Норман Смит
Одурманивание Маньчжурии. Алкоголь, опиум и культура в Северо-Восточном Китае
Пока официальные лица Цин продолжали взвешивать плюсы и минусы торговли опиумом, рекреационное потребление наркотика распространялось при императорском дворе, среди бюрократии и во многих сферах общественной жизни все больше. Чжэн Янвэнь описывает, как опиум «мигрировал» от одной группы элит к другой, а также уделяет внимание массовой «макдональдизации» наркотика, которая привела к порицанию сильного воздействия опиума на Китай и ассоциациям интоксиканта с внешним империализмом [Zheng 2005: 154]. По мере трансформации в продукт рекреационного потребления опиум растерял свою респектабельность как медицинское средство. На пике популярности наркотик стал атрибутом досуга. Чжэн связывает стремительную популяризацию опиума со схожестью процедур его приготовления с организацией питания, чайными церемониями и потреблением табака и сахара42. Популярности наркотика также способствовало его восприятие в качестве афродизиака43. «Страсть ко всему заморскому» в период династии Цин распространялась и на опиум, который все больше становился символом космополитичной культуры того времени [Zheng 2005: 8]. С течением времени потребление опиума начали связывать с предполагаемыми «врожденными чертами» характера китайцев, в том числе предпочтением к проведению времени в помещении за такими занятиями, как, например, написание стихов, и любовью к предметам роскоши, в частности шелку. Китайцам противопоставлялись европейцы, которые, будто бы потакая привычке потреблять алкоголь, демонстрировали талант к активным занятиям вне помещений, в том числе вождению автомобилей и управлению лодками и летательными аппаратами [Bai 1941a: 8]. Схожее, еще более негативное восприятие употребления спиртного различными народами отмечается в работе Мириам Кингсберг, посвященной Сакаи Ёсио, известному профессору медицинского колледжа при Токийском имперском университете. В 1930-х гг. Сакаи считал, что потребление алкоголя японцами связано с их этнической «активностью» в противоположность «летаргии» китайского народа, курившего опиум [Kingsberg 2009: 42–43].
Опиум распространялся в китайском обществе по сложным сетям торговых путей и личных взаимоотношений. Известно, что император династии Мин Чжу Ицзюнь (гг. прав. 1572–1620), правивший под девизом «Ваньли»44, многие годы отсутствовал при дворе, в том числе и по причине своей привязанности к опиуму. Однако еще более существенным для китайского общества в целом в период династии Цин было распределение опиума посредством практики хуэйби – системы отклонений или отводов, которые предполагали регулярное превентивное отстранение от должностей и ротацию чиновников во избежание злоупотреблений. Как отмечает Чжэн Янвэнь, бюрократы не расставались со своими привычками, распространяя в обществе рекреационное потребление опиума, подтачивающее империю [Zheng 2005: 81]. Карьеры официальных лиц корнями уходили в конфуцианские представления о моральном долге. Однако по мере того, как все больше чиновников начинало употреблять опиум, эта страсть становилась для многих из них пагубной, поскольку они постепенно утрачивали способность исполнять свой долг. По мере распространения опиума среди низших сословий наркотик все больше ассоциировался с негативными последствиями его потребления. В конечном счете такой ход мыслей привел к требованиям искоренить рекреационное потребление опиума во имя спасения империи, а позже – и всего китайского народа [Zhou 1999: 171]. Позднейшие политические лидеры, в том числе вдовствующая императрица Цыси (1835–1908 гг.) и председатель КНР Мао Цзэдун (1893–1976 гг.), публично осуждали опиум, осознавая при этом его значимость: по слухам, Цыси и сама покуривала наркотик, Mao же во времена войны сопротивления Японии и гражданской войны использовал опиум в качестве источника доходов Коммунистической партии Китая.
