Олег Александрович Сабанов
Зовут ее Муза
– Оставайся до утра. Постелю в зале на диване, а сам в спальне покемарю. А что? Выпивка есть, ну а на завтрак опять что-нибудь сварганишь из имеющихся продуктов. Тот же омлет, – сказал я скорее из вежливости, когда за окном окончательно стемнело.
– То есть ты хочешь продолжать вдохновляться моим обществом, только уже не за столом, а в постели? – засмеялась она, прикрыв рот ладонью.
– Ну зачем ты так? – с несколько напускной обидой протянул я.
– Да ладно тебе, не дуйся. Кто на алкашку позарится? – примирительно произнесла Маша. – Без проблем останусь до завтра, раз позволяешь. Меня все равно никто не ждет, к тому же так хочется по-человечески душ принять.
По правде сказать, к такому ее легкому согласию я оказался не готов, но вместо того, чтобы выказать замешательство, с преспокойным видом принес в ванную чистое полотенце и старенький шелковый халат.
– Сейчас постелю на диване и пойду прилягу, а ты можешь мыться, – громко заявил я.
На самом деле спать мне хотелось меньше всего, зато не терпелось продолжить работу над повестью, поэтому, когда ложе для моей гостьи было подготовлено, я прикрыл за собой дверь спальни и, не раздеваясь, завалился на кровать вместе с ноутбуком. После задушевного кухонного разговора мне стало очевидно, что образ возлюбленной главного героя для пущей выразительности следует наделить чертами Марии, или попросту срисовать с появившейся в моей квартире женщины, скинув, правда, пяток лет. Выпав из окружающей действительности, я принялся придавать своим созревшим идеям словесную форму с лихорадочным рвением и невообразимой для себя скоростью. В итоге к первым мгновениям рассвета, когда темное покрывало короткой ночи начало на глазах истончаться, мне удалось закончить ту часть, в которой описывались романтические свидания главного героя с Маргаритой, становящиеся от раза к разу все более интимными, несмотря на катастрофическую разность их характеров.
Довольный своей продуктивностью, я хотел сходу взяться за написание сцены близости двух персонажей, но вопреки намерению почему-то никак не мог подступиться. Мне поначалу даже подумалось, что вернулся писательский ступор, остановивший работу над едва начатой повестью, однако после краткого отдохновения от порядком стершихся клавиш и яркого экрана ноутбука, опасения развеялись сами собой.
В своих произведениях я часто использовал пикантную приправу постельных сцен, так как безумное буйство страсти придавало живость повествованию и лучше раскрывало образы персонажей, к тому же их описание давалось мне без труда. Однако теперь я желал превзойти самого себя, и вот почему. Дело в том, что вскоре после первой близости возлюбленная главного героя, возвращающаяся домой на такси, попадает в жуткую автокатастрофу и умирает на операционном столе, не приходя в сознание. Пребывающий на седьмом небе от счастья главный персонаж долго нежится в пропахшей парфюмом Маргариты постели, вновь и вновь воспроизводит в памяти образы любимой, а когда начинает засыпать, раздается полуночный телефонный звонок со страшной новостью. Именно это стремительное падение с высот блаженства в омут скорби и разбитых надежд мне хотелось показать наиболее выпукло, для чего прекрасно подходило описание минут соития накануне гибели Риты в качестве квинтэссенции навсегда потерянного рая. Всю оставшуюся часть повести главный герой подсознательно, но безуспешно ищет схожую по внешности и повадкам женщину, и только спустя двадцать лет, уже в наши дни, по иронии судьбы завязывает серьезные отношения с полной противоположностью ушедшей возлюбленной, чей образ в его сознании с течением времени становится далек от реального.
