямы сна, Зимний отправлялся в хлев, пристроенный к дому, где кормил тощую коровенку, что жила с ним с незапамятных времен. Потом забирался снова в дом и там перманентно поглощал бухло, уныло взирая в окно на безрадостный пейзаж и слушая радио в транзисторе – единственной связи с внешним миром.
– Ну вот, кажись еще грядка готова, провались она,– пробормотал Зимний и мученически, трясясь всеми членами, поднялся на ноги с ножом в руке.
Обозрев остальную часть возделываемой землицы, Март Зимний недовольно выпятил челюсть: парочка прополотых грядок терялась в травянище и была лишь началом в борьбе с вредоносной травой. За оградой, привязанная к вколоченному в землю колышку, мирно паслась коровенка, пощипывая травку и время от времени благосклонно мыча, радуясь первой за неделю вылазке. В ответ Март Зимний беззлобно бросал «тьфу, кляча!» и продолжал работу.
Он почесал в затылке, поправил шляпу и переступил на новую грядку.
Март Зимний был детдомовский вскормленник. Именно там ему присудили имя, а также дали фамилию в нагрузку, а почему именно так – он не знал нипочем. Знал только, что среди детей был еще один Март – Песенный. Был Июль Жаркий и Июнь Благополучный. Был Май Праздничный и Октябрь Увядший, которого все дразнили Хрентябрь Увядший. Кто-то там среди работников номенклатуры очень любил сказку «12 месяцев». Или не любил, как поглядеть. И все поголовно были Александровичами, что бы это ни значило для будущих поколений. Странно, ведь Александры среди руководства детдома не числились; был лишь дядя Шурик, завхоз, не самый доблестный кандидат в кумиры.
Когда его выпустили из детдомовских застенков, Март перебрался сюда в деревню, где укоренился и жил поныне. Колхоз помог с отстройкой дома, Март же долгое время покорно трудился на благо страны. Сейчас, временами оборачиваясь назад, Март дивился чрезвычайно: он не мог сопоставить картины памяти с тем, что видели его глаза сейчас. Он словно подвис между двумя мирами, так разительно отличались эти картины. Некогда бурлящая жизнь тогда и великое захолустье ныне раздваивали сознание, иногда Марту даже хотелось прослезиться. Но тут он вспоминал о своем увлечении и, напротив, благодарил судьбу за такие наимудрейшие перемены. Ведь постепенная глухомань – это именно то, что ему было нужно для утех и услад.
Утехи и услады Марта Александровича Зимнего заключались в том, что он был душегубом.
Началось в классическом стиле, с отравления соседской собаки, которая заколебала гавкать по его душу, а однажды вцепилась в зад и продрала штаны. Мерзкая шавка, надлежит уничтожить вовеки! Март умертвил пса совсем не деликатно. Отравил какой-то медленной дрянью, так что псина выла часа три, прежде чем подохла. Сосед, конечно, смекнул, чьих рук дело, но доказательств не имел и затаил злобу. Между ними установилась молчаливая вражда, переходящая в ненависть, так что через несколько лет Март отравил и соседа – от греха подальше.
Вначале он промышлял только по домашнему скоту, псам и кошкандерам. Всегда был крайне осторожен. Сделал верные выводы после случая с собакой и изучил яды и растворы. Упражняясь в изготовлении снадобий, Зимний потравил почти всю собственную живность, – а ведь когда-то у него имелись куры и поросята. Соседям он наплел, что кого-то продал, кого-то слопал, а кто помер самостоятельно. А вот к коровенке прикипел душой и не посмел, хотя так и не дал ей никакого названия, кроме Тьфукляча. Наловчившись, Март Зимний вышел в большой мир и взялся за соседское окружение. Травил редко, незаметно, без повода и без следов. Тихушником он был тем еще, детдомовская школа обучила житейским хитростям. Никто и подумать не мог, что случавшаяся время от времени гибель домашнего скота – следствие манипуляций и злого умысла одного человека. Соседа. Который, натешившись с животными, однажды естественным образом перешел на людей.