Итогом дискуссии о рекреационном потреблении опиума во времена династии Цин стало официальное признание интоксиканта незаконным товаром. К 1830-м гг. на фоне массового потребления наркотика, сильного оттока капитала и зависимости доходов крестьян от выращивания мака критики требовали [от властей] действий [Bello 2005: 275]. Если ранние реформаторы винили в импорте опиума отдельных торговцев, стремящихся к личной выгоде, то к 1830-м гг. бремя ответственности за опиумную торговлю переложили на иностранные правительства, порицаемые за вред, причиненный народу Китая [Xin Manzhou 1941: 29]. В 1838 г. император Айсиньгёро Мяньнин (гг. прав. 1820–1850), властвовавший под девизом «Даогуан»45, направил чиновника Линь Цзэсюя (1785–1850 гг.) в южный порт Гуанчжоу, чтобы раз и навсегда ликвидировать опиумную угрозу. Неподкупного Линя иностранцы встретили неласково. Вскоре стало очевидно, что манипулировать чиновником не получится. Линь приказал сдать запасы опиума и незамедлительно уничтожил свыше миллиона килограммов наркотика, чем вызвал бешенство торговцев, потребовавших вмешательства Великобритании. Разразилась Первая опиумная война (Первая англо-китайская война). Подписанный по ее окончании Нанкинский договор 1842 г. стал первым в серии «неравноправных соглашений», навязанных династии Цин. Порты Китая были открыты для британских торговцев, миссионерам обеспечивался более свободный доступ в страну, британцы получили Гонконг и огромные денежные средства. И все это без упоминаний опиума. Затягивание сроков исполнения договора со стороны династии Цин привело ко Второй опиумной войне (Вторая англо-китайская война), кульминацией которой стала оккупация британцами китайской столицы – Пекина – и уничтожение грабителями Старого Летнего дворца. Сохранившиеся до наших дней руины комплекса остаются ярким свидетельством агрессии иноземных империалистов в отношении Китая.
К концу 1800-х гг. британцы практически отказались от опиумного бизнеса. Большую часть опиума производили и потребляли на внутреннем рынке китайцы. Опиумная торговля продолжала оставаться доходным, но вызывающим еще долгое время разногласия предприятием и после отмены британского господства. Местному китайскому опиуму составляли конкуренцию его импортировавшиеся из Персии и действовавшие намного сильнее варианты. Попытки искоренить рекреационное потребление опиума продолжались. Дэвид Белло и Джойс Мэданси указывают, что относительно успешные меры по введению ограничений пришлись на 1906–1911 гг., заключительные годы правления династии Цин, однако эффективность мер в долгосрочной перспективе сильно ограничивалась зависимостью доходов местных властей от опиума46. Еще одну антиопиумную кампанию проводили на Тайване с 1895 г. японцы, которые в то время взяли остров под свою власть47. Официальные лица Японии решились на легализацию опиума на территории колонии для контроля его роста и дистрибуции. Их целью была постепенная ликвидация рекреационного потребления опиума. Была основана Опиумная монополия, призванная обеспечить полицейский надзор за притонами и дилерами и ввести обязательные медицинские осмотры для зарегистрированных наркозависимых. Все доходы [монополии] направлялись на общественное здравоохранение и образование [Meyer 1998: 189]. Гото Симпэй (1857–1929 гг.), первый генерал-губернатор Японии на Тайване, выступал ведущей фигурой в борьбе против опиумной зависимости. Гото отстаивал постепенный отказ от приема опиума наркозависимыми под наблюдением врачей в противовес открытой криминализации потребления наркотика48. По его оценке, на ликвидацию зависимости от опиатов на Тайване потребовалось бы пять десятилетий49. Свою систему Гото внедрял с 1896 по 1906 г., после чего его перевели на другой пост для осуществления контроля за соблюдением японских интересов в Корее и Маньчжурии [Meyer 1998: 188]. Политический курс Гото на Тайване в дальнейшем послужит моделью для схожих мероприятий в Маньчжоу-го, чему посвящена следующая глава.
В период милитаристов (1916–1927 гг.) опиум играл ключевую роль в обеспечении финансирования местных вооруженных сил, которые после завершения Первой мировой войны (1914–1918 гг.) неуклонно увеличивались в размерах. «Военные бароны» искали средства на закупку оружия у европейских держав. Существует множество документальных подтверждений причастности китайских милитаристов к торговле наркотиками. В частности, еще в 1924 г. Хуай Инь в статье для Shengjing Times порицал милитаристов как зацикленных на себе приспешников империализма. По его мнению, чем дольше они будут оставаться у власти, тем меньше вероятность достижения какого-либо прогресса по снижению показателей рекреационного потребления опиума [Huai 1924: 1]. Хуай замечает, что милитаристы оказались роковым образом привязаны к военному делу и опиуму. Автор призывал к «революции простого люда», которая, с его слов, должна была устранить как милитаристов, так и опиум. Один из наиболее выдающихся милитаристов, Чжан Цзолинь с северо-востока Китая, связал доходы от продажи опиума со своей попыткой взять под контроль весь Китай. Огромные суммы, получаемые от реализации наркотиков, тратились на покупку вооружений, что в дальнейшем приводило к дестабилизации общества и оказывало столь заметное влияние на жизнь в Китае вплоть до конца XX в. Во время правления Чжан Сюэляна, сына «старого маршала», Жу Гай замечал, что, хотя японцы ввели эффективные меры по контролю за рекреационным потреблением опиума на Тайване, аналогичные меры на территории Китая представляются практически нереализуемыми по причине огромной площади страны и значительного присутствия вооруженных сил [Ru 1930c: 7].
