Олег Анатольевич Рудковский
Пробег
240 миль.
Мы проснулись оттого, что играл чей-то мобильник. Спросонок, а еще потому, что пробуждение походило на похмелье, мы даже не разобрали, чей именно трезвонит, и каждый машинально потянулся к своему телефону. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что мой телефон молчит. А потому я откинул его в сторону, приготовившись вновь погрузиться в пучину забытья. Но вдруг обнаружил, что спать мне резко расхотелось.
Вспомнилось все. Сумасшедшая гонка. Обнаженная Блондинка, сотрясающаяся на моих коленях. Я, пытающийся обогнать сразу двух противников,– смерть и экстаз. Финиш, ознаменованный победой эйфории над смертью. Новая любовь на переднем сиденье, напоминающая романтическое пение или, если мне будет позволено так выразиться, тягучую вязь паучка.
Сквозь грохот воспоминаний до меня донесся чуть срывающийся голос Ольги.
– Да, все нормально.– Пауза.– Да.– Пауза.– Да, я уже говорила.– Долгая пауза.– Сейчас я не хочу это обсуждать.– Пауза.– Да, категорически.– Пауза плюс короткий смешок.– Непременно. До скорого.
Она отключила мобильник, повернулась ко мне. Увидела, что я не сплю, порывисто прижалась ко мне всем телом, укусила за мочку уха.
– Брат передает тебе привет.
Моя голова уже достаточно прояснилась, чтобы сформировать мысль: и как он узнал, что я рядом?
Стоял второй час дня, солнце бушевало за окнами, но в номере все равно царил сумрак благодаря плотным занавесям. Одеваться нам не требовалось. Вчера мы вернулись в город лишь под утро (или правильнее сказать – сегодня?). На обратном пути я поменялся с Ольгой местами, вернув «Ситроен» хозяйке. Мы вошли в холл гостиницы, держась за руки, как дети, слишком изможденные, чтобы о чем-то говорить, а когда оказались в номере, упали на кровать в одежде и уснули как убитые.
– Вы с Пулей напоминаете мне двух заговорщиков,– буркнул я притворно.
– Перестань.– Она укусила меня за ухо чувствительнее.– Он ведь взрослый человек, все понимает.
– А он не ясновидящий часом?
– Для ясновидения ему не хватает воображения.– Ольга посерьезнела.– Такого воображения, которое есть у тебя.
– Да уж, воображение.– Я хмыкнул.– После встречи с тобой я чувствую себя деревянным.
Она вдруг покраснела и спрятала лицо у меня на груди. Думаю, если бы Пуля был здесь, он бы взревновал: я уверен, что никто до меня не видел покрасневшую Блондинку. Я понял, о чем она вспомнила. Даже мужчины, живущие с женами по двадцать лет, не видели их такими, какой я видел Блондинку в прошлую ночь. Это была оголенная страсть, она абсолютно потеряла над собой контроль.
Я стиснул ее, крепко-крепко, так что она аж зажмурилась от удовольствия. Потом разжал руки, поднялся на ноги. Я опасался, что встану сегодня в таком состоянии, что не смогу сесть за руль, – но ничего, вполне терпимо. Я не стал задавать вопросов – ни одного. Все равно пустоту в голове, мое незнание не смогли бы восполнить и тысячи ответов. Знал я лишь две вещи. То, что на всем протяжении пути до дома не буду выжимать больше 90 км/ч. И то, что не включу уже трансовую музыку. По крайней мере, сегодня.
Пока мы пили кофе, она смотрела на меня. Смотрела и молчала, и ее взгляд был полной загадкой. В ее глазах плясали какие-то искорки, но их природу я не мог понять. Я тоже смотрел. Мы, наконец, раздвинули шторы, и солнце ворвалось шквалом, заполнив все пространство номера. Я любовался ее лицом. Я запечатлевал в памяти каждую черточку. Я не был ни в чем уверен, так что же упускать шанс.
Она не выдержала и произнесла:
– Ты так на меня смотришь…
Я мог бы сказать, что после всего пережитого не мыслю жизни без нее. Я мог бы сказать это проще, тремя словами: я тебя люблю. Как во все времена говорят мужчины в сходных ситуациях. Но разве возможно переложить огонь в сердце на обычные слова? Эти три слова, которые говорят все, – после того, как мы переродились и стали незнакомцами, эти слова казались пошлыми.
