Номен Нескио
Бетельгейзе. Военный приключенческий роман в двух частях. Часть 1
***
Глава 8. Франклин Делано Рузвельт
Те, кто отказывается от свободы ради временной безопасности,
не заслуживают ни свободы, ни безопасности.
Ф.Д.Рузвельт
Личный врач тридцать второго президента США Франклина Делано Рузвельта, адмирал ВМС США МакИнтайр, закончил осмотр, который он проводил каждое утро, констатировав небольшое повышение артериального давления и найдя общее состояние своего пациента удовлетворительным, вскоре удалился из личной комнаты президента в Белом доме. Побыв несколько минут в одиночестве и собравшись с мыслями, Рузвельт вызвал дворецкого, который перекатил кресло в его рабочий кабинет. Более двадцати лет он боролся с последствиями перенесённого полиомиелита, навсегда усадившим этого оптимистичного человека в инвалидное кресло. Однако абсолютно не утратившего своего обаяния и получившего всенародную любовь своего народа. Через несколько минут на пороге кабинета появился пресс-секретарь президента Стивен Ирли, держа в руках стопку корреспонденции, газеты и папку с документами для ознакомления и подписи.
– Чем порадуете, Стивен? – Рузвельт заразился этой английской привычкой даже при «шапочном» знакомстве называть собеседника по имени невольно располагая к себе и более того подкрепляя своё искреннее расположение широкой американской улыбкой.
– Сэр, если вы интересуетесь обстановкой в Европе, то на сегодняшний день и час, мне нечего сообщить вам как президенту Соединённых Штатов. Идёт война. Тихий океан и Атлантика, Европа и Африка…, огромные территории охвачены огнём. К тому же вызывают беспокойство латиноамериканские диктатуры, и закрывать на них глаза, мы просто не имеем права. Народ Соединённых Штатов Америки хочет знать правду о положении дел, но, если вспомнить во что вверглась нация после Пёрл – Харбора…, и она, эта самая нация, желает сатисфакции. Америка хочет видеть реальные плоды своего участия в борьбе с Гитлером, а не то, как героически идут на дно конвойные транспорты в Атлантике и на русском Севере вместе с налогами и налогоплательщиками. Но и держать в неведении население тоже преступно. Заявление Правительства США по Сталинграду воодушевили нацию, это общая победа антигитлеровской коалиции, в которой наше место весьма и весьма посредственное. На сегодняшний день Сталин – это единственная сила способная свернуть шею Гитлеру, пусть даже неимоверными усилиями.
– В самом деле? Почему вы так думаете? – спросил Рузвельт с некоторой усмешкой.
– Такова реальность, сэр. Русские абсолютно не считаются с потерями. Это как раз тот случай, когда они будут воевать до последнего солдата. Где бы мы были сейчас если бы царь Николай, еще в Первую мировую войну, вошёл в коалицию не с Антантой, а с Германией, с которой, кстати сказать, у фамилии Романовых очень крепкие родственные связи. Ну а теперь мы пожинаем плоды собственной безрассудности, потому как именно благодаря американскому капиталу, Адольф Гитлер состоялся как политическая фигура, развязавшая мировую бойню. А не кто иной, как мистер Форд, в своих литературных изысканиях о международном еврействе, явился для фюрера кумиром и источником вдохновения. Вторая политическая ошибка руководителей Германии и России за последние сорок лет нам только на руку и в дальнейшем ни в коем случае нельзя допустить какого-либо союза, либо любого слияния интересов этих государств. Мы же в свою очередь добьёмся признательности американцев и других народов не подсчётом капиталов, а только тогда, когда усадим нацистов на скамью подсудимых. Для этого нужна крупная войсковая операция в Европе с непосредственным нашим участием. Мы и только мы обязаны свалить Гитлера, Советы же не скоро оправятся от этой трагедии, Великобритания вообще на грани банкротства. Я считаю, господин президент, что это наш шанс заявить о себе на весь мир. А теперь позвольте мне удалиться. Дело в том, что наши шведские и норвежские друзья сообщают о некоей возросшей активности Кригсмарин и Люфтваффе в Северной Европе помимо нападения на наши конвои. Пока что Арктика считалась не слишком перспективным направлением для Вермахта. Мне необходимо изучить и проанализировать присланные материалы немецкой кинохроники. Американский народ нас просто не поймет, случись ему увидеть изображение свастики у наших берегов.
