Нора Робертс
Наследие
Все лица и события вымышлены, любые совпадения являются случайными
Nora Roberts
LEGACY
Copyright © Nora Roberts, 2021
This edition published by arrangement
with Writers House LLC and Synopsis Literary Agency
Перевод с английского Михаила Левина
© Левин М., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Часть первая
Честолюбие
Подлинное и законное оправдание честолюбию есть возможность делать добро.
Фрэнсис Бэкон
Глава 1
Джорджтаун
В первый раз Эдриен Риццо увидела своего отца, когда он попытался ее убить.
Ей было семь лет, и ее мир состоял в основном из переездов. Обычно они с матерью – и с Мими, которая за ними обеими присматривала, – жили в Нью-Йорке, но иногда на несколько недель останавливались в Лос-Анджелесе, в Чикаго или в Майами.
Летом надо было навещать бабушку с дедушкой в Мэриленде – приезжать как минимум на две недели. Для Эдриен это было самое веселое время, потому что там были собаки и большой двор, идеально подходящий для игр, и покрышка на веревке, на которой можно качаться.
В Манхэттене Эдриен ходила в школу, и это было неплохо. Еще она ходила на танцы и на гимнастику, и это было даже лучше школы.
Когда они путешествовали вместе с мамой по работе, Мими учила Эдриен, потому что девочка должна быть образованной. Так Эдриен узнавала о городах, где они бывали. Как-то они провели целый месяц в Вашингтоне, и тогда ее школьная программа включала посещение памятников, экскурсию по Белому дому и поход в Смитсоновский музей.
Иногда Эдриен ходила с мамой на работу, и это ей очень нравилось. Когда же приходилось работать в каком-нибудь из маминых фитнес-видео, надо было учиться этим действиям – вроде кардиотанца или асан-йоги.
Эдриен любила учиться и любила танцевать.
В пять лет они с мамой записали целое видео – для детей и их родителей. На тему йоги, конечно, потому что она ведь и была йога-ребенком в маминой компании «Йога-беби». Ее наполняли гордостью и радостью слова матери, что они еще один такой ролик сделают. Может быть, когда ей будет десять – в расчете на ту возрастную группу.
Мама все знала о возрастных группах, о демографии и прочих подобных вещах. Эдриен слышала, как она разговаривает об этом со своим менеджером и своими продюсерами.
Мама много чего знала и про фитнес, про связь ума и тела, про питание и медитацию и все такое.
Она не умела готовить – так, как Поупи и Нонна, владельцы ресторана. Не любила играть в игры, как Мими, – потому что была очень занята выстраиванием своей карьеры.
У нее все время были совещания, и репетиции, и планерки, и выступления, и интервью.
Уже в семь Эдриен поняла, что Лина Риццо очень многого не знает о том, как быть мамой.
Но она не возражала, когда Эдриен играла с ее косметикой – при условии, что потом все положит на место. И никогда не злилась, если они отрабатывали что-то и Эдриен ошибалась.
В этот раз, когда мама закончила все съемки, дала все интервью и провела все совещания, надо было не лететь в Нью-Йорк, а ехать в гости к бабушке и дедушке на длинный уик-энд.
У Эдриен были планы: уговорить затянуть это дело на неделю, но сейчас она сидела на полу в дверях и смотрела, как мама создает очередную программу.
Лина выбрала этот дом, потому что здесь был спортзал с зеркальными стенами – это было для нее не менее важно, чем количество спален.
Она делала приседания и растяжки, подъем колена – Эдриен знала все названия упражнений. А еще Лина разговаривала с зеркалами – своими зрителями, – поправляя, поощряя.
Иногда она произносила какое-нибудь нехорошее слово и начинала упражнение сначала.
Эдриен думала, что мама красива, как блестящая от пота принцесса, красива даже без косметики – тут не было людей с камерами. У нее были глаза зеленые, как у Нонны, а кожа будто после солнечных ванн – хотя их и не было. А волосы – убранные сейчас в тугой хвост на затылке, – как каштаны, которые продаются на Рождество в пакетах, теплые и ароматные.
