Нурсултан Назарбаев
Моя жизнь. От зависимости к свободе
Восстание
Пленум Центрального комитета Компартии Казахстана, избравший первого секретаря, на следующее утро обернулся скоплением молодежи Алматы на центральной площади имени Брежнева с выражением протеста против решения пленума. Следует отметить, что события на площади начались только в знак протеста против назначения руководителя республики извне. Разве не оскорбителен намек на то, что «казахи не могут управлять сами собой»? В такой момент наше попранное национальное достоинство вышла защищать в первую очередь молодежь.
Скажу откровенно: декабрьские события начались стихийно и стали результатом давно копившегося гнева народа. В первый момент, когда я услышал весть о том, что на площади собирается молодежь, по правде говоря, меня охватило сильное волнение.
Уходило в безвозвратное прошлое время, когда мы делали все, что велели, верили во все, что нам говорили. Когда сама партия под лозунгом перестройки провозгласила гласность, стремление развивать демократию, когда генеральный секретарь на каждом шагу заверял об обеспечении прав человека, было вполне естественно, что народ проникся ожиданием справедливости и надеждой, что политики будут считаться с обществом. В этих условиях это решение и этот шаг, грубо попирающий права народа и беспардонно унижающий его, явились настоящим беспределом.
Любой массовый протест – показатель целого комплекса недостатков и упущений. И декабрьские события стали отражением социально-политических противоречий, накопившихся в республике за многие годы. Люди выражали сильное недовольство нехваткой национальных школ, вытеснением из общественной жизни языка и религии, безработицей среди молодежи, вопиющим дефицитом самых простых товаров народного потребления.
Обращало на себя внимание то, что из уст вышедшей на площадь молодежи не звучали требования против отставки Кунаева и в его защиту. Не было ничего зазорного и в их главном требовании, что Казахстан должен возглавить казах. Это логичное требование. СССР, как известно, федеральное государство, а Казахстан считался национальной республикой. Ее название – Казахская Советская Социалистическая Республика. В самом начале стоит слово «Казахская». Советская идеология не уставала повторять, что страна, являвшаяся при царизме «тюрьмой народов», при социализме предоставила нациям право на самоопределение и самоуправление. А один из признаков государственности – это когда нация сама управляет собой, не так ли? Наряду с плакатами вроде «Каждому народу – своего вождя!» выдвигалось требование, чтобы Казахстаном руководил казахстанец.
Как бы я ни стеснялся об этом писать, но все же скажу: на площади в первую очередь и очень часто называлась моя фамилия – Назарбаев. И это тоже было логичным. Казах. Второй человек в республике. Глава правительства. Был секретарем Центрального комитета, обкома партии. Выходец из производственной сферы. И возраст позволяет. Почему бы не называться? Называлась.
Понятно, что звучание на площади среди первых моей фамилии позже сыграло против меня. От обсуждения всех вопросов касательно того кризиса меня отстранили сразу же. И вообще, с самого начала ко всем местным кадрам стали относиться с нескрываемым недоверием. С первого дня митингов Колбин демонстративно закрылся в своем кабинете вместе со вторым секретарем Мирошхиным, и они вдвоем вели переговоры с Москвой. Остальные члены бюро оставались в приемной… Было и такое.
В своей книге «О моем времени» Кунаев пишет:
«17 декабря около 11 часов утра мне позвонил второй секретарь ЦК КПК О. С. Мирошхин и попросил приехать в Центральный комитет. На мой вопрос “Чем вызвано? Ведь я на пенсии!” он ответил: “На площади собралась группа молодежи. Они требуют разъяснить решение прошедшего вчера пленума ЦК. Было бы хорошо вам выступить перед собравшимися и объяснить суть дела”.
“Хорошо, – ответил я и спросил: – Согласен ли Колбин?”