– Я вижу свет в твоих глазах,– произнес я.– Далеко-далеко. И мне хочется сесть за руль и понестись навстречу этому свету. Без остановки.
Ее губы дрогнули. В глазах появилась печаль. Я не знал, будь я проклят, почему она печалится. Она потянулась через столик и положила свою руку на мою.
– Такое я могла услышать, наверное, только от тебя,– сказала она тихо, и голос ее сорвался больше обычного.
Мне не хотелось расставаться. Не знаю, как ей, но мне уж точно. Однако завтра на работу. Я вдруг понял, что и работа, и мой дом, и даже город стали для меня пустыми, почти мертвыми. Стали казематами. Я переродился в эту ночь и не хочу возвращаться. Я – незнакомец сам себе. Но остаться, чтобы существовать на ее деньги, я не мог. То есть мог, конечно, ее денег нам бы точно хватило. Эта мысль вызвала бы отвращение у меня тогдашнего, эта мысль была ненавистна мне теперешнему.
А что я мог? По сути, ничего. Я даже не мог назвать нашу связь романом, Господи, ну где вы еще встречали подобный роман? Подобного не было, подобного больше не будет. Произошедшее со мной – эксклюзив. И если вы думаете, что мне от этого сладостно, то вы ничего не поняли.
Мы покинули гостиничный номер, что будет веками хранить нашу с ней тайну. Спустились вниз. Ольга сдала ключи в фойе, подписала какие-то бумажки. Мы вышли на автостоянку, где бок о бок стояли наши машины «девятка» и Xsara, так непохожие друг на друга, но все-таки проведшие утро и часть дня рядышком под открытым небом. Было ли их соседство железным и тупым? Или все это время они общались, упрочивая нашу с Ольгой связь, делая ее нерушимой; ведь если попытаться использовать воображение, то самое, которому воздала должное моя подруга, то понимаешь, что не мы с Блондинкой – наши автомобили рвались друг к другу через километры дорог.
Мы долго смотрели друг другу в глаза. Я видел, что она читает все мои чувства без затруднений. А вот я ее – не мог. Ну что же ты, милая, милая Блондинка? Ну же, скажи мне!..
Она приблизилась. Ее поцелуй был почти невесомым.
– Когда мы в следующий раз встретимся, уже не будет смертельной трассы,– тихо и серьезно проговорила она.
И это было все. Все мои вопросы исчезли. Непонимание, бездна пустоты в голове – она уничтожила мои сомнения одной-единственной фразой.
Я прижимал и прижимал ее к себе до отупения. Она терпеливо ждала. А когда я заставил себя разжать руки, то был награжден еще одним поцелуем. Но он был уже в миллион раз нежней, чем предыдущий.
– До встречи, Муха.
– До встречи, Блондинка.
– Я позвоню. Обязательно.
210 миль.
Она не позвонила.
180 миль.
Всю первую половину дня мы с Маратом разъезжали по городу, останавливаясь то тут, то там. Шеф на короткое время заскакивал в разные здания и учреждения, потом бодро садился в машину и объявлял следующий адрес. Дел невпроворот, а суета – бальзам на мое сердце. Стоило лишь мне остаться в машине одному, как мысли вновь начинали вихриться, сердце бешено стучало, а салон окутывала тьма, хотя стоял день.
Всегда немногословный, сдержанный, Марат сегодня раздобрел. Всю дорогу я слушал его бубнеж: шеф пояснял, куда мы едем и зачем. Раньше он никогда не комментировал наши поездки. Я кивал, крутя баранку. Я слышал его и не слышал одновременно. Ночь чередовалась с днем в моей душе, одна неправильная мысль способна была ввернуть меня в слезы. Поэтому я не мог особо вникнуть в смысл его слов.
А после обеда Марат оглядел меня внимательным, едва ли не придирчивым взглядом. Вероятно, смекнул, что все его слова мне до фени.
– Роман. Ты чего день ото дня все смурнее и смурнее?