Мама была высокая – ну, не такая, как Поупи, – и Эдриен надеялась, что тоже вырастет.
На ней сейчас были облегающие шорты и спортивный топ – конечно, для видео- или фотосъемки она не надела бы такой откровенный наряд, потому что, говорила Лина, это не есть хороший тон.
Эдриен с детства учили уделять физическому развитию не меньше внимания, чем умственному, и следить за своим здоровьем. И она видела, что у мамы разум и тело одинаково гибки, а еще видела, какая у нее мама красивая и собранная.
Что-то приговаривая себе под нос, Лина подошла сделать пару записей – Эдриен знала, что это будет план для нового видеоролика. В этом вот будут три части – кардио, силовая тренировка и йога, все по тридцать минут, и бонусом – пятнадцатиминутная экспресс-секция для разминки всего тела.
Схватив полотенце, Лина промокнула пот с лица и тут заметила дочь.
– Эдриен, черт побери! Ты меня напугала. Я не знала, что ты здесь. Где Мими?
– На кухне. У нас на ужин будет курица с рисом и спаржа.
– Отлично. Пошла бы ей помогла, что ли? Мне надо в душ.
– А почему ты сердитая?
– Я не сердитая.
– Ты сердилась, когда говорила по телефону с Гарри. Ты орала, что никому не рассказывала, тем более какому-то – очень плохое слово – репортеру из таблоида.
Лина сдернула резинку с волос – обычно она так делала, если у нее болела голова.
– Нельзя подслушивать чужие разговоры.
– Я не слушала, я услышала. Ты злишься на Гарри?
Мамин пиарщик Эдриен очень нравился. Он ей подкидывал пакетики конфет и рассказывал смешные шутки.
– Нет, я не злюсь на Гарри. Пойди помоги Мими. Скажи ей, что я спущусь через полчаса.
А все же она сердится, подумала Эдриен, когда мама вышла. Пусть не на Гарри, но на кого-то сердится: она кучу ошибок сделала в упражнениях и сказала много плохих слов.
Вообще мама редко делает ошибки.
А может быть, у нее просто болит голова. Мими говорила, что у людей иногда болит голова, если они слишком много переживают.
Эдриен встала с пола. Но помогать готовить ужин ей было скучно, и она пошла в зал для фитнеса. Остановилась перед зеркалами. Высокая для своего возраста девочка, курчавые волосы – черные, как когда-то были у дедушки, – выбиваются из-под зеленой резинки. Глаза слишком золотистые, чтобы считать их по-настоящему зелеными, как у мамы, но Эдриен надеялась, что они еще поменяют цвет.
В розовых шортах и футболке с цветочками она приняла позу. Включила в голове музыку и стала танцевать.
Она любила уроки танцев и уроки гимнастики, когда они с мамой жили в Нью-Йорке, но сейчас она была не ученицей, а инструктором.
Она вертелась, выбрасывала ноги, ходила колесом, садилась на шпагат. Скрестный шаг, сальса, прыжок – импровизируя на ходу.
Так она резвилась минут двадцать. Последние двадцать минут безмятежной жизни.
А потом кто-то позвонил в дверь. Нажал кнопку и не отпускал.
Этот злобный звук она никогда не забудет.
Ей дверь открывать не полагалось, но это не значило, что смотреть нельзя. Вот она и вышла в гостиную, потом в прихожую, куда вышла из кухни Мими.
Мими на ходу вытирала руки ярко-красным полотенцем, торопясь к двери.
– Господи боже, зачем так трезвонить? Где пожар?
Темно-карими глазами она глянула на Эдриен, заткнула полотенце за пояс джинсов. Потом эта маленькая женщина с мощным голосом крикнула:
– Придержите коней, черт вас побери!
Эдриен знала, что Мими – мамина ровесница, потому что они вместе в колледже учились.