Здесь он тихарился еще строже. Смерть человека – это вам не кобылка скопытилась. Тут всяко приедет следак, начнет вынюхивать и вполне может дознаться. Март Зимний ограничивался бухариками, причем выборочно. Кому в водку подмешает метанол. Несчастный случай, каких полно, особенно в деревнях. То посидит в гостях, а уходя спецом откроет погреб; бедолага и сверзится. То вызовется помочь с латанием крыши, напоит ваньку, да и пихнет с крыши. Каждое убийство Март обставлял как несчастный случай. Но рано или поздно его бы все равно вычислили, если бы не черная атмосфера самих территорий, куда судьба их всех определила на прозябание.
С этим краем было что-то не то. Край вымирал. Зимний время от времени наведывался в соседние деревни к северу – там обнаруживалось невероятное оживление. Скупались старые избы, сносились под корень, на их месте вырастали дачи, настоящие дворцы. Сюда же никто не спешил, напротив, все больше и больше местных запирало хибары и рвало когти, будто спасаясь от змей. А к западу… Там, поговаривали, совсем худо. Люди дичали. Ходили слухи о нападении на проезжавшие машины, о пропаже залетных и даже о людоедстве.
Март Зимний, занимая в поселении крайний дом, чувствовал себя, тем не менее, относительно комфортно. Маргинальное окружение ценилось им на удовлетворительно. Есть место для фантазии и пища для утех и услад. Иногда на Зимнего накатывало, он нахлобучивал неизменную свою шляпу с дырявой тульей и полями «а-ля стадион» и отправлялся в гости к соседу, посплетничать да собрать последние новости. Сосед – какой-то недавний приблуда, скрывающийся то ли от властей, то ли от долгов. Не важно, Март порешал, что в свое время кокнет и его по-дружески. Тем более что деревня теперь отрезана от цивилизации официально и вскоре исчезнет со всех карт. Временами же он запирался в доме и самозабвенно хлестал самогонку в компании со своими тусклыми мыслями.
Время разбрасывать камни минуло; и хотя в глазах периодически темнело, руки ходили ходуном, а организм вопиял об опохмелке, Март Зимний, скуля и истекая уксусным потом, терпеливо двигался к концу своих непосильных тягот.
Всплакнула коровенка. Зимний хотел выдать свою привычную напоминалку «тьфу, кляча», но его слова застряли в горле, как сырая галька. Он не припоминал, чтобы в знакомых интонациях животного когда-либо звучал испуг. Март взглянул на корову и озадаченно крякнул. Вечно понурое создание, изучающее единственно рельеф под ногами, вдруг приняло цирковую стойку, разве что не опустилось на задние копыта. Телка водила мордой из стороны в сторону, уставившись на негустой ряд деревьев по ту сторону дороги. Деревья защищали от напора ветра простиравшееся за ними поле, где в незапамятные времена сеяли рожь. Зимний посмотрел туда, но не увидел ничего примечательного. Лишь ветер играл бледно-зелеными листьями, да легкие смерчики пыли вихрились вдоль дороги.
– Что за хрень?– спросил Зимний пучок сорняков, только что вырванный им из земли.– Чего ты тута, еттить твою, как сука перед кобелем навострилась?
Зимний поднялся с колен и перешел на новый участок.
– Ветром кажись надуло,– объяснил он себе, поддев ножом очередной корень.– Ты б еще в травах разбиралась, еттить твою, цены б тебе не было. Не торчал бы я тута на грядках. А вот запустил бы корову в огород, она бы все сорняки и выела. А потом пошел бы и патент получил. Или напрокат стал бы отдавать. Зажили бы!..