И хотя от его вопроса изнутри нахлынуло что-то большое, мокрое и необъятное, я коротко пожал плечами, не выдавая бури даже намеком.
– Так… Неприятности на личном фронте.
Марат со знанием дела кивнул.
– Ну, они у всех бывают.
Так точно, господин Ибрагимов! У всех бывают. Случаются иногда,– даже нет, не случаются. Именно так, как сказал Марат: бывают. Иногда бывают, иногда не бывают. Такие пироги.
Мне было известно, что у Марата в свое время не сложилось с женой. Он развелся, у него осталась дочь. Вторично жениться он как-то не торопился. Или времени не было. Все равно, каким бы он житейским опытом он не обладал, я не потерпел бы от него нотаций и нравоучений. Ни от кого бы не потерпел. Моя натура такова: не лезьте ко мне, когда мне худо. Пошли все подальше, сам переболею.
– Я тебе скажу так, Роман, – продолжил он, и я сдавил челюсти.– Наслаждайся жизнью. Максимально окружи себя комфортом. Тогда все придет само собой.
Впервые за весь день ему удалось вовлечь меня в связный диалог. Я спросил:
– А что придет?
Мне оставалось лишь надеяться, что мои слова звучат не слишком резко и я не услышу в ответ на свой вопрос самую страшную во все времена фразу: вы уволены, молодой человек.
– Ну, у меня, наконец-то, все нормально,– сказал Марат.
Ну нормально и нормально, подумаешь, у тебя вроде бы всегда все нормально. Нормально значит, раз «нормально». И точка, казалось бы, флаг вам в руки…
– А что нормально?– продолжал я гнуть свое.
Марат помолчал немного. Я подумал, что все-таки он насупился. Собственно, кто я такой, чтобы характер свой показывать? Но я ошибся.
– Помнишь Ишимбай?– спросил Марат другим тоном.– Помнишь похороны?
Это я помнил. А потому кивнул. Помню, дескать.
– Я звонил вдове почти каждый день. Иногда навещал.
Это было новостью. Ни разу больше я не возил Марата в тот город, а прошло уже месяца два. Стало быть, сам рулил. Не хотел втягивать меня в личную жизнь, делать меня свидетелем.
– И как она?– спросил я.
– Отходит понемногу. Но дело в другом. Вчера я сделал ей предложение. Она вроде бы не против. Даже более того…
Я забыл про дорогу. Я уставился на него. Я вылупился на него, черт его дери с его россказнями, друзьями, похоронами и вдовами. Ты что, идиот, орал я ему мысленно. Тебе мало того, что случилось с твоим приятелем? Хочешь попасть на трассу? Хочешь в «Сеть»? Оттуда нет выхода, кретин, нет выхода, стоит только сделать шаг…
– Роман.– Это был уже приказ.– На дорогу гляди.
Я посмотрел на дорогу. Тряхнул головой. Помутнение прошло. Черт возьми, вот меня прет! Бред какой-то: при чем тут Марат? Причем тут та светловолосая женщина? Она блондинка, да, но ведь она не моя Блон…
Тот парень, приятель Марата – что-то сидело внутри него, какая-то истерия, невыраженная, неизрасходованная, мутированная истерическая энергия. И она выплеснулась, энергия эта, в тот момент, когда он увидел на обочине женщину, а спустя время влюбился в нее. Или сразу влюбился. А потом обычная истерика стала автоистерикой. А Марат… Он ведь ее не подбирал на дороге. Если его собственные демоны выйдут на поверхность, то это станет чем-то привычным, почти мещанским. Тем, чем он привык жить: зарабатыванием денег, накоплением имущества, благоустройством домашнего очага.
Я молчал до конца дня. Марат тоже. Он не понял меня, я – его. Мы работали вместе, то бишь я работал на него. Я никогда не вникал в его рабочие проблемы, лишь возил из «точки» в «точку». Я никогда не интересовался его личной жизнью, просто возил и баста. Сегодня мы оба осознали, что этим все ограничится до самого конца.
А в конце дня, поменяв БМВ на родную «девятку», я привычно набрал миллионное сообщение.
<Муха>: Блондинка! Милая! Отзовись!