– Что стряслось? – рявкнула она, поворачивая рукоятку замка и открывая дверь.
И Эдриен увидела, как на лице у Мими раздражение – ну, как если Эдриен не убрала свою комнату – сменяется испугом.
А дальше все произошло очень быстро.
Мими попыталась захлопнуть дверь, но этот человек ее распахнул и толкнул Мими внутрь. Он был очень большой, куда больше, чем она. Коротенькая борода с сединой, в волосах седины побольше – как серебряные крылья на золоте, красное, как после долгого бега, лицо. Эдриен, увидев, как этот огромный человек толкнул Мими, застыла на месте от потрясения.
– Где эта сука?
– Ее здесь нет. И незачем сюда вламываться, убирайся. Или ты уйдешь, Джон, или я полицию вызову.
– Врешь, гадина! – Он схватил Мими за плечо и встряхнул. – Где она? Отвечай! Эта тварь думает, что может своей поганой пастью губить мне жизнь?
– Убери руки, ты пьян!
Она попыталась освободиться – он ударил ее по лицу наотмашь. Звук удара отдался в голове у Эдриен выстрелом, и она бросилась вперед:
– Не смей ее бить! Оставь ее!
– Эдриен, иди наверх! Немедленно.
Но Эдриен упрямо сжала кулачки:
– Он должен уйти!
– Ради вот этого? – взревел этот человек, вызверившись на Эдриен. – Вот ради этого она мне ломает жизнь, черт бы ее побрал? Ни капли на меня не похожа. Давала всем подряд, а теперь на меня хочет повесить своего ублюдка. Хрен вот! И ей хрен!
– Эдриен, наверх! – Мими резко к ней развернулась, и Эдриен увидела, что Мими не злится – как злилась она. На ее лице был страх. – Немедленно!
– Значит, эта сука наверху, да? А ты мне врешь? Ну так вот тебе за это.
На этот раз он не дал пощечину, а ударил кулаком. Раз и еще раз. В лицо.
Мими рухнула на пол, и ее страх словно бы волной докатился до Эдриен. На помощь. Надо звать на помощь.
Но этот человек поймал ее на лестнице, дернул голову назад, ухватив за курчавый хвост.
Эдриен закричала, зовя мать.
– Правильно, зови мамочку. – Он дал ей пощечину, и лицо вспыхнуло болью. – Нам с мамочкой поговорить надо.
Он потащил ее вверх по лестнице, и Лина выбежала из спальни в халате, с мокрыми после душа волосами:
– Эдриен Риццо! Это что еще за…
Она осеклась, остановилась как вкопанная. Она и этот человек не сводили друг с друга глаз.
– Отпусти ее, Джон. Отпусти, и тогда мы поговорим.
– Ты уже поговорила. Ты, дура деревенская, ты мне жизнь поломала!
– Я не говорила о тебе с тем репортером. И ни с кем вообще. Это не от меня пошло.
– Врешь!
Он снова дернул Эдриен за волосы, да так, что голову обожгло огнем.
Лина сделала два осторожных шага вперед.
– Отпусти ее, и мы все это выясним. Все еще можно исправить.
– Исправить, блин? Университет со мной разорвал контракт, жена просто не в себе. Дети – а что вот этот твой ублюдок от меня, я ни на секунду не верю, – в слезах. Ты нарочно приехала сюда, в мой город, чтобы это устроить.
– Джон, нет. Я приехала работать. С тем репортером я не говорила. Семь лет прошло, как все кончилось, зачем бы мне это? Вообще зачем? Ты делаешь больно моей дочери. Перестань.
– Он побил Мими! – Эдриен слышала запах маминого геля для душа и шампуня – тонкая сладость цветков апельсина. И вонь от этого человека – она не знала, что это пот и «бурбон». – Он ее ударил в лицо, и она упала.
– Ты что сде… – Лина отвела от него взгляд, глянула через перила, идущие вдоль второго этажа. Увидела Мими с окровавленным лицом, прячущуюся за диваном. И снова посмотрела на Джона. – Джон, прекрати это, пока никто не пострадал. Дай я…
– Никто?! Я пострадал, ты, сука!