Пока я писал, Маша ни разу не потревожила меня. Только поначалу слышался приглушенный звук падающей из душа воды, после чего в квартире на всю ночь воцарилась тишина. Прежде чем подступиться к откровенному изображению соития, я пытался в деталях представлять, как Маргарита сбрасывает самонавязанные оковы целомудрия и всецело отдается во власть животной страсти. Во время одного такого мысленного упражнения мне вдруг открылась лежащая на самой поверхности, а потому упущенная из внимания деталь – я представлял во влажных фантазиях вовсе не выдуманную бедняжку Риту, а ее вполне реальный прототип, мирно спящий сейчас за стеной на раскладном диване. Перенос акцента с литературного персонажа далекого от завершения произведения на добродушно беседовавшую со мной накануне вечером миловидную женщину, с которой я силой воображения, подобно обуреваемому гормонами прыщавому подростку, многократно успел стянуть через голову строгое платье, спешно сорвать нижнее белье, после чего стиснуть в объятиях белое пышногрудое тело и увлечь за собой на кровать, поразительным образом всколыхнул во мне вожделение. Правда дальше падения сплетенных тел на любовное ложе моя фантазия почему-то не шла, словно подробности совокупления вымарывались следящим за полетом мысли внутренним цензором.
Почувствовав естественную потребность, я посетил туалет, а затем стал на цыпочках пробираться в кухню ради стакана воды. По дороге мой взгляд зацепился за выданный гостье перед водными процедурами цветастый шелковый халат, висящий на спинке стула в зале, отчего ноги сами по себе застыли на месте. С минуту я стоял столбом, абсолютно уверенный в том, что громкое сердцебиение моего сердца хорошо слышно по всей квартире. Когда же затянувшаяся неподвижность сделалась давящей, адское смешение болезненного творческого любопытства с прогрессирующей алкогольной импульсивностью, а также магнетическое притяжения запретного плода, заставили меня шагнуть в пространство большой комнаты.
Мягкий свет розовых рассветных лучей создавал в гостиной волшебную атмосферу сродни сумеречной, только без грустного привкуса уходящего солнца. Маша мирно спала на спине, чуть повернув в сторону стены лицо и разметав по подушке густые пряди, от которых доносился запах шампуня. Одна ее нога выбилась из-под белого с перламутровым отливом утренних бликов одеяла, делая представшую взору картину схожей с музейным живописным полотном. Если бы мое восприятие не было искажено половым влечением и желанием перенести на бумагу всякое яркое впечатление, я мог бы получить подлинное эстетическое удовольствие от немого созерцания безмятежно спящей в хрупком волшебстве нарождающегося дня женщины. Однако по причине собственной испорченности мне захотелось дать волю воображению, которое тут же нарисовало на том же диване главного героя находящейся в работе повести. Сначала я заставил его одним резким движением войти в Марию, точнее Маргариту, буквально вонзиться в ее плоть так, чтобы комнату огласил короткий вопль неожиданности и боли, после чего представил предельно жесткую и достаточно скоротечную сцену бешеного соития с хватанием за волосы, шею, скулы, громкими шлепками, обоюдным царапанием, пальцами во рту и пару раз выскочившим членом, больше напоминавшую изнасилование или кошачье спаривание. Однако вскоре этот проработанный до деталей фрагмент полетел в мусорную корзину, так как я решил сделать акт интимной близости естественным продолжением согретого теплотой тихих слов, томных взоров и нежных прикосновений вечера, описание которого уже легло в повествование. Для достижения подобной гармонии мне пришлось сперва мысленно слить уста своих персонажей в долгом страстном поцелуе, затем заставить каждого из них сбросить с себя одежду, только после чего уложить обоих в миссионерскую позу и, насколько хватало опыта с фантазией, представить искаженное лицо содрогающейся Риты, накрытой растущей вместе с учащающимися движениями мужчины волной оргазма. Немного погодя дикая игра воображения перевернула картину, усадив разгоряченную Маргариту сверху и наделив ее агрессивной инициативой. Теперь резво скачущая дама с тяжело колышущейся внушительной грудью безжалостно вдавливала в исходившую скрипом кровать своего бедного воздыхателя, время от времени вновь вставляя в себя его натруженный орган, выскакивающий при слишком высоком прыжке.
Пока у меня в голове разворачивалось горячее действо, я неподвижно стоял в двух шагах от дивана с прикрытыми глазами и со стороны, наверное, выглядел бы задумавшимся о чем-то серьезном и важном, если бы не появившийся на ширинке моих тренировочных штанов бугорок. Пытаясь влезть в шкуру своих персонажей и пережить их ощущения, я здорово увлекся, если не сказать больше, а когда понял это и поднял веки, тут же увидел обращенное ко мне лицо Маши. Ее испытующий взор, как всегда чуть насмешливый и немигающий, мгновенно превратил меня в нашкодившего малолетку, застигнутого врасплох строгим учителем.