Отправил его адресату, чтобы четверть часа тупо и бесполезно ждать ответа. Чувствуя, что нечто затягивает меня все глубже и глубже. Быть может, безысходность… Или отчаяние… А может, кое-что похуже.
И потом:
<Муха>: Пуля! Где ты?
И еще четверть часа пустого ожидания.
Я откинулся на сиденье и закурил. День ото дня все сумрачнее, попенял мне Марат. Воистину, день ото дня в течение бесконечного месяца, и безысходность (или что пострашнее) затягивает сильнее, а конца этому не видно, словно я двигался по незнакомой дороге, просмотрев указатель «бесконечность» в начале пути.
Думаете, я терпел весь этот месяц? Разумеется, вы правы, я не протерпел и получаса. В тот далекий день, день нашего с ней расставания, я действительно пилил себе по трассе, выдерживая не больше 90 км/ч. Я не стал включать музыку, как и предполагал. Просто слушал рев машины, и за этим ревом мне всю дорогу мерещилось воркование «Ситроена», словно он невидимый шел рядом со мной, сопровождая до дома. Наверное, я улыбался, типа дурачка из деревни Аитово. А может, нет, не знаю. И еще не доезжая Толбазов, я схватил трубку и набрал ее номер.
Я долго слушал, как телефон общается со мной гудками. Но гудки ничего мне не разъясняли, я их не понимал. Конечно же, она за рулем, неутомимая Королева Дорог, и не может взять трубку. Я притормозил у обочины и отправил sms-ку.
<Муха>: Я возле Толбазов. Остановился, чтобы отсалютовать самой прекрасной блондинке на свете. Отзовись.
Завел машину, и весь следующий час косился на телефон, ожидая ответа.
На смену эйфории пришла озадаченность. Ее сменило напряжение. Потом тревога.
Потом ужас.
Она не отвечала. Я слал ей сообщения каждые пять минут, и на личный номер, и в «Сеть». Я названивал ей по пятьдесят раз на дню, но лишь для того, чтобы телефон поговорил со мной гудками. Я ничего не понимал, я был шокирован. Она молчала. После того, что мы с ней пережили, она не могла исчезнуть, как год назад исчезла Алена.
Но это было так. Ничего не меняется.
Через пару дней хаотичных, панических метаний ко мне пришла первая трезвая мысль. Я отправил sms-ку ее брату. Ответа не последовало. Я не мог позвонить ему, как звонил Ольге: я не знал его номера. Мы общались через службу мобильной сети по логинам. Тогда я сбросил ему свой номер, умоляя мне перезвонить. Молчание. Я отшвырнул телефон и вцепился в волосы, сдерживаясь, чтобы не завыть.
Вот так я прожил месяц. За этот месяц мне не запомнилось ничего, кроме моих попыток возобновить связь. Я писал другим абонентам «Сети». Я спрашивал их. Ответ был один. Блондинка пропала не только для меня. Целый месяц о ней никто не слышал. Люди сожалели по этому поводу. Не я один привык к ее спонтанным сообщениям. Всем не хватало девушки, значащейся в «Сети» под логином Блондинка.
А еще были поздравления. Сотни поздравлений по поводу моей победы в ралли с хозяйкой «Ситроена». Люди спрашивали, какая она, эта Королева Дорог, ведь кроме меня с ней никто не встречался. Что я мог ответить? Ведь для меня она – единственная девушка на планете. Других для меня нет. Разве они смогут понять меня? Вряд ли. Я отделывался общими фразами. А в заключении просил сообщить мне, если кто-то услышит о ней.
Неделю назад все странным образом как в воду канули. Никто не отвечал, словно все ушли на фронт. И я перестал звонить Ольге. Потому что когда я попробовал вновь это сделать неделю назад, телефон заговорил со мной уже иначе. Любезно уведомил меня в том, что данный абонент недоступен.
Я подъехал к вокзальному киоску, где продают испеченную снедь и где вы можете рассчитывать, что вам за ваши деньги не подсунут старую подошву. Нужно перекусить, в обед я не смог себя заставить это сделать. Едва я подумал о еде, как меня затошнило. Желудок не желал принимать ничего извне. Он был полон. Он был полон сжатого ужаса, полон скомканной паники, полон страха. Для еды уже не оставалось места.