Вне зависимости от мрачных предсказаний Жу, продолжались попытки прогибиционизма, зачастую предлагавшие, как отмечают Франк Дикёттер, Ларс Лааман и Чжоу Сюнь, «лечебное снадобье, еще более страшное, чем само заболевание»: расширяющаяся коррупция, формирование криминального подкласса и растущая популярность «альтернатив» опиуму, в том числе героина и морфина [Dikötter et al. 2004: 207]. На территории Китайской республики 1935 г. был отмечен официальным введением Чан Кайши в действие шестилетнего плана по ликвидации рекреационного потребления опиума. Этот проект представлял собой, по мнению Аллана Баумлера, успешное сочетание разнообразных программ, нацеленных на обеспечение контроля над распространением опиума с учетом национальных особенностей китайского общества. Чан стремился «контролировать как истоки “опиумного вопроса”, так и подбор подходящих методов для его решения» [Baumler 2007: 7]. Посредством мер контроля, торговых ограничений и подавления, в том числе казни, наркоманов, националисты трансформировали опиумную эпидемию, в которой многие видели угрозу существования китайского государства, в «обычную социальную проблему, сравнимую с любой другой» [Ibid.]. Небольшие пилотные проекты по увеличению продаж и усилению контроля над опиумом в таких националистических опорных пунктах, как город Ханькоу50, в конечном счете способствовали централизации власти Чан Кайши над все более регулируемым сектором промышленности, закладывая тем самым основы для политики коммунистов в отношении контроля над наркотиками после 1949 г. Последние научные исследования свидетельствуют, что режим Гоминьдан выступал мощной силой в изменении отношения к опиуму в середине XX в. Впрочем, националисты были не единственными, кто занимался этим вопросом. Политический курс Чана схож с мерами, которые проводились в Маньчжоу-го, однако последние подвергаются столь нещадной критике в общественном дискурсе и научных исследованиях, что в них видят лишь прикрытие для подлых делишек японских милитаристов и предателей51. Тем не менее как мы увидим в следующей главе, рекреационное потребление опиума провоцировало общество к ретроспекции: люди пытались свыкнуться с тем, что они воспринимали как действия в их собственных или, по крайней мере, государственных высших интересах.
Эта глава представляла собой общий экскурс в исторически важные роли, которые алкоголь и опиум играли в китайском обществе. Указанные интоксиканты ценились за их лечебные и рекреационные свойства, однако с ними же были связаны трагические последствия – в результате экспансии иностранного империализма, социального спада и в конечном счете формирования пагубной зависимости. Спиртное и опиум – значимые потребительские товары, которые могут вызывать привыкание. Сотни лет они были частью представлений о китайском народе и сообществах китайцев в различных уголках мира. Считалось, что вызывают зависимость такие продукты потребления, как чай, сахар, кофе, сухофрукты и табак. На этот счет также возникали как положительные, так и отрицательные мнения52. Чрезмерное потребление этой продукции связывают с причинением вреда здоровью, при том что их умеренное потребление рассматривалось как потенциально полезное53. Что касается серьезных негативных последствий для общества и здоровья отдельных людей, особенно в части способности выполнять «соответствующие» семейные функции, производить потомков или удержаться на работе, по меньшей мере к началу XX в. обостренность проблемы чрезмерного потребления алкоголя и опиума затмила опасения, связанные с иными способами времяпровождения, распространенными на северо-востоке Китая, где, в частности, курение табака стало, по некоторым сведениям, практически повсеместным54.