Президент, немного подумав, кивнул:
– Я благодарю вас, мистер Ирли. Ваша осведомлённость и рассуждения выходят далеко за рамки вашего ведомства, и могу сказать, что я рад, что мы в одной команде. Оставьте документы, я изучу их.
– Сэр, я всего лишь газетчик, – Ирли поднялся с кресла, поклонившись, по-военному повернулся и направился к выходу.
Почти у самой двери его остановил голос Рузвельта:
– Скажите, Стивен. Вам ведь было страшно на войне?
От внезапного вопроса Ирли замер на месте и снова повернулся к Рузвельту:
– Сэр…? Простите….
– Ну, именно вас, что могло заставить испугаться на фронте? Вот что я хочу узнать.
Немного постояв у дверей кабинета, пресс-секретарь, не торопясь вновь приблизился к столу Президента и немного подумав, произнёс:
– Вы знаете, господин президент, ведь в ту войну я был военным корреспондентом, и это была моя работа.
– Прошу вас, задержитесь на минуту, – произнёс Рузвельт, указывая на стул.
Ирли согласно кивнул и продолжил:
– Страх на войне…. Мне кажется, что самое страшное на войне это тишина. Такое ощущение из детства что ли, когда тебе придётся зайти в тёмную комнату, где спрятались твои непутёвые друзья, чтобы внезапно напугать тебя криками или другими действиями. Ты стоишь на пороге комнаты, на этакой границе света и темноты, а вот эти шутники смотрят на тебя из своего укрытия, и ждут, когда ты переступишь ту границу, смешно водя руками по стене, в поисках спасительного выключателя. Когда идёт бой, всё предельно ясно, все стреляют во всех, можно просчитать, когда противник перезаряжает оружие или меняет позицию, в общем, смерть выглядит естественной что ли. А вот звук выстрела в тишине может означать, что из всех противостоящих миллионов солдат, эта пуля именно твоя. Может быть так, когда ты сидишь на привале или между боями, когда вокруг тихо, пишешь письмо или ешь тушенку, и вдруг, внезапно с тобой рядом падает товарищ, сражённый пулей. И, кажется, что эта пуля летела в него всю жизнь и вот он на земле, с открытыми, удивлёнными глазами, всё еще держа в одной руке небольшой нож, а в другой карандаш, который собирался поточить. В такой момент даже слышно, как вытекает струйка крови изо рта и гулкими каплями падает на землю или на блокнотные листы бумаги, где должно было быть написано письмо домой. И опять та же тишина. И вопрос, кто же следующий? Но ответа не будет, только тишина. Вы понимаете меня, сэр?
Добродушное лицо президента, маской которого он так успешно пользовался, замерла, излучая скорбь. Сейчас оно было искренним. Хотя как политик и публичный человек, лидер великой нации, потомок первых поселенцев, он понимал, что любое проявление сентиментальности это не что иное, как спланированная акция, и смех, и слёзы, всё должно быть подготовлено и согласовано с администрацией или ответственным департаментом. Он Президент, и даже салфетка для рук, и та принадлежит народу Америки, собственно, как и он сам.
– Ещё раз благодарю вас, Стивен. Конечно же, идите. Я и так задержал вас.
– Сэр, – Ирли слегка склонил голову и, обозначив рукой воинское приветствие, скрылся за дверью кабинета президента.
Рузвельт остался один. Посидев немного, он взял стопку писем и стал разглядывать их, пытаясь сосредоточиться, но ничего не получилось, тогда он вытащил наугад одно письмо и, вскрыв, стал его читать. В письме была жалоба на местного шерифа из какого-то захолустья в Техасе, который не проявил должного внимания в споре двух ковбоев, где, когда и кому пасти свои табуны в прерии.
– Безумцы! – в сердцах проговорил самому себе Рузвельт и, смяв письмо, выбросил его в мусорную корзину.