Новое мычание резко оборвало его утопические теории. Зимний вздрогнул, похмельное сердце недобро ворохнулось, пучок сорняков выпал из рук. Что это такое в мычании вечной флегмы, никак паника? Так может всхрапнуть лошадь, если ей уши прижечь зажигалкой. Зимний пристально вгляделся в корову, гоня от себя мысль, что коровенка наладилась отдать Богу душу. Но вроде нет – как стояла, так и стоит, крениться не собирается, вот только снова пялится на проклятые деревья.
Зимний покрутил головой, а потом прилепил озадаченный взгляд к ним же. Поначалу он не находил никакого внятного обстоятельства, которое могло бы вывести его клячу из равновесия. А потом увидел такое, от чего брови ринулись на лоб, а челюсть отвисла, превратив рот в отвратительный зев.
Занимая окружность навскидку около четыре метров в диаметре, листья на деревьях стали вдруг видоизменяться. Хотя нет; по сути, они оставались такими же, какими и были во все времена, вот только как-то поплыли волнами. Словно перед Зимним выросло кривое зеркало. Зимний понятия не имел, что тут такое творится, и спросить ему было не у кого – он ведь почти всех укокошил. Единственное, что он точно знал: ни черта хорошего от таких превращений не жди. Зимний медленно поднялся во весь рост и приложил руку к шляпе, словно оттуда мог почерпнуть себе дельных мыслей.
– Кажись, «белочка» нагрянула,– смиренно подумал он.
Хотя какая «белочка»? Корова разве бухала семь дней кряду, чтобы топорщиться? Зимний взглянул на клячу. Так и есть, топорщится, что те сам дикий зверь! И хвост трубой, надо же, мать ее етти; Зимний бы никогда не подумал, что его коровенка способна задрать хвост пистолетом.
– Му-у-у!– трубно возгласила корова, переживая по поводу недостатков в пространстве.
– Му-у-у!– отчаянно воззвало оно затем к Зимнему, недоумевая, почему тот не предпринимает защитных действий.
– Что за?..
Ненормальный вид листьев стал разрастаться и мгновенно поглотил всю зелень. Зимний застыл истуканом, потрясенный увиденным явлением. Нож выпал из рук, воткнулся было в землю, да несильно, а потому лег плашмя.
– М-У-У-У!– возопила корова иерихонской трубой и, рванувшись что было сил, умудрилась выдернуть из земли надежно вбитый кол. Ну как надежный… Два раза стукнул, только и всего. Корова кинулась в противоположную сторону, спасаясь от вибрирующих листьев, не находя данное явление достаточно безопасным, чтобы его исследовать.
– Стой!– остервенело заголосил Зимний.– Куда, проклятущая!
Он намеревался кинуться вдогонку за животным, но тут вдруг осознал, что же такое вибрирует у него перед носом. Никакие это не листья, а вибрирует воздух между ним и листьями. Что-то в воздухе… Что-то присутствует в самом пространстве. Потому как сейчас это что-то метнулось вбок, листья разом приняли первоначальный вид, а вибрация устремилась вслед за коровой.
– М-у-у-у!– отчаянно заверещало животное и попыталось ускорить темп.
Но выше головы, как известно, не прыгнешь. А кляча вам тута не спринтер, чтобы сайгачить. Сгусток настиг корову играючи и поглотил ее заднюю часть, состоявшую из выгибающегося дугой туловища, взбрыкивающих ног и задранного хвоста. Задняя часть деловито завибрировала, как это только что делали листья, и Зимний взмолился, что пусть это будет белая горячка, пусть это будет все, что угодно, хоть глюк и повреждение рассудка. Потому что не бывает таких чудес, чтобы вот так возникла из ниоткуда вибрация и сожрала половинку его любимой клячи.