Голос его звучал таким же докрасна раскаленным, каким было лицо, как тот огонь, что жег Эдриен голову.
– Мне жаль, что так вышло, но…
– Моя семья пострадала! Никто не пострадал, говоришь? Ну так пострадает. Начнем с твоего ублюдка.
Он отшвырнул Эдриен. Та почувствовала, что летит, коротко и страшно, и ударилась о край верхней ступеньки. Огонь, охватывавший голову, теперь вспыхнул в запястье, в кисти, полыхнул вверх до плеча. Потом голова ударилась о дерево, и Эдриен только видела, как он бросился к матери.
И стал ее бить, бить, но мать била его в ответ руками и ногами. И звуки, звуки, такие ужасные, что хотелось закрыть уши, но Эдриен не могла шевельнуться, только могла прижиматься к ступеням и дрожать всем телом.
Даже когда мать ей крикнула убегать, она не смогла сдвинуться с места.
Этот человек схватил мать за горло, стал ее трясти, потом ударил маму в лицо, как раньше Мими.
И кровь, кровь, на маме, на этом человеке.
Они держали друг друга, почти как будто обнимались, но с силой и со злостью. Потом мать ударила его сверху по ноге, вздернула колено вверх. И он отшатнулся, а она толкнула.
Он ударился о перила. А потом полетел.
Эдриен видела, как он падает, как машут на лету его руки. Видела, как он рухнул на стол, куда мама обычно ставила цветы и свечи. Услышала жуткий хруст. Увидела кровь, хлынувшую из головы, из ушей, из носа.
Увидела, как…
Тут мама подняла ее, повернула, прижала лицом к своей груди.
– Эдриен, не смотри. Теперь все в порядке.
– Больно.
– Я знаю. – Лина осторожно взяла в ладонь больную руку Эдриен. – Мы это вылечим. Мими! Ох, Мими…
– Полиция уже едет. – Глаз у Мими распух, наполовину закрытый, и наливался чернотой. Мими покачнулась, потом села, обняла их обеих. – Едет помощь.
Поверх головы Эдриен она одними губами, беззвучно сказала:
– Он мертв.
Эдриен всегда будет помнить эту боль и спокойные синие глаза парамедика, который фиксировал ей перелом косточки в запястье. У него и голос был спокойный, когда он светил ей в глаза фонариком, когда спрашивал, сколько пальцев ей показывает.
Она всегда будет помнить полицейских – первых, которые вошли, когда перестали завывать сирены. Они были в темно-синей форме.
Но все остальное, происходившее в тот же момент, казалось размытым и далеким.
Они сидели в гостиной второго этажа, где окна выходят на задний двор с карповым прудиком. В основном полицейские в форме говорили с мамой, потому что Мими повезли в больницу.
Мама им сообщила имя этого человека – Джонатан Беннетт, и что он – профессор английской литературы в университете Джорджтауна. Или был им, когда она его знала.
Мама рассказала, что случилось – то есть начала рассказывать.
Тут вошли мужчина и женщина. Мужчина был по-настоящему высокий, и у него был коричневый галстук. Кожа была тоже коричневая, но потемнее, а зубы – очень белые. У женщины были рыжие волосы, коротко стриженные, и веснушки на все лицо.
И бейджи у них были – как по телевизору показывают.
– Миз Риццо, я детектив Райли, а это мой напарник, детектив Кэннон. – Женщина показала бейдж и прицепила его обратно. – Мы понимаем, что это трудно, но нам нужно задать вам и вашей дочери несколько вопросов. – Она улыбнулась девочке: – Тебя ведь зовут Эдриен?
Эдриен кивнула, и Райли снова обратилась к Лине:
– Вы не возражаете, если Эдриен мне покажет свою комнату, и мы с ней там немножко поговорим, пока вы будете беседовать с детективом Кэнноном?