Мысли глобального масштаба сейчас волновали его более всего, нежели ковбойские распри. Рассуждения водоворотом закрутились в его голове:
– Интересно получается. Неоспоримое, абсолютное лидерство, которое занимает Великобритания и США в мире как-то отодвинулось на задний план. И теперь бывший ефрейтор кайзеровской армии, и недоучившийся семинарист делят весь мир между собой. Я, потомок государственных мужей Америки и премьер Черчилль, далеко не последняя фигура на мировой арене, обладатель всевозможных титулов, оказались на вторых ролях. Но, чёрт побери, мне, однако положительно нравится этот армянский парень, он знает, чего хочет. Однако Сталин так настойчив в просьбе об открытии второго фронта, но реальность такова, что на сегодняшний день Америка просто не готова участвовать в полномасштабных боевых действиях в Европе. Атлантика буквально кишит подводными охотниками Деница и о переброске союзных десантных войск просто не может быть и речи. К тому же Япония оттягивает много сил. Нет, второй фронт просто невозможен на сегодняшний день. Пока хватало и того, что его правительство ссудило Советской России беспроцентный займ в один миллиард долларов, а это огромные деньги. Ну и без сомнения Ленд-лиз, в результате самый короткий путь через Атлантику оказался самым опасным, а маршрут через Аляску и Иран слишком длинным.
Немного посидев в полной задумчивости, Рузвельт взял со стола блокнот для записей и написал:
Командующему морскими силами США
Вице-адмиралу флота мистеру Джону Бёрду
Записка.
Предлагаю Вам в кратчайшие сроки рассмотреть возможность изменения стратегии в отношении проводки конвойных караванов согласно программе ленд-лиза через Атлантический океан и по Северному Морскому Пути территории СССР, с последующей передачей предложений на согласование Президенту Советского Союза мистеру Сталину И. В. лично. Учитывая печальный опыт прошлых лет, Правительство Соединённых Штатов Америки и Конгресс крайне обеспокоены неэффективностью отражения атак германских как морских, так и воздушных сил. Разработанные инициативы в ближайшее время вынести на рассмотрение и обсуждения специалистов Объединённого Комитета Начальников Штабов США.
Президент Соединённых Штатов Америки
Ф.Д.Рузвельт.
***
Глава 9. Пересвет
Ралья Юхо Реймович – Председатель поселкового совета Аламай, 57 лет.
Ерёмин Василий Андреевич – командир взвода НКВД, начальник местной милиции, капитан.30 лет.
Коробкин Сергей Сергеевич – Директор рыбозаготовочного пункта, и. о. Председателя партийной организации п. Аламай. 50лет.
Капочкин Сил Григорьевич – бухгалтер – завхоз.62 года.
Шкура, закрывавшая вход в чум, где нашёл себе приют ссыльный иерей, которого все называли отец Пересвет, откинулась, и оттуда появился, собственно, сам священник, держа в руках Библию. Оглядевшись вокруг, он обратился на Восток, трижды перекрестившись, резко развернулся и решительной походкой, двинулся в сторону сельского Совета Аламая. Уверенные шаги священника сопровождались громким стуком американских армейских ботинок на толстой подошве по деревянному тротуару посёлка. Весь этот променад привлёк жителей своей необычайностью. Впервые, за всё время поселенцы, на которых он сейчас вовсе не обращал внимания, видели Пересвета, настроенного столь воинственно. В чистой рясе чёрного цвета, с блестевшим, начищенной медью, крестом на цепи, развевающейся на ветру чёрно – рыжей бородой, сверкая пронзительными глазами, с прищуром из-под густых бровей, он более внушал страх, чем смирение, о котором потихоньку проповедовал страждущим. Казалось, более всего некоторое отчаяние заставило его совершить пока еще необъяснимый для окружающих поступок. К тому же Пересвет никогда не появлялся на людях в одной рясе, в повседневной жизни скрывая её под матросским бушлатом или арестантской фуфайкой.
– Эх, да куда ж тебя, родненький, понесло-то, – запричитала, случайно попавшаяся навстречу Пересвету женщина в телогрейке, попытавшаяся схватить его за руку для поцелуя.