А она взяла и сожрала! Воистину! Зад коровы стерильно отделился от тела и… исчез с глаз долой, словно и не было, а животное не успело даже пикнуть, настолько быстро и ювелирно оно помножилось на 0,5. Она напоминала лошадь Мюнхгаузена, разрезанную пополам, когда та пила из ручья, и вода выливалась сзади. И у клячи полилось, чем она хуже коняки, только вот не вода совсем, а кровь. Причем кровяка ринулась из нее потоком вперемешку с кишками. По инерции передняя часть процокала еще несколько метров на двух копытах, разматывая позади кишки и смешивая их с землей. Потом молча завалилась на бок. Вибрация быстро поглотила останки, и они исчезли.
Нет коровенки!
Зимний сам обратился в сорняк, которые перед тем самоотверженно выпалывал. Он пучил взгляд на то место, где только что драпала его муму-подруга, и не видел ее! А видел только длинную петлю кишок, которую, если потрудиться, наверное, можно свернуть в лассо, да еще видел лужи крови тут и там. Смертоносная вибрация висела над кровью, принюхиваясь.
– Ой, еттить твою! – опомнился Зимний, когда явление вновь начало расти.
Очевидно, вибрация не утолилась коровенкой, а возжелала еще жратвы. А тут вот Март Зимний, тот еще охальник и душегуб, смысл ему дальше топтать? Март Александрович Зимний преисполнился истовым желанием потоптать еще этот мир. Подскочил на месте, разворачиваясь на 180 градусов, рванул в сторону дома. Порыв ветра сбил с головы шляпу, она упала на грядку с огурцами. Преодолев расстояние аршинными скачками, Зимний пулей влетел внутрь, захлопнул дверь и задвинул засов. Для пущей надежности еще придвинул к двери массивный стол. На секунду замер посреди комнаты, пытаясь привести в сносный порядок свои похмельные мысли. Рванул к шкафу и вынул оттуда ружье, которое приберег для защиты, памятуя об угрозе и слухах с запада.
Ружье было заряженным и валялось как попало, в обычном шкафу. Ну а кто тут будет проверять? Зимний развернулся к двери и неожиданно для себя расплакался.
– Ну что за хреновня, а?– скулил он.– Что за хреновня тута?
Та часть стены, где была входная дверь, завибрировала сразу в двух местах. Образовалось два круга; они, словно кислотные жидкости, вгрызались в дерево, стремясь слиться воедино. Вибрация, только что убившая корову и отправившая ту прямиком в ад, переливалась в пространство комнаты.
Зимний вскинул ружье.
– Получай, проклятущая!
Комната сотряслась от двух выстрелов из двустволки в упор. Пули пронзили вибрацию насквозь, а заодно – и входную дверь, в которой образовалась дырень размером с голову. Теперь через эту дыру можно было высунуться и обозреть окрестности, случись Зимнему полюбопытствовать. Вот только на вибрацию ружейный выстрел произвел впечатление пука. И урона, судя по всему, не нанес: как вибрировало, так и продолжало вибрировать вблизи.
– Черт! – всхлипнул Зимний.– Кто ты, дьявол? Чего тебе от меня надо?
Он в отчаянии швырнул в вибрацию ружье. Что еще ему оставалось? Одновременно с этим сгусток выпустил из себя два направленных потока – справа и слева. Глаза Марта Александровича Зимнего выкатились из орбит, когда, пронзенный чудовищной вспышкой боли, словно его поясницу пополам перекусили гигантские кусачки, он мешком свалился на пол. На мгновение ему почудилось, что он видит ряд огромных зубов, но будто они были не здесь, а где-то глубоко внутри этого сгустка, в темноте.
А затем он и сам погрузился в эту темноту.
3.
ЖЖА-ХХХ!
Автомобиль провалился вниз на полной скорости. Живот скрутило легкое волнение, как в самолете, который попал в воздушную яму.
– Жень, давай еще попрыгаем!
– Да вы запарили! Отец мне башку снесет за машину!
– Такую тачку бомба не возьмет! Это ж танк натуральный!
– Не, нафиг…
– Ну Женечка, ну плиз-плиз-плиз. Это круче, чем на карусели. Еще разок!
– Кать, заканчивай эту ботву, а то другая карусель нас всех ждет.