В который раз я потянулся к сотовому телефону. Весь месяц я только и делал, что теребил его в руках, даже спал, не выпуская из рук. Черт, ну и какой смысл? Я отправил сообщения им обоим – и Блондинке, и Пуле,– полчаса назад. Телефон Ольги недоступен. Пуля безмолвствует. Какой смысл?
Но я знал, что моей выдержки хватит самое большее на час.
Может, сгонять в Стерлитамак, на улицу Гоголя? Где-то там обитает девушка, которую я любил прошлым летом. Или думал, что люблю. Вдруг опять судьба посмеется, и сегодня я ее встречу? Как и мысль о еде, эта вероятность вызвала у меня отвращение. Надо же. Вот и вся любовь. Если бы с Ольгой было все так просто. Если бы… да только после ее танца смерти – я знал, что вычеркнуть ее из сердца будет невозможно. Это за пределами воли и разума. Это за гранью человеческих сил.
Но ехать было нужно, хоть куда-то, иначе помру. В езде сейчас мое единственное спасение. Симптомы настораживают. Сегодня я чуть не сорвался, когда Марат сообщил мне о том, что готов жениться на вдове. Никакой видимой связи с моей ситуацией, а я вдруг распсиховался.
Я вырулил к выезду из города, тупо двигаясь по трассе. Миновал бывший КПП, сейчас переоборудованный в дорожный киоск. Миновал знак, на котором название моего города было перечеркнуто наискось. Да, он перечеркнут. В моей душе его нет, мой город – каземат. А я заключенный. Я выбрался на прямую дорогу и еще издали заметил, что там впереди какой-то затор, какого тут отродясь не бывало, да и быть не могло.
Что-то случилось.
Сбросив скорость, я пристроился в хвост колонне машин, крадучись объезжающих место аварии. Работник ГИБДД жезлом указывал перешеек, по которому следует двигаться, чтобы не запутать следы – по ним впоследствии будет восстановлена картина происшествия. Еще несколько людей в форме ДПС стояло у раскуроченного «москвичонка». Одного взгляда было достаточно, чтобы охватить масштаб трагедии: без жертв тут не обошлось. Самих жертв уже не было, наверное, их увезла «скорая». Только груды железа и лужи крови.
Чуть дальше – грузовик. Сзади не слишком помят, строго говоря, там слетел только номерной знак. Куда хуже вид спереди.
А вот на встречной полосе… Господи, ТАКУЮ «Газель» мне еще видеть не приходилось. Ничто в груде металла не напоминало прежнюю форму: машина выглядела так, словно ее пропустили через мясорубку.
Что-то подстегнуло меня, словно кто-то окликнул. Я вывернул шею, оглядываясь назад, когда уже почти миновал место страшной катастрофы. Да, «Газель» была уничтожена. Но ее я разглядел. Разглядел отчетливо, поверьте, это не мое воображение. Она словно осталась специально для меня.
Желтая улыбающаяся рожица.
А чуть дальше, на обочине, я увидел…
Я преодолел еще метров двести. Внезапно мои руки стали трястись. Руки – они не слушались, их колотила дрожь, и эта дрожь в мгновение ока передалась всему телу. Я не удержал руль. Машина вильнула. Несколько клаксонов зло рявкнули в мою сторону.
Я встал у обочины. Смотрел на руки, как на чужеродный организм – я словно проснулся и обнаружил, что мне пришили что-то нечеловеческое. Руки бились об руль, цеплялись, пытаясь ухватиться за него в предсмертной агонии.
Я не мог ехать дальше.
Я пытался что-то срочно предпринять. Досчитать до ста, двухсот, вспомнить что-то хорошее, отвлечься. Вот, у моего шефа скоро свадьба. Ну, может, на радостях прибавит мне зарплату. Или, скажем…
Я не мог ЕХАТЬ.
