Николай Зайцев
Дикие
Я очнулся от легкого сквозняка. Открыл глаза и поспешно закрыл. Нет, этого не может быть. Вместо теплой постели из шкур в натопленной веже, я снова стоял в бескрайней снежной тундре. Один. Это легкая дремота, полусон. Сейчас пройдет. Стоит только прийти в себя.
Я медленно стал открывать глаза.
Серая мгла и больше ничего. Ветер в чарующем танце кружил миллиарды больших снежинок. Они кружились, медленно падая мне на лицо, веки, губы. Молчаливо таяли на губах, оставляя холодные капельки, словно это остатки их сердец, а ветер пел тысячами тонких голосов песню. Иногда вдруг срываясь, он взмывал, издавая тоскующий стон и снова утихал, продолжая петь свою грустную песнь. Время остановилось, замирая, и сейчас могло быть утро, неясный день или вечер.
Понятно. Началось.
Я снова жил в мире, путая реальность. Над заснеженной тундрой взошла огромная Луна. Нижняя ее дуга была зловещего красного оттенка, словно неведомый гигант-великан окунул ее край в кровь и она, стекая с нее, смазывалась багровым северным сиянием далеко, за край горизонта. Старожилы говорили, что такая Луна бывает, когда в стойбищах начинается забой оленя. Это их плач похожий на всхлипы ребенка делает ее такой пугающей. Бывалые охотники, склонив голову, уходят далеко в тундру, чтобы не слышать этих звуков. Режут оленей чаще опившееся огненной воды люди, опустившиеся на дно жизни. Которые уже не чувствуют жалости и боли, душа которых очерствела, почернев как потухший костер в холодное веже.
Редкие ледяные торосы причудливо изгибались в этом свете, принимали замысловатые формы, их тени вытягивались, закручиваясь спиралями, когтистых рук – казалось вокруг все ожило, вздыхало, поскрипывало, разминаясь от долгой спячки.
На горизонте, возможно с севера, поднялась огромная волна белого тумана, заклубилась, забурлила и с невероятной скоростью двинулась ко мне, клубы вздымались, закручиваясь узлами, падали вниз расплескиваясь и растекаясь по поверхности. Все сопровождалось душераздирающим воем и гоготом, от которого кровь стыла в теле. От страха я зажмурил глаза и оцепенел, сквозь смеженные веки увидел, как тонкий стелющийся туман приблизился и подполз к моим ногам, начал змеится кольцами вокруг, поднимаясь все выше, словно ощупывал меня, ища мое лицо…
Вдруг я услышал в тумане хруст наста, хриплый, утробный голос, словно кто-то говорил из глубокого колодца.
– Ча! Ча! Ча!
Говорил он понукающим тоном и слышалась дробная стукотня, как-будто сотни рыбаков постукивали костяной пешней по льду. Внезапно туман распался, ушел прочь, втягиваясь с шипением в ледяные трещины. Только часть его стеной кружилась вокруг, отделяя от остального мира. В наступившей тишине, я увидел черный недвижимый силуэт. Нарты, запряженные собаками и каюра сидевшего ко мне спиной. Красный отсвет от курящейся трубки мигнул и отбросил радужные блики на льду.
От неожиданности, я невольно сделал шаг назад. Однако воздух словно загустел за моей спиной, становясь преградой и мягко, но настойчиво подтолкнул к саням. Каюр взмахнул трубкой, рассыпая дугой красные угли. И каждый из них подмигнул мне зловещим маленьким сатанинским глазом, наполняя душу тревогой и страхом. Попытался сглотнуть, не получилось, нечем, спазм сковал мое горло, сдавив гортань цепкой хваткой невидимой руки.
– Мне бы до погоста добраться. Свезёшь? Заплутал я, – слишком хрипло произнес я и закашлялся, прочищая горло.
– Чего ж не свезти – свезу. А, что дашь? – глухо сказал каюр.
Я потрогал широкий ремень, не нашел на нем кошеля и вздохнул:
– Варежки возьмешь?
– Зачем они мне? Мне они не к чему. Мои руки не мерзнут, – равнодушно сказал погонщик.
– А душу? – пошутил я.
– Умрррр…
Погонщик издал довольный утробный звук, оживился чему-то обрадовавшись, не оборачиваясь откинул облезлую оленью шкуру с нарт.
– Принимается. Садись.
«За так, значит, довезет!» – успокоился я, усаживаясь по удобнее. – «Хороший дедок. Зря беспокоился». Я улыбнулся, наполняясь благодарностью к неизвестному лапландцу – не хотелось брести по тундре, не зная куда. Как же мне повезло с такой оказией.