Коммунистическая партия Китая смогла за короткое время добиться того, что не получилось ни у династии Цин, ни у милитаристов, ни у Китайской республики, ни у японцев. Правление Мао положило конец рекреационному потреблению опиатов и охладило пыл к продвижению алкогольной продукции. Однако с переходом Китая к политике открытости в 1970-е гг. и на фоне расширяющихся контактов КНР с международным сообществом в стране вновь появились наркотики. На этот раз, впрочем, их потребление не связывалось напрямую с иностранной агрессией. Индустрия производства спиртных напитков также с лихвой наверстала упущенное в годы правления Мао. Китайские и иностранные компании агрессивно рекламируют свою продукцию. Потребители же закупают алкоголь в невиданных с 1930-х гг. объемах. В настоящей главе мы рассмотрели, какие важные исторические прецеденты стоят за производством интоксикантов в современном Китае. В главе 2 мы представим алкоголь и опиум в контексте социума Северо-Восточного Китая в бурные десятилетия с начала до середины XX в.
Глава 2
Маньчжурия: исторический контекст
Северо-Восточный Китай периода династии Цин вплоть до 1912 г. находился под управлением маньчжуров, позже – под контролем милитаристов Чжан Цзолиня (гг. прав. около 1916–1928) и Чжан Сюэляна (гг. прав. 1928–1931), вплоть до учреждения японцами «марионеточного государства» Маньчжоу-го (1932–1945 гг.)55. Каждый режим стремился использовать производство интоксикантов в свою пользу. Потребление алкоголя имело в регионе давнюю историю. Коммерческое производство спиртного началось здесь не позже эпохи «Канси» (1661–1722 гг.) [Li 2003: 522]. Важность крепких напитков для Северо-Восточного Китая подчеркивает Фэн Ци, который подчеркивает, что алкоголь способствовал региональному развитию и играет принципиальное значение в понимании местной культуры [Feng]. Именно на эпоху «Канси», по всей видимости, приходится и первое появление на северо-востоке опиума. С течением времени крестьяне обнаружили, что местная почва содержит оптимальное для выращивания опиума сочетание суглинка и песка56. Культивирование наркотика началось примерно в 1860 г. [Nagashima 1939: 25–26]57. К концу династии Цин, несмотря на попытку запрета в 1906 г., опиум стал на северо-востоке Китая одной из трех основных сельскохозяйственных культур [Jennings 1997: 78]. В первой половине XX в. алкоголь и опиум занимали в региональной экономике в равной мере существенное место. Вокруг их производства сформировалось множество вспомогательных предприятий, в том числе магазинов, постоялых дворов, ресторанов, питейных заведений и публичных домов58. Спиртное и опиум также стали заметной частью социально-налоговых режимов. Однако десятилетия милитаризма, оккупации и войны привели к фундаментальным изменениям в отношении людей к интоксикантам и их рекреационному потреблению59. В настоящей главе представлен обзор развития индустрии производства интоксикантов в Северо-Восточном Китае с конца Китайской империи до 1940-х гг., а также раскрывается особое значение алкоголя и опиума для жизни и администрирования рассматриваемого региона.
Ближе к концу династии Цин фиксируется значительное расширение индустрии производства интоксикантов. Опиум издавна ценился за его целебные свойства, особенно для лечения проблем с желудком и снятия болевых ощущений. В Северо-Восточном Китае он считался средством борьбы с периодическими вспышками чумы [Dikötter et al. 2004: 82]. Как и в других районах Китая, наркотик стал обязательным атрибутом высшего общества, в котором гостям его предлагали столь же обыденно, как табак или чай [Yang, An 1993: 427]. К концу династии Цин расширяющаяся торговля опиумом придала ему статус товара, «сравнимого со значением золота при освоении Калифорнии [в США]». Мигранты со всего Китая стекались в поисках работы в ряде сопредельных отраслей на северо-восток страны [Jennings 1997: 78]. Значение опиума отражается даже в местной речи: его урожаи дали повод обозначать начало осени как «сезон дыма» (яньцзи) [Yang, An 1993: 425]. Первые налоги на опиум были введены в 1885 г. В дальнейшем на него распространялись законодательные ограничения Цин [Nagashima 1939: 25–26].