– Позже, Гана, всё после, занят я сейчас, – необычно пробасил Пересвет, медленно проведя по воздуху рукой, как бы отстраняя вопросившую от себя, при этом, не удостоив её своим взглядом, а наоборот даже прибавил шаг.
– Ты только дай знать, отец небесный, так я народ соберу, и в обиду тебя не дадим, как один в ноги упадём Советской Власти, она поймёт. А то, что же это, то фельдшера чуть не арестовали, теперь вот и тебя таскают, так они всех наших мужиков изведут, не дело так поступать, надо разобраться, в чём вина, если такая есть, – скороговоркой приговаривала Гана, следуя рядом с Пересветом.
– Не ходи за мной. Иди с Богом, всё будет хорошо, – отмахнулся от неё Пересвет.
– Ах ты ж…, – не унималась она, закусив зубами кончик головного платка, провожая его взглядом, – Таки как агнец на заклание шагает. Упаси тебя от беды, добрый Пересвет.
Склонившись в поклоне и боязливо оглядевшись вокруг, она стала быстро осенять себя многочисленными крёстными знамениями, беззвучно произнося какую-то молитву. Наблюдая исподлобья, куда это так решительно направился священник, к которому она и остальные прихожане относились с искренним почитанием, если не сказать с любовью.
– Ох, не к добру всё это шествие…, будет нам всем беда, – подумала женщина, – Побегу-ка я к бабам…, может кто чего знает или поделюсь этаким явлением. А ещё лучше, так это Айзу выспросить, вона, Пересвет, однако в правление направился. Заарестуют нашего благодетеля, нашего Христосушку, эти на расправу живы стараться. Одним словом, Ироды окаянные. Куда же ты, Пересвет, себе ли на погибель так спешишь?
Гана быстро направилась к «ложному доку» где на перерыв расположились работницы первой смены по рыбозаготовке, нежась в последних тёплых лучах осеннего Солнца.
Подойдя к крыльцу решительность батюшки, несколько спала и теперь, остановившись, он пребывал в некотором сомнении, нежели, когда вышел из своего жилища.
– Чё-то ни как поп к нам наладился, – сказал один из сидевших в кабинете правления, глядя в окно на действия Пересвета.
Переложив из правой руки Библию, Пересвет собрался, опять было наложить на себя крестное знамение, но вместо этого просто поправил на голове скуфью и вошёл в дом сельского Совета. Пройдя осторожно по тёмному коридору, он оказался у открытой двери председателя поселения Юхо Рэймовича Ральи, и словно привидение появился в проеме, сверкнув большим начищенным крестом, немного смутив присутствующих, которые сидели за небольшим столом, и пили чай. Первым, из четырёх членов правления, на появление священника обратил внимание Ерёмин, который, не отрываясь от блюдца, произнёс:
– Оппа-а-а…! Да у нас тут крестовый поход образовался, во главе с кардиналом Ришелье! Куда собрался, святой отец, никак из Писания палить будешь по Советской власти или еще чего задумал? – съязвил офицер и осторожно поставил блюдце на стол, при этом под столом незаметно расстегнул кобуру, – И чего тебе не живётся спокойно? Ну…? Чё надо-то?
– Гражданин начальник, я это…, в общем вот. Позвольте? – произнёс тихим голосом Пересвет, протягивая к столу Библию.
– Ну…, рожай уже. Никак исповедать нас желаешь или грехи наши искупить? Чего ты нам тут тычешь своей книжкой? – несколько раздражённо сказал Ерёмин.
– В общем, вы должны меня понять, – подойдя к столу и раскрыв Библию, Пересвет вынул заложенный между страницами листок бумаги, – Я не знаю, как это назвать…, прошение как будто. Прошу вас, не гоните меня, прежде прочитайте.
– Что еще за прошение? Ни как царя вспомнил? Ему прошения подавали.
– Нет, не царю. Прошение Советской Власти, гражданин начальник.
– Даже так! Ну и на какую разведку ты работал? Что же, почитаем твои художества, – произнёс Еремин, взяв в руки листок бумаги и указав пальцем на некоторое отдаление от стола, скомандовал, – Встань-ка туда.
Пересвет отошёл на указанное расстояние.