– Так будет быстрее? Мою подругу – няню моей дочери – увезли в больницу. Сломанный нос, сотрясение. А у Эдриен парамедик нашел на левом запястье перелом с угловой деформацией, и еще она головой ударилась.
– У вас тоже вид слегка потрепанный, – заметил Кэннон, и Лина пожала плечами, вздрогнув от этого движения.
– Побитые ребра заживут, и лицо тоже. Он в основном бил в лицо.
– Мы можем отвезти вас в больницу прямо сейчас, а поговорить после вашего свидания с доктором.
– Лучше я поеду, когда… вы там внизу закончите.
– Понимаю. – Райли снова посмотрела на Эдриен. – Ты не против поговорить у тебя в комнате, Эдриен?
– Допустим. – Она встала, прижимая к груди руку на перевязи. – Я вам не дам увезти маму в тюрьму.
– Эдриен, не говори глупостей.
Эдриен, будто не слыша, глядела Райли прямо в глаза. Они были зеленые, но светлее маминых.
– Не дам.
– Поняла. Но мы только с тобой поговорим, окей? Твоя комната здесь?
– Вторая дверь справа, – сказала Лина. – Давай, Эдриен, иди с детективом Райли. А потом поедем проведать Мими. Все будет хорошо.
Эдриен пошла впереди. Райли, входя в комнату в приглушенно-розовых и весенне-зеленых тонах, снова надела дежурную улыбку. На кровати лежала большая мягкая игрушка – собака.
– Какая просторная комната! И какая убранная.
– Мне пришлось ее убрать сегодня утром, иначе никаких поездок к цветущим вишням и никакого мороженого. – Она вздрогнула, совсем как Лина. – Про мороженое никому не говорите. Нам полагается есть замороженный йогурт.
– Наша тайна. Мама строго следит, что ты ешь?
– Иногда. В основном. – На глазах Эдриен блеснули слезы. – А Мими тоже умрет, как тот человек?
– Ей досталось, но это не опасно. И я знаю, что ее хорошо лечат. Можем мы вот тут присесть рядом с этим другом? – Райли села на край кровати, потрепала собаку по загривку. – Как этого пса зовут?
– Баркли. Мне его Гарри подарил на Рождество. Настоящую собаку мы завести не можем, потому что живем в Нью-Йорке и слишком много ездим.
– Он совсем как настоящая собака. Ты можешь нам с Баркли рассказать, что случилось?
И тут полилось, как плотину прорвало.
– Этот человек пришел к двери, он звонил, звонил, и я вышла посмотреть. Мне нельзя самой открывать дверь, и я стала ждать Мими. Она вышла из кухни и открыла, потом хотела ее обратно закрыть, сразу же, а он толкнул, и открыл, и Мими толкнул. Чуть не сшиб с ног.
– Ты его узнала?
– Н-нет, но Мими узнала, она его назвала Джоном и сказала, чтобы он уходил. А он был сердитый, орал и говорил плохие слова. Мне их говорить нельзя.
– И не надо. – Райли продолжала гладить Баркли, как настоящую собаку. – Я примерно понимаю.
– Он хотел видеть маму, а Мими сказала, что ее нет дома, хотя на самом деле она была. Она наверху была в душе. А он орал и ударил ее по лицу ладонью. А это нельзя. Бить человека по лицу – плохо.
– Он поступил плохо.
– Я на него закричала, чтобы не трогал ее, потому что он хватал ее за руки и ей было больно. И он тогда на меня посмотрел – раньше он меня никогда не видел, но посмотрел, и мне страшно стало, как он посмотрел. Но он мучил Мими, и я рассердилась. Мими сказала идти наверх, то есть мне сказала, а он ее держал. А потом он… он ее ударил. Кулаком. – Эдриен показала здоровой рукой, и у нее слезы потекли по щекам. – И была кровь, и она упала, а я побежала, я хотела побежать к маме, а он меня поймал. И дернул за волосы, очень сильно, и я головой стукнулась, а он меня тащил по лестнице и орал, маму звал.