Северо-Восточный Китай особо преуспел в производстве и распространении целого ряда опиатов, которые обозначали самыми различными наименованиями: (1) опиум был известен по фонетической записи с английского как апянь или япаянь, а по фонетической записи с персидского – как афужун, фужун и яжун, и также заслужил целый ряд дескриптивных наименований, в том числе даянь («большой дым»), хэйцзиньцзы («черное золото»), яшуанъянь («морозный дым цвета вороны»), яньту («дымная грязь»60) и яоту («лечебная грязь»); (2) героин, фиксировавшийся фонетически как хайлоинь и хайлоин, был известен под названиями баймянь и баймяньэр («белая мука»); (3) морфин транскрибировался как мафэй [Zhang 1941: 6]61. В зависимости от цвета, опиум также называли байту («белая грязь»), хунту («красная грязь»), хунпицзы («красная кожа»), уа («черный опиум»), гуянь («дым дикого риса»62), хэйя («черный опиум») и усян («черный аромат»), а в зависимости от места производства – юньту («юньнаньская грязь»), цзяньту («фуцзяньская грязь»), чуаньту («сычуаньская грязь»), дунту («восточная грязь»), ситу («западная грязь»), янъяоту («иноземная лечебная грязь»), яняогао («иноземная лечебная паста»), янъяоянь («иноземный лечебный дым») и янъянь («иноземный дым»). Наконец, к 1930-м гг. были введены названия, отражающие юридический статус опиума: гуаньту («официальная грязь») или сыту («частная/контрабандная грязь»). Многообразие наименований отражает то, сколь широко использовались наркотики в регионе. Введение запрета в отношении столь прибыльных товаров, реализация которых создавала возможности для стремительного экономического развития и вносила разнообразие в досуг местных жителей, оказалось еще более проблематичным с учетом размеров региона, рассредоточенности его населения, ограниченных государственных ресурсов и разрозненных устремлений официальных лиц. Фермеры высаживали опиумный мак бок о бок с другими культурами или переключались исключительно на производство опиума (см. иллюстрацию 1). Рекреационное и медицинское использование опиума позволило ему занять совершенно особое место, с которого его было не так просто ниспровергнуть. За исключением ситуаций, когда чиновники были настроены резко против, опиумная промышленность развивалась стремительно.
Илл. 1. Поле опиумного мака. Источник: Underwood and Underwood (прекратили работу в 1940-х гг.). Из коллекции автора
Алкоголь также был весьма популярным потребительским товаром. Чжан Хуэйнуань отмечает, что предпочтения местных жителей сформировались под влиянием холодных зим, социальных факторов и традиционного скотоводческого уклада жизни [Zhang 2008: 21]. Чжан указывает, что привычка принять на грудь сформировала особый характер китайцев с северо-востока страны: «грубоватые», но решительные и щедрые [Ibid.: 52]. Коренные жители этого региона, в том числе народы, которые сейчас известны нам как маньчжуры и монголы, распивали спиртное и в особенности забродившее молоко на публичных мероприятиях: например, демонстрируя гостеприимство при приеме людей у себя дома и для того, чтобы скрасить затяжные зимы [Jiang 2006: 84]63. Маньчжуры также славились своим горным виноградным вином амулу64. Коммерческое производство крепких напитков издавна было частью истории региона. Налоги на алкоголь были введены здесь еще в 1775 г., в период «Цяньлун»65 (1736–1796 гг.). «Лаолункоу» (буквально «Пасть старого дракона») – одно из самых популярных вин региона – начал в 1662 г. производить в коммерческих масштабах Мэн Цзыцзин, уроженец провинции Шаньси. Сообщается, что в 1692 г. император Айсиньгёро Сюанье (девиз правления – «Канси»), находясь в Фэнтяне66 с визитом с целью почитания памяти предков, попробовал вино и приказал начать изготавливать его для своего двора. Позже потомки правителя наслаждались этим напитком во время собственных поездок в регион67. Поражает воображение, что уже к 1663 г. ежегодно производилось около 175 тысяч литров спиртного напитка под названием «Илунцюань» («Родники Илун»)68. Фэнтянь и Ляоян стали двумя основными центрами производства алкоголя [Маньчжурия 1922: 43]. Расширение сельского хозяйства и прибытие в регион ханьцев и иных мигрантов в середине-конце правления династии Цин способствовало разработке напитков на основе зерна и фруктов. В их числе – дистиллированный алкоголь, в частности байцзю (местное производство на основе кукурузы) и гаолянцзю (популярное вино с северо-востока Китая, в основном производится из китайского сорго или гаоляна)69, ферментированные