Я видел ее. Видел ее там, на обочине. Мою смерть, я видел ее. Она смотрела мне вслед горящими, ненавидящими глазами. Я обогнал ее однажды, оставил ее одну на ночной трассе. Теперь она бродит по дорогам в поисках меня одного. Но ее ярость настолько сильна, что по пути она прихватывает всех без разбора. Она меня узнала. Она дышит мне в затылок. Она ищет меня, чтобы отомстить.
Руки продолжали трястись. Я не знаю, что на меня обрушилось.
Я не знаю, почему не мог ехать.
Я не знаю…
Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ!
150 миль.
Чего я еще не знаю?
Я не знаю, к примеру, почему я такой. Почему вместо того, чтобы жить обычной жизнью провинциального обывателя (кем я и являюсь), используя автомобиль в качестве приложения, я делаю все наоборот. Почему ради езды я все ставлю на карту? Почему трасса – стержень моей жизни, а все остальное – дополнения, обвязка?
Я не знаю даже, так ли это на самом деле. Может, я просто убаюкиваю фантазиями свою совесть? Может, однажды ощутив вкус дороги, я не могу уже остановиться? Во мне есть пороки, и они охватили меня, когда я впервые выехал на трассу. Я стал патологическим автомобилистом и сам боюсь себе признаться в своей болезни, в своей ненормальности.
Я не знаю, почему мои отношения с противоположным полом неразрывно связаны с дорогой. Следствие ли это того, что в далеком прошлом мою первую подружку сбил автомобиль? Они все исчезают вскорости, все женщины, в которых я влюбляюсь. Может, та давняя трагедия вовсе не забылась? Она стерлась из памяти, но продолжает управлять моей жизнью. Внутри меня образовался некий штамп катастрофы, трагедии, и обстоятельства складываются в соответствии с этим штампом.
Я до сих пор не знаю, смог ли я тогда обогнать боль Алены. Почему в действительности она исчезла?
Не знаю я и того, что было первопричиной нашего экстремального романа с Ольгой: ее первое sms или же мое ралли между двумя городами.
Я не знаю, с какой целью она послала мне то первое сообщение. Искала ли она родственную душу? Или это была просто игра, обычная шутка, развлечение в перерывах между главной страстью – ездой. Зачем были эти сумасшедшие гонки с противоположных концов Башкирии, а потом любовь в гостиничном номере, а потом смертельный танец на трассе?
Я не знаю, почему окаменело ее лицо при нашей первой встрече. Что такого она увидела во мне? Что такого во мне согнало румянец с ее щек?
Не могу даже представить, почему она пропала. Использовала ли она меня исключительно в качестве средства, а наше соревнование – проверка меня как кандидата? Я уже не знаю, действительно ли я честно выиграл или она мне поддалась. Быть может, получив от меня все желаемое, воплотив с моей помощью все дьявольское, обнажив свои пороки, она просто забыла обо мне. Или ей стыдно, что она открылась настолько? Или не стыдно вовсе, а просто все равно?
Я не знаю, я уже начинаю сомневаться, возможно ли было вообще продолжение наших отношений после того, что мы испытали вместе, когда ее Xsara летела сквозь ночь. Могут ли люди вообще быть вместе, вывернув себя друг перед другом наизнанку?
Я не знаю, зачем в таком случае она пообещала новую встречу. Чтобы не видеть моих слез, моей боли, чтобы избавить себя от ответственности? Ведь она приручила меня, а значит, должна быть в ответе.
Не представляю, зачем писал ее брат во время гонки. Что крылось за его незатейливым, даже скупым посланием, какой омут?
Понятия не имею, Господи, где она сейчас, что с ней.
Я не знаю, черт побери, почему не могу больше ездить. Что так повлияло на меня в той аварии? Какие ассоциации вызвала во мне смятая «Газель»?
Я переродился в ту ночь, когда мы любили друг друга в несущейся на головокружительной скорости машине.
Я – незнакомец сам себе.
Вновь обнаруживаю себя на том же самом месте. Участок дороги между моим городом и кольцом, где не так давно я виражировал на скорости 100 км/ч. Вновь и вновь, ежедневно. Я пытаюсь ехать, проклятье, быть может, это единственное, что у меня осталось – моя машина, моя езда. Я пытаюсь ехать, однако, едва доезжаю до этого рубежа, как мои руки начинают ходить ходуном, и я понимаю, что не могу. Я останавливаюсь на обочине и с тоской смотрю вдаль.