Мирошхин передал трубку Колбину. Тот просил приехать в ЦК и выступить перед молодежью. Я согласился. После этого немедленно приехал в ЦК и зашел в кабинет первого секретаря ЦК, где были в сборе все члены бюро. Они совещались, как поступить с собравшимися на площади. Колбин предложил Назарбаеву и Камалиденову выступить перед молодежью. Мне никаких поручений дано не было. О моем выступлении речь не шла, несмотря на то, что я просидел в кабинете Колбина свыше двух часов. Затем Колбин начал переговоры с Москвой, и, чтобы ему не мешать, мы все, кроме Мирошхина, вышли из кабинета.
Через небольшой отрезок времени Колбин собрал всех членов Бюро ЦК и пригласил меня. Обращаясь ко мне, он сказал: “Вы свободны, отдыхайте. Мы сами примем меры и наведем порядок”.
Перед уходом спросил у Мирошхина, зачем меня вызывали и почему не дали выступить. Он ответил: “Посоветовались и решили, что вам на площади выступать не надо”».
Время давно доказало, что декабрьские события не были проявлением хулиганствующего национализма. Сейчас говорить о таком обвинении просто излишне. Мировые политики еще в те годы дали единогласную оценку этим событиям. Один из них – Эдуард Шеварднадзе, который писал: «Уже во время перестройки, в 1986 году, смена руководящих персон в партийном руководстве Казахстана вызвала массовые протесты студенчества. Выступления студентов подавили силами милиции и армейских частей. Пролилась кровь. Однако Политбюро, как обычно, ограничилось выводом, что зачинщиков беспорядков следует считать националистами и экстремистами».
Как известно, с самого начала демонстрация протекала в мирном русле. В любом случае она не была направлена ни против русского народа, с которым нас связывали вековые традиции подлинной дружбы и братства, ни против других национальностей, проживающих в Казахстане. Молодежь открыто и честно выразила чувство, которое больно и мучительно терзало души многих коммунистов республики после V Пленума Центрального комитета Компартии Казахстана. Огульно обвинить людей в склонности к национализму и отмахнуться от проблемы – это легче всего. Но соответствует ли это истине? К обострению ситуации привел целый комплекс социальных проблем, которые не находили своего решения в годы застоя. Трудности, связанные с продовольствием, жильем, доступными товарами народного потребления, ударили прежде всего по малоимущим слоям населения, а среди них, как известно, наиболее уязвимым является студенчество. К тому же, помнится, буквально накануне декабрьских событий развернулась кампания по борьбе с «нетрудовыми доходами». А это вынудило многих домовладельцев, которые за плату сдавали студентам комнату или угол, отказаться от этого промысла, в результате чего около трех тысяч студентов остались без крыши над головой.
В действительности выход студентов на площадь был стихийным проявлением возрождающегося национального самосознания. Поэтому поиски «подпольной националистической организации» или конкретных организаторов событий оказались пустыми хлопотами. Давно известно, что поиск черной кошки в темной комнате, особенно когда ее там нет, дело неблагодарное.
Были и другие причины, остро задевшие национальные чувства молодежи. Я имею в виду «процентоманию» при определении национального состава студенчества, которой незадолго до этого стали особенно рьяно заниматься некоторые руководители. Здесь следует отметить, что такая установка была задействована с одобрения высокопоставленных идеологов республики.
Справедливости ради скажу о таком моменте. В годы, предшествующие декабрю, работавший секретарем ЦК по идеологии Закаш Камалиденов, впоследствии открыто говорил о своем сожалении за этот поступок. В одном интервью он сказал: «У меня лицо горит, когда вспоминаю, что говорил об измерении в процентах количества студентов в высших учебных заведениях. Вот что значит быть рабом идеологии…»
Кстати, результаты этих чисто формальных подсчетов, сделанных без учета объективно сложившейся политической, национальной, социальной и морально-нравственной ситуации, очень понравились членам комиссии под руководством М. С. Соломенцева. Они восприняли эти сведения как дар божий, как неопровержимое доказательство существования бесчестно надуманного «казахского национализма». А сколько было пересудов вокруг открытия в Алматы детского сада с казахским языком воспитания! Это скромное, совершенно рядовое по современным меркам событие преподнесли как ослабление работы по интернациональному воспитанию трудящихся, как сокрушительный удар по идеалам дружбы народов. Если б знали те малыши-детсадовцы, сколько нервного раздражения доставили они большим важным дядям, выдававшим себя за олицетворение партийной и государственной мудрости! Кто же он, как не «большой важный дядя», если это был член Политбюро и секретарь Центрального комитета КПСС?