– Да ладно! А если за поцелуй?
– Ха! В десна?
– Дурак! В губы.
– Ладно, последний раз хитрый план.
Он увидел впереди новый пригорок.
– Готовы?
– Да!– раздался дружный хор.
– Держитесь, обормоты!
Он вмазал ногой по педали почти до упора. Новенький «Ниссан Патрол», действительно похожий на танк, с чьим официальным хозяином случился бы припадок от такого обхождения, истошно взревел и ринулся вперед. Шум мотора заглушил звуки «Сектора Газа» из магнитолы. Из-под массивных колес вырвались тучи пыли вперемешку со щебнем. На полной скорости внедорожник взлетел на небольшую возвышенность на дороге и оторвался от земли. Какую-то долю секунды они висели в воздухе, затем дружно ахнули вниз, рискуя стойками и собственными мозгами.
– Вау! Круто!
– Как на мотике!
– Ты на мотике что ли гоняла?
– Ну на мопеде… В деревне.
– Ха!
Их путь напоминал длинную бесконечную синусоиду. Слева простирались голые, в травяных проплешинах, полевые неудобья, справа раскинулся лес. Идея свернуть с автострады на эту душную гравийку принадлежала долговязому Женьке, рулевому их четырехколесного ковчега. Во-первых, меньше проблем с дорожно-патрульной службой. Во-вторых, захотелось козырнуть тачкой, которую батя прикупил в прошлом месяце, и только впервые доверил своему сыну-оболтусу для дальней поездки на дачу. Приятель Женьки, блондинистый и слащавый Виталик, расположившийся на заднем сиденье с бутылкой пива в одной руке и с девицей – в другой, поддержал аферу. Их спутницы, которых они накануне зацепили на дискотеке, воздержались от комментариев. Так они оказались вдали от главных дорожных путей, а употребив пару «косяков», принялись балбесничать.
– Давай, целуй!– самодовольно повелел Женька.
Катька перегнулась через сиденье и, ухватившись за Женькин затылок, впилась ему в губы. Машина ощутимо вильнула.
– Эй, вы, там!– хохотнул Виталик.– Хорош гнать! Это ведьмин поцелуй.
– Почему ведьмин?– Катя отстранилась от водителя и уселась на место.
– Потому что грозит бедой,– назидательно растолковал Виталик.
– Бедой грозит только эта дорога,– фыркнула Юлька, девица сзади.– Вы хоть знаете, куда едете?
– Это был хитрый план!– задорно отозвался Женька.– Не очкуй, у меня компас в голове.
– Хотя бы по холмикам не скачите. Встанет машина, что будем делать?
– Ой, вечно ты!– скривилась Катька. Она была менее симпатичная, чем Юлька, но добирала баллы за счет вульгарного вида. Вчера на дискотеке пацаны клюнули поначалу на Катьку, потому как Юлька скромно терялась на фоне подруги. И сегодня Катька тоже заявилась с утра затонированная, что твой катафалк, в двадцать слоев помад и теней, в юбке до трусов и в маечке на бретельках, сквозь которую несколько неряшливо просвечивали соблазнительные соски. Юлька же на сей раз выставила свою самую впечатляющую телесную подробность, подчеркнув ее блузкой с низким вырезом.– Опять ты со своей моралью. Встанет – толкать будем.
– Вот ты и будешь!– отрезала Юлька.
– Хорош гнать! Вместе будем,– хохотнул Виталик.– Я за попу подтолкну.
– Вы офигели там сзади?– возмутился Женька.– Не встанет моя тачка, она через болото пройдет.
– Я и говорю – не встанет!– убежденно поддакнула Катя.
– Встанет – не встанет. Главное, не бухать много, тогда что надо – всегда встанет.
И, как бы подтверждая свои слова, Виталик опустил окно и вышвырнул пустую пивную бутылку на ходу. Звяканья они не услышали за шумом мотора.
