Николай Зайцев
Дикие
– Ча! – крикнул каюр.
Собаки выдохнули пар изо рта, резво рванули с места. Я чуть не задохнулся от смрада. Я слышал, что собаки во время бега, особенно те что только, что покормлены нещадно смердят, но это был не запах переваренной собачьим желудком рыбы, а самый настоящий зловонный смрад состоящий из удушающего запаха серы, гниения, затхлости и бог весть чего еще.
– Эк, братец, собаки у тебя как смердят, – поморщился я, едва находя в себе силы терпеть, – ты чем же их кормишь?
– Мясом… – выдохнул каюр, и ударил собак шестом. – Сладким.
Они недовольно рыкнули, высунув алые языки, с которых в стороны, полетела багряная, от цвета языка слюна, и побежали быстрее.
Я решил отвлечься – посмотрел вокруг. Колючие снежинки разлетались в разные в стороны от громкого лая и вскоре мы вынырнули из снежного облака пурги в совершенно чистую бескрайнею тундру. По небу переливалось бесконечное северное сияние, похожее на бескрайнее море, с такими же внезапными приливами и отливами. Я медленно раскинул в стороны, чуть отклоняясь назад и, впуская в себя изменчивый цвет. Из такого транса не хотелось выходить.
Каюр затянул свою обычную для себя песню, которая заключалась лишь в издании одного протяжного звука:
– М-м-м-м-м… – и так до бесконечности. Он пел о том, что видел вокруг и было в его «мычание» что-то злое, пробирающее до самого сердца.
Но я не удержался, восхищаясь окружающей красотой.
– Это же, как в настоящей сказке! – воскликнул я, любуясь северным сиянием. Красная лента в небе играла переливами, наползая друг на друга волнами. Легкий морозец пощипывал щеки. – Красота да и только. Сейчас не Рождество?
– Не надо нам Рождества, – «проскрипел» каюр и зашёлся в скрипучем смехе.
– Почему? Мой любимый праздник. Весь мир превращается в сказку.
Я не хотел замолкать, потому что, было очень страшно, и разговор помогал его хоть немного, но перебороть.
– А еще нхо могут вылезти из мира мертвых. Это их дни.
Я вздрогнул, от легкого, пробежавшего по телу озноба, и поплотнее закутался в шкуру, предчувствуя беду. Не любил я, когда при мне упоминали мертвых.
– Кто такие «нхо»?
– Дикие! Ты разве не ведаешь о них? – спросил погонщик, не оборачиваясь. – Дикие потерянные души.
– Нет. Не встречал, – осторожно сказал я.
– Оно и понятно. Ни каждый может попасть в мир Всадника, бога болезней и смерти. Ты бы там и минуты не выдержал. Это, парень, самое мрачное и темное место и спрятано оно глубоко под землей. Все боятся его повелителя – Всадника Рота, пытаются задобрить: дарят ему коней и ставят свечи в окнах, как раз дни несчастья выпадают на ваше Рождество.
– Правда? Я думал, свечи в окнах по-другому поверью горят: приманивают счастья в Рождество.
Каюр засмеялся сухим шуршащим звуком, словно кто-то тер друг об друга сухими костями.
– Счастье? Приманивают? Да ты шутишь! Свечи отпугивают нхо. И плохо будет тому, кто не зажгет свечи! У Рота есть озеро. В нем находятся невостребованные души людей, умерших от болезней или заблудившихся во тьме. Души, которые надо спасти. И помочь отправиться на верх в другие светлые миры. Спасти их должен шаман, человек, которому дана способность пройти в мир мертвых. Если он души не спасает, то они начинают дичать, превращаясь в злобных тварей. Беда, что шаманов сейчас стало очень мало, поэтому диких душ много. Подчиняются все нхо только одного богу – Роте. Все остальные для них пища. Доступная еда становится только один раз в году и горя тем, у кого на окнах не горят свечи.
«С ума сошел старик!» – подумал я. И вдруг вспомнил нашего земского врача Ерошкина, который был больший сторонник науки и борец со всякой метафизикой. Он пропал году полтора назад. Ушел на лыжах в тундру и не вернулся. Замерз, поди, где…
– Как души едят людей?! Изнутри, как совесть? Терзают? Мучают тревожными воспоминаниями?
Каюр прикрикнул на собак и те понеслись вперед, набирая скорость.
– Нет. Не, как совесть,– недовольно сказал он. – Так едят. С костями. Только давятся от них сильно и болеют потом. Больше всего они глаза любят. В глазах костей нет. Облизывают их долго, а затем за раз щелкают на зубах.