Леонид Млечин так пишет о выступлении члена Политбюро Михаила Соломенцева, после декабрьских событий 1986 года на всех парах примчавшегося в Алматы, на встрече с интеллигенцией города:
«Одно ясно, – говорил в Алма-Ате Михаил Соломенцев, – это не случайное явление, это не стихийное явление. Это организованное дело. Кто организатор, нам неизвестно, удастся ли нам его найти, мне трудно сказать. Определенная группа людей будет привлечена к уголовной ответственности. Вероятно, будут судебные процессы, два-три процесса будут открытые. Народу надо все это хорошо показать… Извращения в политике, подборе студентов. Разве так надо подбирать кадры? Я знаю – тут дискуссия идет насчет открытия казахских школ, где на казахском языке шло бы обучение… Разве дошкольные учреждения создаются тоже по национальному признаку в Алма-Ате? Как, товарищи члены бюро? А что же дальше? Очень неблагополучно в интернациональном воспитании. Надо разобраться и в том, как пополняется город. Вот Алма-Ата. Когда я здесь работал, помню, тогда было казахского населения 8 %. Правильно я говорю? А сейчас 16 %. В два раза увеличилось…»
Обратите внимание: «Сейчас 16 %. В два раза увеличилось…» Как назвать человека, который, подсчитав, что доля лиц коренной национальности среди жителей национальной республики составляет «16 %», оценил это как много? И что это, как не великодержавное пренебрежение?
Позже Соломенцев написал книгу «Зачистка в Политбюро. Как Горбачёв убирал «врагов перестройки», в одном месте которой пишет: «Постоянно связывался с Москвой, с Горбачёвым. Он просил меня побыть в Казахстане, пока обстановка не наладится. Спрашивал, в чем причина. Я отвечал: «Это национализм. Колбина нужно убирать». Через некоторое время позвонил Назарбаев, уже в Москву, и сказал, что прочитал мою записку о событиях в Алма-Ате и не согласен с тем, что главной причиной является национализм.
– Жаль, что вы не пошли со мной на алма-атинский рынок, – ответил я ему. – Там было огромное количество простых людей, которые хором говорили, что весь этот бунт был затеян начальством из-за того, что первым секретарем избрали русского…»
Что побудило меня именно в те дни с такой уверенностью заявить члену Политбюро Соломенцеву, что мотивы событий нельзя столь примитивно связывать с национализмом? И почему я не соглашался усматривать их корни в национализме?
Причин было много. Одна из них – в республике постоянно сокращалось количество казахских школ, казахский язык скатился не только до уровня бытового, но и до второстепенного и даже третьестепенного уровня. На протяжении десятков лет этот вопрос никого из партийных и государственных руководителей не волновал. Разве можно обвинять вышедшую на площадь молодежь в том, что она стремилась смело заявить о своем несогласии с такой духовной деградацией, доставшейся как результат застоя?
Н. И. Рыжков, который возглавлял правительство СССР в 1985–1991 годах, считает, что одна из причин событий на главной площади Алматы заключается в досадных взаимоотношениях союзной власти с местными кадрами: «Голый диктат Центра не только руководителям республики, но и ее населению, топорная, скажу прямо, работа Лигачёва, отвечающего за кадровую политику партии, и просто глупость Генсека, пошедшего у него на поводу, вызвали волну возмущения у людей, с молодым энтузиазмом поверивших в подлинную перестройку всей системы общественных отношений в стране, – им просто плюнули в душу». Да, было именно так.
Теперь расскажу о том, как развивались события на площади.
Утром по приходе на работу мой помощник сообщил, что все члены бюро собрались в кабинете у Камалиденова. Пошел. В том кабинете в бытность секретарем Центрального комитета сидел я. Окна кабинета смотрели на площадь Брежнева. Только зайдя в кабинет, успел заметить – вся площадь виднелась как на ладони. Все уставились на меня.