– А пиво не разобьется там, в багажнике?– всполошилась Катька.
– Ты че, у меня хитрый план!– отмахнулся Женька.– Там ПЭТки.
– Баклажки что ли?
– Ага. Последнюю в стекле Виталик только что уконтрапупил.
– Блин, жмот. В стекле вкуснее.
Им было по девятнадцать. Женька с Виталиком перешли на второй курс института, и по такому случаю Женькин батя расщедрился и отдал сыну тачку на выходные. Оба учились в платном потоке, в целом были мажорами и наслаждались жизнью. Отец Виталика сидел тузом на градообразующем предприятии, отец Женьки… в общем, тоже был шишкой, но несколько по другому профилю. Платный факультет подразумевал активное послабление со стороны преподавателей, так что Женюля и Витальджан не сильно перепахивали и в учебное время. А уж сейчас, летом, зависали либо на дискачах, либо на блат-хатах у таких же обеспеченных дружков или прихлебал. В плане девчонок проблем они давно не знали, сегодняшняя вечеринка считалась рядовой, разве что с выходом на взрослый уровень. Отец Женьки отгрохал дачу вдали от города, и вся четверка намылилась именно туда. С благословления хозяина, разумеется. Хотя Женька не удивится, если батя нагрянет неожиданно к ним на своей прежней «Ауди», для нормоконтроля
– Давайте, раз уж насчет пива,– зацепился Виталик.– Тормозни, я достану баклаху.
– Только снаружи открывай,– предостерег Женька.– Чтобы салон не залить.
– Да без б.
Женька хотел пристроиться на обочине, но потом вспомнил, что за последние полчаса они никого не встретили на этом унылом маршруте, и тормознул посреди в раскоряку. Виталик сгонял до багажника и вернулся с открытой бутылью 2,5-литрового калибра. Он тут же совершил продолжительный глоток из горла и передал баклаху Юле.
– Держи!
– Стаканов нет?
– Не-а. Чета не подумали. Хорош гнать, я не заразный.
Юлька скептически оглядела его, потом бутылку, потом махнула рукой и присосалась к горлышку. В этом была вся Юлька. Они с Катькой учились в одном классе, но в школе не дружили и даже почти не общались. Юлька была отличницей и задроткой, а Катька – оторвой и хулиганкой. Разные миры, разный круг общения, разные интересы. Их связывало только одно – бедность. Юлька перешла в 10-11 классы целенаправленно и по умолчанию, Катька – случайно. Предки пока не знали, как финансово оформить взрослеющую дочь, им было проще подольше подержать ее на школьной скамье. Юлька, несмотря на отличные оценки в аттестате, в институт все же не прошла. Вполне вероятно, что благодарить за это ей следовало долговязого Евгения и блондинистого Виталия, которые уверенно забили в институте вакантные места. А может, причина не в обнаглевшем рыночном строе, как выглядит со стороны, и девушке элементарно не хватило баллов.
Как бы то ни было, когда Катька осенью пришла в технарь, то с удивлением обнаружила там Юльку-задротку. Но это была уже другая Юлька, не задротка вовсе. Юлька, которая состригла длинные волосы, навела себе короткую стрижку в стиле а-ля Деми Мур в «Привидении», с такой же дураковатой челкой. Как и героине в фильме, стрижка ей удивительно шла. Юлька, которая начала выпивать, гулять, ошиваться на дискотеках и мутить с пацанами, которую замечали тут и там в пацанских тачках и на блат-хатах. Цели оказались перечеркнутыми, жизненный план пошел коту под хвост, а когда карьера рушится, на руинах возносится вымпел анархии. В любой новой ситуации Юлька всего лишь на мгновение замирала, внутри нее вступали в конфликт молодость и консервативные установки родителей, а потом она махала рукой и бросалась в омут очертя голову. На этой анархистской почве они и сблизились, Катька и Юлька, хотя последняя продолжала временами бесить первую своими снобистскими замашками.