вина, в частности шаосинцзю («шаосинское» рисовое вино) и хуанцзю («желтое» вино, в особенности из пшена); и путаоцзю (виноградные вина). Все эти напитки пользовались популярностью и зачастую производились на дому. О широчайшем ассортименте крепких напитков рассказывает выпускник Гарвардского университета Нельсон Фэрчайлд (1879–1906 гг.), который работал в Фэнтяне в начале 1900-х гг. В письме матери от 11 октября 1906 г. Фэрчайлд перечисляет (в дополнение к кофе и чаю) спиртное, которое предлагалось на ужине, устроенном тамошним наместником: «Мы начали с портвейна, потом перешли к белому вину, затем подали пиво, под самый конец – шампанское и мятный ликер [crème de menthe]!»70 Становится очевидно, что по меньшей мере к началу 1900-х гг. потребители могли выбирать из длинного списка алкогольных напитков. К тому времени производство спиртного в Харбине достигло такого размаха, что вместе с растительным маслом и мукой алкоголь являлся одной из трех основных отраслей городской экономики71. О мультикультурализме Харбина свидетельствует тот факт, что в первые годы XX в. здесь было открыто свыше 20 предприятий по производству алкоголя, среди основателей которых были китайцы, чехи, немцы, греки, японцы, поляки и русские72. Мигранты, быстро растущие города и зарождающийся средний класс – все эти факторы способствовали развитию алкогольной промышленности.
Влиянию на регион русских и значению Харбина посвящены две важные работы: «Администрирование колонизатора» Блейна Чейссона и «До ст. Харбин» Дэвида Вольфа [Chiasson 2010; Wolff 1999]. Именно в Харбин русские завезли напиток, которому было суждено приобрети в Китае особую популярность – пиво [Contemporary Manchuria 1939: 71]. Первое предприятие по производству пива в Китае – «Улубулевская пивоварня»73 (сейчас – «Harbin Brewery») – была основана в Харбине в 1900 г. Названа она была по имени своего создателя, имеющего польские корни русского74. Современники отмечали несколько преимуществ Северо-Восточного Китая в производстве пива: дешевый уголь, недорогая рабочая сила и изобилие высококачественной воды. Однако эти благоприятные факторы дополнялись серьезными проблемами: русские крестьяне начали выращивать хмель в регионе еще в 1918 г., однако необходимость импортировать сырье из Чехословакии и Германии все еще сохранялась. В частности, пивоварни в Фэнтяне работали исключительно на немецком сырье. Суровые зимы предполагали использование специальных чехлов для укрытия пивных бутылок, а также транспортировку и хранение этих бутылок в обогреваемых транспортных средствах и складах [Contemporary Manchuria 1939: 78]. Указанные факторы вели к возрастанию стоимости производства. Впрочем, вопреки таким масштабным сложностям, Харбин стал одним из крупнейших центров производства алкоголя на северо-востоке Китая и одним из основных рынков реализации пива в Поднебесной. Поразительно, но не прошло и десяти лет, как пивоварни в Харбине вышли на производство свыше миллиона бутылок пива в год [Ha’erbin].
Двум напиткам – водке и саке – удавалось снискать любовь потребителя с большим трудом75. Водку начали производить в Северо-Восточном Китае в 1897 г., однако потреблялась она в ограниченных объемах в силу общего отсутствия интереса к напитку, высоких налоговых ставок и ослабления влияния России после событий Русско-японской войны (1904–1905 гг.) [Contemporary Manchuria 1939: 71]. Тем не менее, в декабре 1903 г. консул США в портовом городе Нючжуан отмечал, что в Харбине работало восемь предприятий, «способных ежедневно обеспечить потребителей тысячей русских ведер водки76» (цит. по: [Wolff 1999: 38]). Японцы привезли с собой в регион саке, однако его распространение сдерживали предпочтения китайцев, стоимость напитка, а позже и ограничения на потребление риса77. Высокое качество местной воды, которое считалось большим преимуществом для производства саке, особо отмечалось всегда. Однако главный элемент для приготовления напитка – рис – импортировался из Японии или Кореи. Пенелопа Франкс детально описывает, как с 1870-х гг. саке становится одним из ключевых промышленных товаров Японии [Francks 2009: 135–164]. По мере нарастания потока мигрантов в Северо-Восточный Китай расширялось и производство этого напитка78. К 1910 г. саке уже производилось в городе Далянь79, с 1916 г. – в Фушуне [Contemporary Manchuria 1939: 63]. В отличие от пива, водка и саке пользовались популярностью по большей части в тех сообществах мигрантов, которые, собственно, принесли их в Китай80.