– Все собрались, ждали вас, – сказал Колбин. – Что вы скажете по поводу этого спектакля? Неприятная ситуация.
Чувствовалось, он старался придать своим словам, интонации максимум веса.
Выйдя от Колбина, я направился в сторону площади и, казалось, почувствовал не только душой, но и плотью, что эти мгновения делят мою жизнь на «до» и «после». Пробил час испытания.
Это произошло холодным утром 17 декабря 1986 года.
На главной площади республики началось противостояние.
К сожалению, обе стороны на площади оказались неготовыми к диалогу. Для этого в то время не хватало политической культуры. Одна сторона перешла к сплошным обвинениям всех собравшихся на площади, другая взяла в руки булыжники и куски льда. Применение силы, если смотреть по внешнему характеру, начали протестующие. Но это только внешнее проявление. Действительно, молодые люди срывали погоны у милиционеров, кидали в них куски льда, оскорбляли правоохранителей. Верно и то, что именно они, прорвав оцепление, ринулись к зданию Центрального комитета. А правильнее было бы сказать, что их на эти действия спровоцировали. Такие органы, как Комитет государственной безопасности, Министерство внутренних дел, были заинтересованы в том, чтобы обострить ситуацию, спровоцировать манифестантов на хулиганство и правонарушения, чтобы увеличить их вину. Хватает доказательств сказать, что провокации были организованы сотрудниками спецслужб. Например, конкретные карательные меры начались 17 декабря вечером. До этого силовые структуры на площади не решались приступить к активным действиям. Нельзя же сразу применять силу к людям, недовольным решением пленума. Вечером того дня в окно одного из кабинетов здания Центрального комитета был произведен выстрел из ракетницы, и в кабинете загорелись ковер и мебель. Что и послужило удобным поводом. Это уже можно было оценить как нападение на власть и по закону начать жесткую карательную операцию. Я утверждаю, что это сотрудники спецслужб организовали провокацию – иначе откуда бы взялись у студентов и рабочей молодежи ракетницы, стреляющие на расстояние 200–300 метров? Стало быть, кто-то подсунул им это оружие.
Постоянные угрозы, сплошь обвинительный тон, непрекращающаяся ругань вызвали еще больший гнев молодежи. Выступая перед ними с трибуны, беседуя с ними лицом к лицу, прохаживаясь вместе с шествующими по улицам города, я убедился, что среди них есть настоящие патриоты, готовые до последней капли крови бороться ради защиты национального достоинства.
В конце концов в Алматы были введены войска. Но они были не из Казахстана. Здесь следует с благодарностью вспомнить поступок командующего Среднеазиатским военным округом генерала Владимира Лобова, который не согласился с вводом войск на улицы Алматы и говорил: «По закону я не имею права привлекать армию к гражданскому конфликту». Вот почему среди выводов и предложений комиссии, созданной Президиумом Верховного Совета республики, в числе рьяных исполнителей по подавлению восстания не называется имя генерала Лобова. Чуть позже в Алматы самолетами были оперативно переброшены подразделения специального назначения внутренних войск из городов Фрунзе (ныне Бишкек), Ташкента, Челябинска, Новосибирска, Уфы, Свердловска, Тбилиси. Операция получила название «Метель-1986».
Теперь послушаем Горбачёва. В его книге «Жизнь и реформы» говорится: «После неоднократных обсуждений с членами Политбюро мы остановились на кандидатуре Г. В. Колбина. Предложение о его избрании было поддержано и в Бюро, и на Пленуме ЦК Компартии Казахстана. Но в свете последующего развития событий думаю, что мы все-таки совершили ошибку. Мы находились в начале перестройки, а действовали в какой-то мере старыми методами. Последствия нашего решения оказались совсем не теми, на которые мы рассчитывали. 17–18 декабря 1986 года в Алма-Ате начались беспорядки. Сначала в студенческих кругах Алма-Аты, потом перекинулись на другие районы. В какой-то момент ситуация приобрела драматический характер. Была применена сила».