– Хочешь передохнуть, лапонька? Можем потом закончить.
– Нет. Нет. Мама выбежала и его увидела. И она стала говорить, чтобы он отпустил меня, а он держал. Он все твердил, что она ему жизнь поломала, и много говорил плохих слов. Очень плохих, а она говорила, что не рассказывала ничего и никому и что все можно наладить, только чтобы он меня отпустил. А мне было больно, и он меня называл плохими словами, а потом… потом он меня бросил.
– Бросил?
– На лестницу. Бросил на лестницу, я стукнулась, и руку тут же стало жечь, и я головой стукнулась, но далеко по лестнице не упала. Ступеньки две, наверное. И мама на него заорала, и побежала к нему, и стала с ним драться. Он ее ударил в лицо, и руки вот так сделал…
Она изобразила удушение.
– Я не могла двигаться, а он ее бил в лицо. Но она ударила его тоже, сильно ударила, и ногой ударила, и они все дрались, а потом… потом он упал через перила. Она его оттолкнула, чтобы бежать ко мне. У нее лицо было в крови, и она его толкнула, и он полетел через перила. Это он был виноват.
– Окей.
– Мими вскарабкалась по лестнице, а мама меня уже обнимала, и Мими сказала, что помощь едет. И все были в крови. Меня никто никогда раньше не бил. Мне очень противно, что он мой отец.
– Откуда ты это знаешь?
– А он так орал, когда меня обзывал. Я же не дура. И он преподает в колледже, где мама училась, а она мне говорила, что с моим отцом познакомилась в колледже. Ну и вот. – Эдриен приподняла плечи. – Он всех побил, и от него плохо пахло, и он хотел меня с лестницы бросить. И сам упал, потому что был злой.
Райли обняла Эдриен за плечи и подумала, что это все похоже на правду.
Мими продержали в больнице сутки. Лина купила в больничном магазине цветы – лучшие, которые смогла найти, – чтобы поставили ей в палату. Эдриен сделали первый в ее жизни рентген и, когда отек спал, наложили первый в ее жизни гипс.
Не пытаясь выполнить планы Мими на ужин, Лина заказала пиццу.
Видит бог, ребенок ее заслужил. Как и она заслужила большой, по-настоящему большой бокал вина.
Сперва один, а пока Эдриен ела, нарушила свое давнее правило и налила второй.
Надо было звонить в миллион мест, но это могло подождать. Все, черт побери, подождет, пока она придет в себя.
Они ели на заднем дворе, под тенистыми деревьями, за надежной изгородью. То есть ела Эдриен, а Лина пощипывала ломтик в перерывах между глотками вина.
Может быть, сейчас на улице холодновато для ужина на открытом воздухе, и довольно поздно, чтобы давать Эдриен набивать пузо пиццей, но плохой день – это плохой день.
Лина надеялась, что дочь пойдет спать, но должна была признаться, что несколько плавает насчет ритуала укладывания. Этим занималась Мими.
Может быть, ванна с пеной – только надо не замочить временный гипс. Мысль о гипсе и о том, насколько хуже все могло обернуться, снова потянула ее приложиться к бокалу.
Но Лина устояла. Самодисциплина у нее всегда была на высоте.
– Почему он стал моим отцом?
Лина посмотрела, встретила взгляд внимательных золотисто-зеленых глаз.
– Потому что я была молода и глупа. Прости. Сказала бы, что сейчас жалею об этом, но ведь тогда и тебя бы не было. Прошлого не исправить – только настоящее и будущее.
– А он получше был, когда ты была молодая и глупая?
Лина засмеялась, и ребра тотчас же болезненно отозвались. Вот интересно, сколько можно рассказать семилетнему ребенку?
– Я думала, что да.
– А раньше он тебя бил?
– Один раз. И только один раз, а после этого я уже его никогда, никогда не видела. Если мужчина тебя один раз ударил, он наверняка ударит тебя еще и еще.