– Василий Андреич, ну что ты на человека ополчился, – заговорил председатель с несколько заметным акцентом.
– Время-я-я-я…, время нынче такое, по поводу и без повода быть бдительным, дорогой мой, – не отрываясь от чтения, ответил Ерёмин, – Иначе никак невозможно, товарищ Ралья. А то вот так пособолезнуешь, и оглянуться не успеешь, как возьмут за задницу, как в сорок первом.
– Так-то оно, конечно, правильно. Ничего не попишешь. Время действительно обязывает, – согласился председатель.
Прочитав поданное прошение, Ерёмин уставился на Пересвета сверлящим взглядом:
– А какой чин у тебя будет?
– Иерей, – ответил Пересвет.
– Это за попами шестеришь значит? Ну понятно…, а баба где твоя? Из каких ты будешь из белых или чёрных? Это одним можно, а другим значит нет, – не унимался Василий Андреевич и известным жестом показал физическую близость между мужчиной и женщиной.
Стараясь не поддаваться на оскорбления, Пересвет произнёс:
– Баба к делу не относится.
– Э-э-э-э, товарищ поп, это как сказать, – намеренно язвя, произнёс Ерёмин, – Может ты её того, убил и со скалы сбросил, а у нас тут скрываешься.
– Убийство…, грех это….
– Эт точно, грех, а вот сжигать в средние века «стахановских» звездочётов на кострах не грех, так же? – спросил громко Ерёмин и обратился к собравшимся, – Ну так что скажете, товарищи Правление?
И не дожидаясь ответа, продолжил:
– Вот скажи-ка мне, как ты из Челубея перекрестился в Пересветы?
– Я чеченец и этого никогда не скрывал, более того, даже горжусь этим, но никаким Челубеем я не был, – произнёс тихо, но с некоторым достоинством Пересвет.
– Да известно нам кем ты был, и кто есть, я даже за твоим личным делом ходить не стану, – напирал Ерёмин.
Он поднялся с табурета, немного пройдясь по комнате скрипя сапогами, вытащил из кармана пачку «Казбека» и тут остановил на ней свой взгляд, а потом опять взглянул на Пересвета:
– А…? Знакомая картинка» – спросил, указывая мундштуком папиросы на изображение горы и скачущего всадника.
Пересвет кивнул в знак согласия.
– Значитца та-а-ак. В миру, гражданин Советского Союза Ялхороев Иса Ахмат, 1910 года рождения, чеченец. Определён на поселение как политически неблагонадёжный тип, по профессии поп. В религии, взял себе погоняло Пересвет.
Ерёмин закурил и, пыхтя папиросой, сел на край стола, поставив ногу в начищенном сапоге на свой табурет.
– Ты давай не тяни кота…, за хвост, значит, не тяни, – возмутился Ралья, обращаясь к Ерёмину, – Ну чего там в прошении?
– А чего там? – ответил Ерёмин, взяв бумагу Пересвета, и передал её председателю, – На фронт наш херувим просится. Только вот есть у меня сомнения…, то он Иса, потом Пересвет, был Аллах, стал Христос, так вскоре от советского откажется и в фашисты податься. Колеблется, так сказать этот религиозный элемент.
– Не в разности религий я вижу смирение, а в служении Ему. Люди от нужды придумали имена в своём множестве. Всем нам одно наречие – агнцы, – ответил Пересвет, указав пальцем вверх.
Ну-ну…, не начинай тут свои пропаганды. Мы все эти Иерусалимы под корень извели и, как видишь, здравствуем и строим, так сказать, наше светлое будущее. Не в пример некоторым заблуждающимся, а теперь вот сражаемся и без ваших молитв, – перебил священника Ерёмин, замахав руками.
– А ведь мы знаем, народ к тебе тянется, прям как мухи на мёд, особенно бабы. Уж чем ты их там исповедуешь, можно только догадываться. Они бы так на субботники лучше спешили как в Пересветов монастырь, – подключился к разговору управляющий аламайским рыбозаводиком и уполномоченный по заготовкам Сергей Сергеевич Коробкин, к тому же на тот момент, отвечавший за партийную деятельность Аламая, вместо прежнего председателя ячейки который вот уже около двух месяцев как сгинул в тундре.