Итак, уточним. 16 декабря руководителем республики был избран Г. Колбин. Этот день прошел спокойно. Противостояние началось с вечера 17 декабря и продолжилось 18 декабря.
Жестокость бойцов внутренних войск в те дни послужила причиной возникновения слухов о том, что во время карательной операции жертвами кровавой бойни стали сотни людей. Хотя не было массовых убийств и захоронений, на площади действительно наблюдалась ужасающая жестокость. Волосы вставали дыбом и закипала кровь при мысли о том, что во время разгона манифестантов применялись дубинки, саперные лопаты и служебные собаки: сотни молодых людей получили ранения, их вывозили за город и в ночной степи оставляли на морозе без верхней одежды.
31 декабря 1986 года на встрече с Колбиным наш почитаемый в народе поэт, ветеран войны Жубан Молдагалиев отважился заявить: «Если бы я сказал, что поддерживаю действия тех, кто с использованием пожарных машин и водометов, злобных служебных собак, резиновых дубинок, не раздумывая, ринулся на молодых парней и девушек, ставших жертвами чудовищной провокации, то я не был бы честен перед своей совестью и перед всеми вами. Меня тревожит следующая мысль: неужели мы убеждены в том, что прибывшие по велению органов власти, вооруженные соответствующими средствами бойцы – все являются образцовыми интернационалистами? Не были ли среди них люди с грязными руками и душой, которые использовали ситуацию для возбуждения гнева, ненависти у участников беспорядков, вследствие чего разожгли межнациональную рознь? Не они ли таскали за волосы 17–18-летних девушек и били беспощадно? В конце концов, не от них ли исходили всевозможные оскорбления и угрозы на общественном транспорте, на улицах, в других общественных местах в последующие дни? Когда мне сказали об этом позорном событии, о том, что было потом, не буду скрывать, я пожалел, что дожил до этих дней».
После декабрьских событий развернулась массированная кампания расправы над всеми, кто имел к ним отношение. Многие были отчислены из учебных заведений, исключены из рядов партии, выгнаны с работы.
Когда я прибыл в гущу собравшихся на площади, первое, о чем я подумал, – над народом республики нависла угроза разделения по национальному признаку. Да, избитое словосочетание «единый советский народ», которое мы повторяли всегда, по поводу и без повода, оказалось одним из многих мифов советского периода. Среди собравшихся на площади были представители и других национальностей. Но основная масса, конечно, казахи. Отряды «народных дружин», сколоченных на следующий день и мобилизованных против манифестантов, почти полностью состояли из русских. Это было очень опасно. Была страшная угроза.
Разве в нашей республике имелись предпосылки для возникновения такого противостояния между казахами и русскими? Не было и в помине. Тогда кто создал столь катастрофическую ситуацию? Бесспорно, власть. Московская, центральная власть. В результате политических игр она посадила на трон марионеточную фигуру, никакого представления не имеющую о данном регионе, и чуть ли не погубила спокойный мирный Казахстан.
Ротация кадров в рамках одного государства – дело обычное. Казахи – народ, работавший под руководством многих посланцев Москвы и с каждым из них находивший общий язык. Но всему свое время. Не говоря о 20-х, 30-х годах, можно с пониманием отнестись к послевоенному периоду. Но как понять такой произвол в 80-х годах, когда народ начал формироваться как нация, происходило обновление страны, государство провозгласило о своем намерении вступить на демократический путь?
Наверное, каждый задумывался: а нельзя ли было не допустить тех трагических событий? Если бы тогда у нас был сегодняшний опыт демократизации и гласности, достаточная культура проявления своих чувств, упреждающая саму возможность политического самодурства, возможно, такого бы не было. Это ярко доказывают дни, когда еще на заре суверенитета на стачку поднялись шахтеры Караганды и накал кризиса был неменьшим, но мы сумели общими усилиями наладить конструктивный диалог, пойти на компромисс и найти консенсус между противоборствующими сторонами.