– Ты раньше говорила, что любила моего папу, но не получилось, и он нас не хотел, так что сейчас нам до него нет дела.
– Я думала, что любила его. Я должна была это сказать. Мне было всего двадцать, Эдриен. А он был старше, он был красив и умен. Молодой профессор. Я влюбилась в тот образ, который в нем видела. А потом, между тогда и теперь, нам до него не было дела.
– А почему он сегодня был так зол?
– Потому что кто-то, репортер какой-то, это пронюхал и написал. Не знаю, как и кто ему сказал. Я не говорила.
– Потому что нам до него не было дела?
– Совершенно верно.
«Сколько же рассказывать? – снова подумала Лина. – Учитывая обстоятельства, может быть, все до конца».
– Он был женат, Эдриен. У него была жена и двое детей. Я не знала. То есть он мне врал и говорил, что они разводятся. Я ему поверила.
«Правда поверила? Сейчас уже не вспомнить».
– Может быть, мне хотелось поверить, но я поверила. У него была своя квартирка недалеко от колледжа, и я верила, что он на самом деле свободен. Потом я узнала, что врал он не только мне. Когда я узнала правду, то все это прекратила. А ему было, в общем, наплевать.
«Не совсем правда. Орал, грозил, толкался».
– Потом я поняла, что беременна. И потом, уже много позже, я почувствовала, что типа должна ему сказать. Вот тогда он меня и ударил. И он не был пьян, как сегодня.
«Немножко он выпил, но пьян не был. Не так, как сегодня».
– Я ему сказала, что ничего от него не хочу, ни в чем от него не нуждаюсь и не стану себя унижать, рассказывая кому бы то ни было, что он – биологический отец моего ребенка. И ушла.
Лина опустила все угрозы, все требования избавиться от этого и прочие мерзости. Смысла нет.
– Я закончила курс, получила диплом и уехала домой. Поупи и Нонна мне помогли. Остальное ты знаешь – как я начала давать уроки, делать видео, когда была тобой беременна, – уроки для беременных, а потом для мам с младенцами.
– «Йога-беби»!
– Именно.
– Но он всегда был злой. Это значит, что я тоже буду злая?
Черт побери, как трудны эти мамские штуки! Она попыталась сообразить, как бы поступила ее собственная мать.
– Ты злишься?
– Иногда.
– А ну-ка, расскажи! – Но Лина улыбалась. – Чтобы быть злым, нужно захотеть быть злым, а я не думаю, что это про тебя. И он был прав, когда сказал, что ты на него не похожа. Ты слишком Риццо для этого.
Лина потянулась через стол и взяла Эдриен за здоровую руку. Может быть, слишком взрослый получался разговор, но это было лучшее, на что она способна.
– Для нас он ничего не значит, Эдриен, пока мы сами не придаем ему значения. Значит, мы этого значения придавать не будем.
– А тебе придется сесть в тюрьму?
Лина подняла бокал, приветствуя ее:
– Ты же обещала, что не дашь? Помнишь? – Но увидела, что в глазах дочери мелькнул страх и она сжала руку матери. – Шучу, шучу. Нет, Эдриен. Полицейские поняли, что тут случилось. Ты же правду рассказала детективам?
– Правду, честное слово!
– И я тоже. И Мими. Так что выбрось это из головы. Что будет на самом деле – так это то, что раз была статья в газете и вот это случилось, то будут еще и еще статьи. Я вскоре поговорю с Гарри, и он мне поможет с этим разобраться.
– А мы сможем поехать к Поупи и Нонне?
– Да. Как только Мими станет лучше, как только тебе снимут гипс, как только я тут кое с чем разберусь, мы туда поедем.
– Скоро, да? Скоро?
– Как только сможем. Несколько дней, может быть.
– Да, это скоро. А там все наладится.
«Много времени пройдет, пока все наладится», – подумала Лина. Но допив вино, подтвердила:
– Абсолютно верно.