– Дайте-ка и мне бухнуть.– Женька протянул руку назад.
– Держи. Гляди только, чтобы менты не замели.
– Не заметут. У меня заклинание против них.
– Опять!– Катька рассмеялась.– То ведьмин поцелуй, то заклинание. Ну делись!
– Собака пьяная, собака драная,– замогильным голосом продекламировал Женька.– Попробуй останови!
Салон взъерошился от очередного хохота.
– Смотрите, еще один!– Катька встрепенулась, указав на замаячивший вдали холмик.– Ну что, попрыгаем?
– Нахрен! Попутала?– возмутился Женька.– Договорились же.
– Ну точно в последней раз!– взмолилась Катерина.– Ну, плиз-плиз-плиз!
– Отвянь.
– А если за что-то поинтереснее поцелуя?
Он покосился на нее. Сначала на нее, потом на ее ноги, торчащие из-под мини. Но даже не в ногах дело, от Катьки пахло сексом. От Юльки не пахло, а от Катьки – за километр шлейф. Так-то занятия поинтереснее поцелуя предполагались сегодня вечером по умолчанию. Сегодня они с Виталиком договорились замутить групповушку; раньше они только развлекались парами по разным комнатам, как старперы, а недавно насмотрелись порнухи у Виталика дома, и мир открытых дверей, многочисленных тел и визуального удовольствия открылся им. Юлька, правда, немного морозится, но это поначалу. Сколько таких замороженных у них было: стоило выпить, и трусы слетают в угол резинкой. В общем, замануха со стороны Катьки представлялась нелепой, чтобы Женька мог на нее повестись. Но им было по 19. Что тут еще сказать?
– Ладно, последний раз. Но стопудово последний, я вам слово пацана даю. Больше не просите.
Холмик рос на глазах. Крупные сомнения по поводу преодоления оного вспыхнули в Женьке, позволившем девке себя переупрямить. С отцом у него были в целом нормальные отношения. Однако лояльный характер отца оставался таковым ровно до первого скола или царапины; дальше – трындец. Тираном он мог быть знатным. Однажды, когда Женька, будучи школьником, нарушил важное обещание, батя разгрохал его двухкассетный «Шарп» – предмет зависти одноклассников и повод затащить домой чувиху потискать. Так что шутить с батей Женьтос зарекся. Но сейчас он уже не мог дать заднюю. Им было по 19. Что ж тут добавить?
– Ладно, держитесь, обормоты,– пробурчал он и втопил.
Все же в последнее мгновение перед тем, как въехать на холм, внутри парня что-то дрогнуло, и он порывисто сбросил газ. Трамплин от этого произошел смазанным, кривым и скачкообразным. Лобовое стекло совершило небольшую рваную дугу, прокрутив изображение от неба к земле, и теперь они все увидели, что за холмиком дорога упирается в воду.
– Черт!– Женька рванул ногу к педали тормоза, но поздно: на всех парах они врезались в… Ни во что они не врезались. Не было там ничего, на дороге, пыляка одна и гравий. Но что-то там все-таки было, потому что и пыляка, и камни казались волнообразными.
Машина торпедой влетела точно в центр новообразования. Женька мысленно обрек себя на аварию и отлучение от отцовской ласки (и от вечерней групповухи, таки да), но случилось вовсе не то, что представлялось логичным. Просто время словно замедлилось, и свет померк на секунду-другую. И сразу же все вернулось на привычные места: предметы в уготованные ниши, ощущения в предназначенные душевные слои. Нещадное солнце палило воинственно и безбожно. Автомобиль летел по свободной гравийке, не залитой никакими мрачными водами, лужами или соплями.
Женька ударил по тормозам, остановил тачку и вырубил магнитолу. Пение Юры Хоя прервалось на полуслове. Какое-то время сидел, не двигаясь, ухватившись покрепче за баранку, убеждаясь в сохранности отцовской машины. Прочие молчали. Все старались унять шумное дыхание.