В декабре 1986 года так не было. В тот период в сознании каждой стороны преобладал стабильный, привычный, безусловно, подлежащий подавлению «образ врага», который командная система долгие годы внедряла в нашу душу. К тому же следует понимать и конкретную ситуацию того момента. Она тоже была не из лучших. Давайте подумаем: первый руководитель только второй день находился в республике, он здесь никого не знает, не знаком с положением дел, а перед зданием Центрального комитета на площади стояла мощная сила – группы людей, чье настроение и лозунги тоже были не в его пользу. Рядом с ним были советники из Москвы, привыкшие действовать только командно-административными методами. Они старались полностью оттеснить местных партийно-советских руководителей от контроля над ситуацией; решения принимали келейно, как я писал выше, за закрытыми дверями.
В целях оправдания каждой строчки постановления, принятого по оценке работы республиканской партийной организации, Центральный комитет КПСС развернул широкую идеологическую кампанию. Не постеснялись и пойти на неблаговидные извращения. Так, скрупулезно велся учет того, сколько человек славянской национальности выехало из республики, при этом каждый факт преподносился как «происки националистов». А на деле они уезжали в основном из областей, где преобладало русское население, то есть из регионов, где не имелось даже поводов для межнациональных противоречий. Однако и этот факт никого из организаторов идеологической кампании не волновал. Весь этот идеологический ажиотаж только обострял межнациональные отношения, вынуждал людей, которые долгие годы жили уверенно, в условиях добрососедства, смотреть друг на друга с подозрением: не националист ли, не шовинист ли тот или иной человек?.. Если подерутся два мальчика, то сразу принимались за выяснение их национальной принадлежности.
Я был за то, чтобы во всей полноте, точности и внятности прояснить все обстоятельства и вопросы, связанные с декабрьскими событиями. Выступая на Пленуме Центрального комитета КПСС, заявил, что полностью присоединяюсь к позиции, отстаивавшей мысль, что в нашумевшем постановлении ЦК КПСС Центральный комитет Компартии Казахстана и казахский народ несправедливо и оскорбительно обвинены в национализме. Политбюро Центрального комитета КПСС не только прислушалось к нашему мнению, но и выразило поддержку. В конце концов мы добились отмены того постановления. В своих мемуарах Горбачёв лишь вскользь упоминает об этом факте: «Завершая разговор на Политбюро, я сказал, что “у нас нет оснований ставить под сомнение интернационализм казахского народа”. Эти слова были сразу же опубликованы в Казахстане и как бы успокаивали. Тем не менее в тексте постановления сохранилось упоминание о казахском национализме. Этот пункт был в дальнейшем отменен».
В те времена изменить партийное постановление было делом адской сложности. Мы также выступили за создание независимой комиссии Президиума Верховного Совета Казахской ССР по декабрьским событиям с привлечением в нее представителей общественных организаций и неформальных объединений. Вскоре открылась правда о Желтоксане. Безвинно осужденные были выпущены из тюрем, сотни студентов восстановлены на учебе.
К большому сожалению, декабрьские события не прошли без человеческих жертв. Студент Кайрат Рыскулбеков был осужден якобы за убийство охранника телестудии Савицкого. Он был приговорен к расстрелу. Впоследствии были найдены доказательства того, что в момент гибели Савицкого Кайрат находился совсем в другом районе города. Ясно, что «признание Кайратом своей вины» было получено после бесчеловечных пыток. Была информация и о человеке, который оклеветал его, дал ложное свидетельство. О Кайрате распространили слух, что в тюрьме он покончил с собой. Но это вызывало сомнения. Вполне возможно, что к его гибели имеет причастность рецидивист, сидевший с ним в одной камере. Учитывая все это, я издал указ о присвоении звания «Халық Қаһарманы» Кайрату Рыскулбекову, ставшему безвинной и героической жертвой в борьбе за национальное достоинство.
Бездумная и слепая жестокость, обрушенная на головы молодежи, обернулась национальной трагедией. Основное противоречие здесь в том, что большинство участников мирного протеста всем сердцем поверило в слова Горбачёва о перестройке и гласности. После подавления демонстрации грубой силой в них не осталось ни капли уважения к советской системе.