И все-таки мои глаза глядят в ту сторону. Только в ту, ни в какую другую, словно там притаился злобный рок, ты боишься его каждой клеточкой, но в то же время он парализующе притягивает тебя к себе. Там, в тридцати километрах, лежит город Стерлитамак, где на улице Гоголя пропала моя давняя любовь. А еще дальше, много дальше – Уфа. Где живет она, Блондинка, самая милая блондинка на свете. Она разъезжает по улицам города на красном «Ситроене», и водители уступают ей дорогу, а в особенности те, кто живет в «Сети». Ведь все знают, что она – Королева Дорог. Она – лучшая.
Вялым движением я взял телефон и набрал сообщение.
<Муха>: Блондинка! Отзовись!
И, без передышки, новое:
<Муха>: Пуля! Ответь!
Равнодушно пристегнул телефон к приборной панели. Закурил, постарался расслабиться. Мимо сновали автомобили разных мастей. Они ездят тут каждый день – кто по делам, кто с работы,– потому многие из водителей косятся в мою сторону, гадая, что за шпик торчит тут ежедневно, как в засаде. Им невдомек, что сегодня ночью я вновь пробудился от бессвязного кошмара, и мои глаза вываливались из орбит, словно за налипшими к лицу волосами женщины я пытался разглядеть трассу, а мои руки сжимали несуществующий руль.
И в этот момент телефон ожил.
Я смотрел на него. Истуканом я таращился на наяривающий полифоническую мелодию телефон, таращился на табло, таращился на номер, высветившийся на нем. Я не знал этого номера, он не значился в моем телефонном справочнике, но после того, как ты узнаешь, что между тобой и дорогами существует некое родство, твоя интуиция вырастает до небывалых высот. Номер телефона уничтожал, резал мои нервы. Он оповещал о чем-то, коротко и неумолимо, но я не мог постигнуть смысла.
Я схватил трубку. Выскочил из машины, словно в салоне завелись черви, нажал на заветную кнопку с зеленой трубкой на ней.
– Алло!!!
– Привет, Роман.
В глазах зарябило. Ни разу до этого момента я не слышал голоса ее брата. Прошел уже месяц, как я скинул ему номер моего мобильника. Целый месяц… Но все-таки он позвонил. Я даже ни на миг не усомнился, что это он. По тону понял. И он говорил со мной, он говорил, а не сопел молча в трубку, чтобы поиздеваться.
– Пуля, где носит твою сестру?! Месяц не могу ей дозвониться!
– У меня для тебя новости, Роман.– Голос у него холодный, почти угрожающий.– Ее нет. Бессмысленно звонить.
– Слушай, давай как мужик с мужиком, а?! Давай начистоту! Мы все были в «Сети», мы давно знакомы. Ты знал, что я был с ней в ту ночь. И ты же писал мне, когда мы устроили ралли, помнишь?– Я нес, что попало. Я скакал по обочине, размахивал руками. Мною дивились из салонов проезжающих машин, но для меня не существовало ничего, кроме мобильной связи между двумя городами, которую я боялся потерять.– Если она не хочет больше со мной общаться, пусть скажет прямо, черт возьми. Я не дебил и не прилипала. Навязываться не стану. Так пропадать тоже неправильно. Я имею право хотя бы на последний разговор. Ну передай ей, будь человеком, пожалуйста, пусть она мне перезвонит.
Пауза в трубке. Потом:
– Ты закончил свой бред?
– В общем, да.
Плечи обвисли. Пауза стала невыносимой. Я решил, что сейчас он просто отключится, посчитав, что нечего тратить время на такую истеричку, как я. Но он не отключился.
– Ты не понял, Муха. Ты не понял, а должен был. Ее нет не только для тебя. Ее нет вообще. Она разбилась на оренбургской трассе. Ее разорвало в клочья. Ее больше нет.
Телефон вылетел из моих рук, упал на камни, разлетелся вдребезги. Я рухнул на колени, запустил пальцы в щебенку, сжал кулаки так, что полопалась кожа.
Мир почернел, а потом и вовсе низвергся.