Как будто испарился весь воинственный настрой, с которым так решительно вышел из чума Пересвет. И вот он русский монах, чеченец по национальности, стоял посреди кабинета, выслушивая оскорбления в свой адрес, выражавшиеся в недоверии к нему, крепко, до белых косточек сжимая медный крест рукой, и казалось, что вот-вот и сомнёт рукой металл. Но была и благодать ему, потому как не уронил этот человек своего достоинства и пришёл он с желанием помочь стране в трудный час, когда-то так несправедливо поступившей с ним. А ведь именно его ремесло развило стойкость духа. Эх, Пересвет, Пересвет – русское имя с кавказской кровью.
– Послушай-ка, Пересвет, – теперь уже оживился Ралья, – А может ну их этих Иисусов, завязывай ты с этим делом. Мы вот хотим людей набрать для интерната, ну пусть там ребятишки грамоте или, скажем, географии обучатся. А…? Или вот в пионеры бы тут приём наладить….
Звук разбивающегося стакана, выпавшего из подстаканника, из которого наливал в блюдце очередную порцию чая Ерёмин, привлёк внимание всех присутствующих. Кипяток бойким ручейком побежал по столу, и мгновенно достиг штанов капитана:
– Блядь…!!! Да как же это…, – вскрикнул Ерёмин от того, что пролил на себя горячий чай, услышав о предполагаемых отношениях Пересвета и будущих пионеров.
Установилась тишина.
Капитан поднялся из-за стола и, встряхнув руками по воздуху, а после проведя несколько раз по своим штанам, произнёс:
– Так, Юхо Реймович, хватит! Да вы что…? Это, ну совсем никуда не годится. Поп, стало быть, у нас ещё и пионерами будет заправлять? Вы что, совсем, что ли тут все рехнулись? Да нас на смех поднимут за такое самоуправство, если к стенке не прислонят, или канал отправят рыть, а Пересвет у нас там за пахана станет.
– Так, а других-то грамотных к преподаванию нет, – вставил Коробкин.
– Indignus qui inter mala verba! (лат. Позорно жить среди сквернословия) – произнёс Пересвет.
– Вот вам здрасьте, это он уже на вражеских языках тут лопочет. Какие, на хрен, ему пионеры…, какая школа…? Да я тебя назад на узкоколейку отправлю, – не унимался капитан, потрясая кулаками.
– Товарищи – граждане Правление! Вы только дозвольте, я и так ребятишек поучу. Географию, историю… древнюю и среднюю, грамоту и счёт могу преподать, языками немного владею, по-гречески могу, по-латыни и немного по-арабски, – тут же нашёлся Пересвет, не обращая внимания на Ерёмина, который теперь был занят своими испорченными форменными штанами.
– Ну да, будешь вещать, как Земля наша на китах плавает, – не унимался Ерёмин, более злясь теперь уже на Ралью и его идеи, приведшие к такому конфузу, чем на монаха.
– Ну зачем же на китах? Как есть, так и расскажу. Кому интерес в таком невежестве? – голос Пересвета становился твёрже, и он начинал осознавать, что эта схватка, кажется, была за ним.
– Надо дать человеку шанс! – сделал вывод Коробкин.
– Сколько шансов ему ещё надо давать? Один он использовал, когда его приняла Советская Родина, чтобы сделать из него человека, а другой…, когда по его вине я облил чаем свои штаны. Тут я усматриваю вредительство, а то и покушение на…, – на что усматривал покушение Ерёмин, он еще не придумал, поэтому покушение так и осталось предположением.
– Так…, уйди, Челубей, с глаз моих! – в сердцах проорал Ерёмин, скидывая свои штаны и оставшись в смешных белых кальсонах, явно не соответствующих статусу сотрудника НКВД.
– Моё имя Пересвет!
– И Пересвет тоже, катись к чёртовой матери, не зли меня.
– Подожди там, на крыльце пока, – сказал Ралья, и Пересвет, держа в одной руке Библию, а в другой всё так же сжимая медный крест, с высоко поднятой головой, намеренно громко топая армейскими ботинками, не спеша покинул кабинет председателя поселения Аламай.