Поздняя Цин была отмечена бурным ростом производства алкоголя и опиума даже в условиях ограничений в отношении последнего. Как мы отмечали в главе 1, недавние исследования уделяют особое внимание успехам кампаний против рекреационного потребления опиума в последние годы правления маньчжурской династии. Однако эти меры были предприняты слишком поздно и не помешали процветанию на северо-востоке Китая опиумной индустрии. Сменивший Цин режим номинально продолжал вводить запреты на рекреационное потребление опиума, параллельно поощряя расширение производства, потребления и налогообложения алкоголя. На пути производителей в обеих сферах существовали препятствия, однако в период Китайской республики они смогли улучшить производственные показатели, обеспечивая правителей финансами, а потребителей – безграничными удовольствиями и проблемами. Спиртное и опиум ценились как источники доходов и как важные потребительские товары, которые воспринимались одновременно и как часть почитаемых местных традиций, и как символы гнетущих реалий. Алкоголь, как и любые иные потребительские товары, рекламировали по обычаю, который, как отмечает Юй Сюэбинь, восходил к формированию единого Китая при династии Цинь: у питейных и прочих заведений развешивались плакаты [Yu 2002: 47]. Юй детально расписывает формы и цветовые решения таких вывесок, которые обычно представляли собой снабженную текстом желтую ткань в форме бутылей из тыквы или алкогольной тары с черной, красной или голубой каймой; зачастую эти плакаты украшались привлекательными красными подвесками81. Вывески извещали потребителей о наиболее популярной продукции заведения и предлагали гостям самим отведать их специалитеты. Часто реклама дополнялась изображениями, чтобы ее могли понять и те, кто мог не разобрать соответствующие китайские иероглифы82. Вывески придавали скучным коммерческим зданиям, которые сами по себе обычно не производили особого впечатления, местный колорит и красочность. В крупных городах улицы особенно пестрили всевозможными плакатами и вывесками, рекламирующими самые разнообразные предприятия, от сапожных мастерских до магазинов табака. С 1910-х гг. подобные практики продвижения товаров и услуг нашли применение и в печати.
Историки анализировали режим Чжан Цзолиня с разных позиций, однако все они сходятся во мнении, что процветание, сопутствующее началу его правления, к середине 1920-х гг. начало замедляться. Рональд Сулески пишет, что в начале 1920-х гг. регион «переживал период динамичного экономического роста, который не наблюдался в других районах Китая» [Suleski 2002: 210]. Тим Райт замечает, что Северо-Восточный Китай демонстрировал «более высокие показатели благополучия и коммерциализации», чем остальная Поднебесная [Wright 2007: 1076]. Это развитие подпитывало амбиции Чжана относительно возможности взять под свой контроль весь Китай. Стремление к расширению собственной власти делало для него весьма привлекательным введением налогов на потребительские товары, в частности, на алкоголь и опиум83. В течение всех 1920-х гг. военные расходы Чжан Цзолиня провоцировали повышение налогов, которые ложились на население еще более тяжелым бременем на фоне природных бедствий и политической нестабильности. Наметился экономический спад. Райт указывает, что небольшое сокращение ВВП стало последствием давних структурных преобразований, более всего связанных с изменениями, касающимися основного экспортного продукта (сои) [Wright 2007: 1075]. Говоря о качестве жизни населения, Сулески подчеркивал, что «безграничное правление милитаристов» в середине 1920-х гг. привело к тому, что «у людей безжалостно отнимали все средства и собственность, которые у них были» [Suleski 2002: 216]. Герберт Бикс рассчитал, что средние ежегодные доходы крестьянских семей упали с 170 юаней в 1927 г. до 81 юаня в 1931 г. и 57 юаней в 1933 г. [Bix 1972: 430]. Последние годы эпохи правления милитаристов были отмечены общим снижением качества жизни всего населения в целом84.